– Ох… мать! – охнул мужик. – И что же делать?
– Думай, – холодно ответила Валентина. – Кто из нас мужчина?
За их общением уже следили водители из ближних машин. Двое уже выходили наружу.
Консилиум работал быстро и решение принял единственно верное. Дорогу для «Фабии» расчистили не вперед – это было бы невозможно сделать быстро, – а вбок, к широкому тротуару, огражденному от проезжей части высоченным бордюром. Через бордюр машину перенесли в момент, на руках: десяток мужиков заведомо разных национальностей – даже иностранец затесался, из «Сааба» с дипломатическим номером – сработали не хуже гидравлической платформы.
«Фабия» проехала вдоль перекрестка по тротуару, а миновав пробку, тем же способом опустилась обратно на проезжую часть: не все из помощников с той стороны побежали за машиной, но с этой стороны мгновенно нашлись новые.
– У мальчика какая группа крови? – спросила Валентина, едва они выбрались из пробки.
– О господи! – взметнулась Авдеева. – Я ж кровь Женькину не взяла!
– Какая группа у мальчика? – жестко повторила вопрос Валентина.
– Первая, резус положительный.
– Значит, один литр крови как минимум есть.
– Откуда ты знаешь про мою кровь? – удивилась Авдеева.
– Значит, два литра есть, – так же бесстрастно повторила Валентина.
Более инцидентов на дороге не было, кроме проезда перекрестка на 11-й Парковой на явный красный. Затормозивший с визгом таксист догнал «Фабию» и попытался нецензурно объяснить Валентине, в чем она не права. В ответ услышал такой отборный мат и увидел такие злые глаза, что счел за лучшее закрыть стекло и умчать вдаль.
Ленка по дороге звонила в больницу, и их уже ждали: Лешечка мгновенно переложили на носилки, хоть он и уверял, что спокойно дойдет сам. Наверное, и дошел бы, но лицо его стало таким бледным, что Ленка только плакала и молилась.
Валентина, как волчица, ходила вдоль приемного покоя, поднимала со снега какие-то прутики и с треском их ломала.
Кровь у них брать отказались, сказали, своей достаточно. Валентина было начала качать права, но здесь у нее явно не прошло: сухонькая врачиха просто вызвала охранника.
В нервной тряске они провели долгих два часа – отвлекались только на Машку, причем у Ленки натурально тряслись руки, и потому переодевала девочку Валентина – все ждали вертолет, который так и не появился. Попутно Валентина объяснила Ленке, почему не отвечает Греков: у них сегодня новогодняя пьянка во главе с Джаддом. Сняли какой-то пафосный ресторан в подвале – потому и нет сигнала. Греков сначала идти не хотел, но, когда во всем поперла удача, решил не портить корпоративный дух.
Каждые двадцать минут они приставали к дежурному врачу, чтоб тот информировал их о состоянии мальчика.
Алевтина Матвеевна исчезла со связи напрочь – тоже, наверное, что-нибудь новогоднее, – и Ленка так и не смогла выяснить, что случилось с вертолетом и «гемофилом Ф».
Потом проявился Греков – сам позвонил, поинтересовался, как дела. Ему объяснила Валентина, он тоже примчался в Измайлово.
– А сегодня ведь Женьку оперируют, – вдруг вспомнила Ленка.
– Дай бог ей удачи, – тихо сказала Валентина, закуривая очередную, десятую уже, наверное, сигарету.
А потом вышел врач. И не просто вышел, а с Лешечком. Он еще был бледный, но уже не испуганный.
И донорская кровь нашлась в больнице. И криопреципитат – охлажденная «выжимка» из донорской крови.
И фибриновую «пробочку» в ямки из-под выбитых зубов положили.
И импортный гемофил от Джаддова дружка вовремя привезли – просто вертолет сел на площадке у МКАД, и лекарство, уже без пробок, доставили на «Скорой» до больницы. Теперь хорошая его доза гуляла по венам мальчика.
Они подождали Грекова и пересадили к нему в «Вектру» Лешечка с перебинтованной рукой и уставшую, а потому закапризничавшую Машку.
– Их надо покормить, – успокоенно произнес Греков. – Да и меня не мешало бы.
– Вот и покормишь, – сказала любимому Ленка.
– Ты сегодня – третий лишний. Понял? – сказала любимому Валентина.
Потом тетки сели в поцарапанную «Фабию» и уехали в совсем не пафосный кабачок. Зато при нем была собственная парковка – сегодня вечером Валентина рулить уже не собиралась.
Они поели. И выпили. И даже чуть не подрались – из-за все того же чертова Грекова, – но быстро помирились и опять выпили.
Попутно отшили двух-трех потенциальных кавалеров. Да так профессионально, что никто из мужичков даже не попытался проявить настойчивость.
Потом опять выпили. А после полуночи – ресторанчик работал по-современному, до последнего клиента – еще и спели. Причем безо всяких новомодных караоке. Не совсем, правда, «в нотки». Зато с душой.
Потом метрдотель вызвал им – по их просьбе – такси и взял под охрану – до следующего вечера – их бирюзовую «Фабию».
В такси они тоже сели рядом, обе – на заднее сиденье. Сегодня им почему-то совсем не хотелось расставаться. Завтра – кто его знает. Завтра – другое дело.
Но сегодня пока еще – сегодня.
Такси улетело вдаль, только задние фонари сверкнули по близлежащим сугробам.
А в нем уехали две русские бабы чуть младше среднего возраста.
Всё видели, всё умеют.
В общем, битые, тертые и матерые.
Но если вдруг надо спасать ребенка – на них вполне можно положиться.
16
Вот и пролетели новогодние праздники. Десять дней страна была в загуле, а тут вдруг вспомнила, что надо бы и поработать.
На службу вышли и трудоголики, и бездельники. Сколько ж можно пьянствовать?
Но ни Валентина, ни Авдеева, ни Греков сегодня вечером трудиться не собирались.
Утром – да, поработали немного. А вечером они провожали Женьку.
Грекова была веселая и собранная. На химиотерапию она не осталась, сочтя, что лишние десять процентов – по рандомизированным исследованиям – особой роли не сыграют. После того как «метастаз в печени» оказался ангиомой, она на многое смотрела по-другому. И еще ей запомнился Наташкин отказ от «химии».
Короче, травиться она не стала, а гормональную терапию ей будут делать в их городке. И раз в квартал – тут уж она Наташкиных ошибок не повторит – как штык будет здесь, в больнице.
Если все сойдет благополучно, то в следующем году можно будет приезжать раз в полгода, а после трех лет нормального полета – раз в год.
Так что, похоже, повезло Женьке Грековой.
– Ну что, будем прощаться? – спросила она у народа. Время подошло – состав уже минут десять как подали на посадку.
Она поцеловала Грекова, потом Ленку, потом Валентину – история с Лешкиным спасением, сначала от нее тщательно скрываемая, со временем стала достоянием семейной гласности.
Ленка уже ревела вовсю – дети давно стали для нее своими, и расставаться было тяжело. Машка тоже заревела из солидарности. Лешечек крепился, но видно было, что из последних сил.
– Все, – снова проявила инициативу Женька. – Долгие проводы – лишние слезы. Пошли в вагон.
Греков занес в купе их вещи, поцеловал всех троих и вышел на перрон. Там случайно услышал беседу своих дам.
– Я даже ненавидеть тебя теперь не могу, – жаловалась Валентине Авдеева. – Хотя ты, конечно, стерва.
– А то… – лениво соглашалась Валентина.
При виде Грекова выяснение отношений мгновенно завершилось.
– Вот жениться бы на обеих, – неожиданно для себя самого вырвалось у него.
– Перебьешься, – мгновенно отреагировала Ленка.
– Мечтатель ты наш, – спокойно прокомментировала Валентина.
Поезд запыхтел сжатым воздухом и лениво тронулся. В окно впиявились два приплюснутых детских носа. Чуть позади детей стояла Женька.
Она плакала и махала им рукой.
Ленка Авдеева плакала тоже.
И даже Валентина как-то странно вздохнула, доставая очередную сигарету – курить она пока так и не бросила. Еще через пять минут и огоньков на последнем вагоне не стало видно. Остался лишь вечный вокзальный запах: дымка и дальних странствий.
– Ну что, девочки, по домам? – спросил Греков. – Кого куда везти?
– Я Авдееву сама отвезу, – сказала Валентина, и они, демонстративно обогнав Грекова, скоро скрылись в дверях вокзального здания.
А Греков остановился под фонарем, еще раз посмотрел вдоль перрона. В нескольких километрах отсюда в маленьком купе ехала когда-то родная ему Женька. И сейчас родной ему Лешка. И, похоже, почти родная ему Машка.
Господи, и что это делается на земле?
А что ему делать с этими двумя любимыми женщинами? Как ему быть в этом вопросе? Кто просветит? Кто наставит?
Он вдохнул полной грудью зимний вокзальный воздух. Эх, уехать бы за пару тысяч километров! Но сам же понимал, что это ровным счетом ничего не решит.
– До чего же тяжелая штука – жизнь, – вслух негромко сказал Греков. А завершил мысль снова нестандартно: – Но до чего же приятная!
Любить Королеву
1
Июньское солнце раскочегарилось по полной. Пахло летом и еще немного – тиной от протекавшей всего в сотне метров запруженной подгнивающей речонки. Неровный строй будущих воспитанников лагеря «Смена» приготовился к суровой речи старшего воспитателя. Большинство знало его сто лет и не ожидало от выступления ничего нового. Меньшинство, приехавшее из других районов – и бывшее в среднем явно младше аборигенов, – испуганно вытягивало шеи в опасении прослушать что-нибудь важное.
– Вы меня знаете? – начал Николай Петрович Толмачев, осанистый мужчина лет сорока пяти.
– Знаем, – ответно прошелестел строй.
– Я много не говорю. – Строй промолчал. Говорил Николай Петрович как раз много. Был он учителем физкультуры в местной школе, и большинство собравшихся прошло через его руки. Мужик он был неплохой, но, как говорится, не в авторитете.
– Так вот, – продолжил Толмачев. – Вы все знаете, как оказались здесь. У большинства на шее висят срока: у кого – условные, у кого – кто зону понюхал – условно-досрочные. Остальным тоже не время колготиться. Так что обдумывайте линию поведения.