А потом позади меня раздался голос, искаженный ветром и расстоянием. Очевидно, это его голос, и я не хотела оборачиваться, не хотела смотреть.
Мне казалось, что одного только взгляда хватит, чтобы я сломалась, что это навсегда разобьет мне сердце.
Он позвал меня по имени.
– Поппи! – один раз. Потом еще: – Поппи, подожди.
Я проглотила все эмоции, спрятала их глубоко внутри. Не потому, что хотела их игнорировать, не потому, что хотела их отрицать – мне даже было почти приятно ощущать что-то так искренне, так чисто, всем телом. Просто это были мои чувства, а не его. Они не были предназначены для того, чтобы Алекс как всегда вмешался и подставил мне свое плечо.
Я вытерла лицо ладонями и заставила себя выровнять дыхание, пока прислушивалась к его приближающимся шагам.
Повернулась я, когда он замедлил шаг, медленно преодолевая последние несколько метров, разделяющие нас.
Позади меня была машина. Впереди – Алекс.
Он остановился, чтобы перевести дыхание.
– Я тоже начал ходить к психотерапевту, – сказал он после секундной паузы.
Я почти находила забавным, что он преследовал меня только для того, чтобы сообщить об этом.
– Это хорошо, – сказала я, еще раз вытирая лицо ладонью.
– Она сказала… – Он пригладил рукой волосы. – Она считает, что я боюсь быть счастливым.
«Почему он мне об этом говорит?» – спросил один голос в моей голове.
«Надеюсь, он никогда не перестанет говорить», – вмешался другой. Может быть, этот разговор продлится всю жизнь, как продолжались всю жизнь наши телефонные звонки и текстовые сообщения.
Я откашлялась.
– А ты боишься?
Долгое время он смотрел на меня, потом едва заметно покачал головой.
– Нет, – сказал он. – Я знаю, что если я сяду с тобой на самолет и полечу в Нью-Йорк, я буду чертовски счастлив. Я буду счастлив, пока у тебя есть я.
В глазах снова поплыло, и я быстро сморгнула слезы.
– И я очень сильно этого хочу. Я жалею о каждом упущенном шансе рассказать тебе о своих чувствах, жалею о каждом разе, когда я убеждал себя в том, что потеряю тебя, если ты об этом узнаешь, когда убеждал себя в том, что мы слишком разные. Я хочу просто быть счастлив с тобой. Но я боюсь того, что будет после. – Его голос дрогнул. – Я боюсь, что ты поймешь, что я тебе надоел. Или встретишь кого-то другого. Или будешь несчастна, но останешься со мной. И… – Его голос сорвался. – Я боюсь, что мы будем любить друг друга всю нашу жизнь, но потом мне придется с тобой попрощаться. Я боюсь, что ты умрешь, и мир станет для меня бессмысленным. Я боюсь, что, если тебя не станет, я не смогу встать с постели. Что если у нас будут дети, они будут вынуждены жить абсолютно ужасную жизнь, потому что их удивительной мамы больше нет, а их отец не может даже на них смотреть.
Он провел пальцами по глазам, стирая непролившиеся слезы.
– Алекс, – прошептала я. Я не знала, как его утешить. Я не могла ни избавить его от боли прошлого, ни пообещать, что этого больше не повторится. Все, что я могла, – это сказать ему правду такой, какой я ее вижу. Такой, какой я ее знаю. – Ты уже прошел через это. Ты потерял того, кого любил, но продолжил каждый день вставать с постели. Ты всегда был рядом с теми, кто в тебе нуждался, и ты любил этих людей, а они любили тебя в ответ. И они все еще есть в твоей жизни. Ничего из этого не ушло. Ничего не закончилось только потому, что ты потерял одного человека.
– Я знаю, – сказал он. – Я просто… – Его голос снова сорвался, огромные плечи вздрогнули. – Боюсь.
Я совершенно инстинктивно потянулась к его ладони, и он позволил мне взять его за руки, притянуть к себе ближе.
– Значит, мы нашли еще что-то общее, кроме того, что оба ненавидим, когда корабли называют «она», – прошептала я. – Это так чертовски страшно – быть влюбленными друг в друга.
Он шмыгнул носом сквозь смех, взял мое лицо в свои ладони и прижался лбом к моему лбу. Мы закрыли глаза, дыша в унисон, и наши грудные клетки медленно вздымались и опадали, словно две волны в одном водоеме.
– Я не хочу жить без тебя, – прошептал он, и я вцепилась в его рубашку, как будто боялась, что он снова утечет сквозь мои пальцы. Уголок его рта дернулся, когда он прошептал в мое ухо: – Крошечный боец.
Он распахнул глаза. Сердце в моей груди трепетало так сильно, что это было почти что больно. Я так сильно его люблю. Я люблю его еще больше, чем вчера, и завтра я буду любить его больше, чем сегодня, потому что каждая частичка себя, которую он мне отдавал, – еще один повод в него влюбляться.
Он обхватил меня руками, сжимая в объятиях, его блестящие от влаги глаза были такими ясными и чистыми, что на мгновение я подумала: я могла бы в них нырнуть, проплыть сквозь его мысли, покачиваться в волнах разума, который я люблю больше всего в мире.
Его пальцы перебирали мои волосы, гладили меня по шее, глаза изучали мое лицо с прекрасной и спокойной целеустремленностью.
– Знаешь, это правда так, – сказал он.
– Что так? – спросила я. – Что я боец?
– Ты – мой дом, – сказал он и поцеловал меня.
Так и есть, подумала я. Мы наконец-то дома.
Эпилог
Мы с Алексом отправились на автобусную экскурсию по городу, одетые в одинаковые толстовки, гласящие «Я – сердце – Нью-Йорк», и кепки с символом Большого Яблока. С собой у нас был бинокль, с помощью которого мы тщательно рассматривали всех, кто хоть немножко смахивал на знаменитость.
Пока что мы заметили Джуди Денч, Дензела Вашингтона и молодого Джимми Стюарта.
Наш тур включал в себя переправу на пароме к статуе Свободы, и когда мы туда приехали, то попросили женщину средних лет сфотографировать нас на фоне основания статуи. В глаза нам било солнце, а волосы трепал ветер.
– Откуда вы? – мило поинтересовалась она.
– Отсюда, – ответил Алекс.
– Огайо, – произнесла я одновременно с ним.
Примерно на половине экскурсии мы сорвались с места и ушли в кафе «Лало», непременно решив сесть именно там, где сидели Мег Райан и Том Хэнкс в фильме «Вам письмо».
На улице было холодно, но город выглядел так, как мы любили больше всего: розовые и белые весенние лепестки летели по улице, подгоняемые ветром, пока мы потягивали капучино.
Алекс уже пять месяцев как нашел работу на полную ставку: он уже отработал осенний семестр, и теперь ему предложили долгосрочную должность внештатного преподавателя на весенний семестр.
Раньше я и не знала, что обычная жизнь может ощущаться так же, как и отпуск, – только тебе не нужно возвращаться из него домой.
Конечно, так бывает не всегда. В выходные дни Алекс часто занят своими рассказами или подготовкой к занятиям, а в будни я вижу его, только когда он целует меня утром перед тем, как уйти на работу (причем иногда я так быстро засыпала снова, что вообще этого не запоминала). Нам нужно заниматься стиркой и мыть посуду (и Алекс настаивает, чтобы посуду мыли сразу после ужина), разбираться с налогами, визитами к стоматологу и потерянными проездными на метро.
Но были еще и открытия. Каждый день я узнавала о мужчине, которого люблю, что-то новое.
Например, выяснилось, что Алекс не может заснуть, если мы обнимаемся. Ему обязательно нужно было, чтобы он лежал на своей стороне кровати, а я – на своей. Потом, правда, наступала середина ночи, когда я просыпалась от жары, потому что он обхватывал меня руками и ногами, и мне приходилось отпихивать его в сторону, чтобы немного остыть.
Меня это невероятно раздражало, но как только я немножко приходила в себя, то улыбалась, думая, как мне невероятно повезло каждую ночь спать рядом с самым замечательным человеком на свете.
Даже жара переносилась с Алексом куда лучше.
Иногда, пока мы (он) готовили, то включали музыку и танцевали на кухне. Не сладко покачиваясь в объятиях друг друга, как в романтическом фильме, а нелепо извиваясь, кружась, пока перед глазами все не поплывет, и смеясь до хрипоты и слез. Иногда мы снимали друг друга на камеру и отправляли видео Дэвиду и Тэму, или Паркеру и Принсу.
Мои братья присылали в ответ свои собственные видео с кухонными танцами. Дэвид же отвечал что-нибудь вроде: «Люблю вас, чудаки», или «Лучшее доказательство, что каждый может найти свою половинку».
Мы были счастливы, а даже когда нет, это намного лучше, чем жить в мире без Алекса.
Последняя остановка нашей вечерней игры в туристов – Таймс-сквер. Мы приберегли напоследок самое худшее, и это обряд посвящения, который Алекс хотел пройти.
– Если ты все еще будешь любить меня там, – сказал он, – я буду знать, что твоя любовь настоящая.
– Алекс, – сказала я, – если я не смогу любить тебя на Таймс-сквер, я не заслуживаю любить тебя в лавке подержанных книг.
Он взял меня за руку, когда мы вышли из метро. Думаю, это было связано не столько с привязанностью (публичные проявления которой он все еще не любит), сколько с искренним страхом потерять друг друга в огромной толпе, по направлению к которой мы двигались.
На площади, в окружении мигающих огней, раскрашенных серебряным гримом уличных артистов и вечно пихающихся туристов, мы пробыли все три минуты. Этого было более чем достаточно, чтобы сделать несколько совершенно не льстящих нам селфи, на которых мы выглядели порядком ошеломленными происходящим.
Потом мы развернулись и отправились обратно к метро.
Когда мы вернулись в квартиру – нашу квартиру, – Алекс снял свои ботинки и идеально ровно поставил их на коврик (у нас есть коврик, мы взрослые) рядом с моими туфлями.
К утру мне нужно было закончить писать статью, первую для моей новой работы. Я очень боялась сказать Свапне, что увольняюсь, но она совсем не рассердилась. Напротив, она обняла меня (чувствовала я себя так, словно меня обняла сама Бейонсе), а позже вечером к порогу нашей с Алексом квартиры доставили огромную бутылку шампанского.
«Поздравляю с собственной колонкой, Поппи, – гласила записка. – Я всегда знала, что ты достигнешь высот.