(Сгребает все в миску, роняет.) Разбила… Не везет мне, Федоров. Соберусь хорошо сделать — р-раз! И наоборот! Руки у меня видишь? Мешки грузить — могу, деревья рубить — пожалуйста или задену которого — тоже ничего. А похрупче чего — не выдерживает. Я себе давно железные кружки завела. В случае чего — вмятина на боку, и опять в дело. Чего молчишь, Федоров?
Ф е д о р о в. Слушаю.
З и н к а. А чего меня слушать? Меня слушать смысла нет… Знаю, что смысла нет, а пришла. Гони-ка ты меня в шею, Федоров. А то нахамлю тебе, набушую — гони, пока не поздно.
Ф е д о р о в. Не набушуешь, Зина.
З и н к а. Это почему?
Ф е д о р о в. Неохота тебе сегодня бушевать.
З и н к а. Гляди-ка… Глазастый!
Ф е д о р о в. Ты сегодня необычная. Нарядная.
З и н к а. Ну уж… Скажешь… Будто уж… Кофточка только… Сумочка вот… уж и сразу… Глазастый ты, Федоров! Слышь, Федоров… А кабы я всегда такая… Это бы ничего?
Ф е д о р о в. Ничего бы.
З и н к а. Чуешь, чем пахнет-то? Веником березовым пахнет. В бане была, веником нахлесталась. А то ведь в теперешних ваннах разве мытье? Так, мокрота… Эх, духовитая я да смиренная! Как на вербное воскресенье. Знаешь, что такое вербное воскресенье, Федоров? И я не знаю, и леший с ним, не в том причина… Обрыдли мне мужики, Федоров. Все как есть, до единого. Беда ведь, Федоров. Как жить-то теперь?
Ф е д о р о в. Ну, нашла тоже беду… Может, и не беда вовсе?
З и н к а. Непривычно мне отказывать себе. Без узды жила. Уехал бы отсюда, Федоров… Уедешь?
Ф е д о р о в. Нет, Зина.
З и н к а. И хорошо, что нет… Ох, беда, Федоров!
Ф е д о р о в. Смотрю я на тебя и думаю, что силы в тебе — как в Илье Муромце. Сильному человеку весело нужно жить. Чем труднее, тем веселее: все могу! И это могу! Чего хочешь могу!..
З и н к а. Это я-то?
Ф е д о р о в. А не так, что ли? В работе мужика заткнешь, четверых родила, а ядреная, как девка. А скучно тебе оттого, что трудности не ищешь. Трудность-то, может, тебя одну и ждет, потому что другой никто с ней справиться не в силе…
З и н к а. Эко, как наворачиваешь! Приманочку на большую рыбку раскидываешь. Не на щуку ли? Да ведь щука-то на живое берет… На живое, Федоров!
Ф е д о р о в. Ну, как знаешь.
З и н к а. Ну? Не так сказала? Обиделся? Ну, куда ты, Федоров? Чего дурьим словам смысл придавать? Ты говори, говори, чего хочешь… Я ведь понятливая! Только доселе мне слушать никого неохота было… Федоров! Слышь, Федоров… А ты в самом деле никуда не уедешь?
Ф е д о р о в. Не уеду.
З и н к а. А помогать-то мне станешь? Поговорить когда… Сейчас тебе по службе положено…
Ф е д о р о в. Чаем-то поить?
З и н к а. Ну… Я нарушаю, ты воспитываешь… По службе положено, тебе деньги за это платят.
Ф е д о р о в. Деньги, говоришь? А ты ведь больше моего получаешь, Зина.
З и н к а. А как перестану вот нарушать, так тебе и дела до меня никакого… Ты гляди-ка, Федоров, невыгодно мне перевоспитываться! Невыгодно. Какую воздачу я иметь буду? Никакой. Как все буду. По улице пойду — никто и не заметит… А сейчас, Федоров, сейчас-то иду — каждый коль не скажет, так подумает: вот она, вот Зинка-стерва идет!.. Никакой профессор такого внимания не имеет.
Ф е д о р о в. Не надоело внимание-то?
З и н к а. Экий ты, Федоров… Все-то тебе точку поставить надо. Может, и надоело. А может, твое-то хорошее да правильное быстрее мне надоест! Может, я в нем а часу не вынесу!
Ф е д о р о в. Может, и не вынесешь.
З и н к а. Златых гор не обещаешь — и то ладно… Ты помоги мне. Слышь, Федоров? Просьба у меня.
Ф е д о р о в. Говори.
З и н к а. Диму, самого младшего, пусть отдадут, а?
Ф е д о р о в. Сейчас не отдадут, Зина.
З и н к а. А ты им скажи… Ты мне поверь, Федоров.
Ф е д о р о в. Я — этого мало, Зина.
З и н к а. А долго ждать-то? Я долго не смогу… Вот ведь какое дело — не смогу, Федоров! Ты же понимать должен, ты понимать должен… Другого-то у меня ничего нет, ведь нет? Не может ведь быть?.. Ты не думай — не прошу, не валяюсь, уж любви-то Зинка ни у кого не просила… Беда ведь, Федоров. Ох, беда!
Ф е д о р о в. Ты подержись, Зина. Немного… Я схожу.
З и н к а. Сходи, Федоров.
Ф е д о р о в. Хорошая ты сегодня, Зина.
З и н к а. Гляди-ко, как ты говоришь… Повтори, Федоров…
Ф е д о р о в. Хорошей быть можешь…
З и н к а. Ну ладно… Ты не надо больше. И так запомню. Ты сейчас помолчи немного. Так посидим.
Сидят молча. Входит Г е н н а д и й.
(Вздохнула, поднялась.) Спасибо, Федоров… (Уходит, тяжело ступая.)
Г е н н а д и й (положил на стол деньги). Вот — последняя пятерка за витрину!
Ф е д о р о в. Опять на арбузах?
Г е н н а д и й. Сегодня — дыни. Теперь я этих фруктов десять лет видеть не смогу. В расчете?
Ф е д о р о в. Рубль лишний. Можешь пойти в кино.
Г е н н а д и й. Это тебе. Самый шикарный.
Ф е д о р о в. Ну и галстук… Вкус старой обезьяны. Хочешь превратить меня в пижона?
Г е н н а д и й. В его доброй воркотне чувствовалась растроганность.
Ф е д о р о в. Ладно, если тебе мало одной рублевки, возьми вторую.
Г е н н а д и й. Преданный сын незаметно смахнул слезу благодарности.
Ф е д о р о в. Твоя очередь выносить помойное ведро.
Г е н н а д и й. О тэмпора, о морэс, — сказал бы дядя Костя.
Ф е д о р о в. Ну и как? Не боги горшки обжигают?
Г е н н а д и й. Ты об арбузах? Веселая работка!
Ф е д о р о в. Как иногда полезно разбить витрину.
Г е н н а д и й. Ну, с витриной тебе повезло — не пришлось ломать голову над тем, как приобщить лоботряса-сына к полезной деятельности.
Ф е д о р о в. Не только, не только… Ты не забыл, что сегодня у Микеши суд?
Г е н н а д и й. Нет, конечно. Но я подумал, что ему будет не очень приятно, если я приду. Смахивает на любопытство. Он не заходил?
Ф е д о р о в. Придет. Это не сразу. Сначала привыкнет сам. Кстати, этого могло не быть.
Г е н н а д и й. Чего?
Ф е д о р о в. Суда. Клюквина действительно приготовила деньги, чтобы вернуть их в кассу.
Г е н н а д и й. Кто же ей помешал?
Ф е д о р о в. Может быть, и ты.
Г е н н а д и й. Неостроумно.
Ф е д о р о в. А, ты даже не заметил… Плохо читаешь Бредбери. Про бабочку.
Г е н н а д и й. При чем тут Бредбери?
Ф е д о р о в. Помнишь, Микеша хотел переночевать у нас? Он тогда не мог вернуться домой. Ты, кажется, не обратил внимания на его просьбу. Пожалуй, после этого Микеше было здорово скверно. Он бродил по улицам один. Оказался у своего дома. В его окне — чужая тень. Бешенство. Тут все — оскорбленность за себя, за мать, оскорбленность твоим невниманием, тем, что кто-то в его комнате, а он на улице, что в эту минуту он не нужен ни одному человеку на свете… Он ворвался в комнату. Но гражданин, который мелькал за окном, был сильнее. Гражданин чуть не ухлопал мальчишку. Мальчишка озверел и спихнул гражданина с лестницы. Гражданин очень обиделся. Гражданин пошел к директору универмага и сказал, что у его знакомой растрата.
Г е н н а д и й. Но растрата действительно была?
Ф е д о р о в. Была. Но Клюквина хотела вернуть деньги.
Г е н н а д и й. Но растрата все-таки была?
Ф е д о р о в. Было же и разбитое окно? За него тоже могли судить…
Г е н н а д и й. Но я… Впрочем…
Ф е д о р о в. Что бы нам такое сообразить на обед?.. (Входит Микеша.) Как раз вовремя, Микеша. Не можем решить, что сделать на обед. Котлеты ленинградские или московские?
М и к е ш а. Лучше мясные.
Ф е д о р о в. Ну и запросы у нынешней молодежи!.. (Идет на кухню.)
М и к е ш а. Привет…
Г е н н а д и й. Здравствуй, Микеша.
М и к е ш а. Нину встретил.
Г е н н а д и й. Кого?
М и к е ш а. Нину. Стояла около вашего дома.
Г е н н а д и й. Она может стоять, где ей угодно.
М и к е ш а. У нее глаза были — вроде собаку побили, такие глаза.
Г е н н а д и й. Отец как-то сказал, что меня пока не за что любить. Я тогда не понял, я подумал — чушь, всегда любят ни за что. Но прав все-таки он… Он всегда прав. Он знает что-то такое, из-за чего всегда прав.
М и к е ш а. Угу… Он умеет.
Г е н н а д и й. А Нина… Я никогда не понимал ее сразу. Всегда потом, да и то — наполовину. Был перед ней, как щенок… Нет, она не из-за меня там стоит. Просто совпадение.
М и к е ш а. Вначале, когда божественный творец Тваштри взялся за сотворение женщины, он обнаружил, что израсходовал все материалы на сотворение мужчины. Поразмыслив, Тваштри поступил так. Взял округлость луны и изгибы ползучих растений, цепкость усиков вьюнка и трепет листьев травы, веселую радость солнечных лучей, плач облаков и переменчивость ветра, тщеславие павлина, вероломство журавля и воркование голубя, холод снежных вершин и огненную силу молнии — и, смешав все это, сотворил Тваштри женщину и дал ее мужчине…
Г е н н а д и й. Это вино не по мне.
М и к е ш а. А ты изменился…
Г е н н а д и й. Да, что-то изменилось… Как будто прозвенел звонок.
М и к е ш а. Сегодня закончился суд… Ей дали два года.
Г е н н а д и й. Ты знаешь… Ты не думай, что это так страшно… То есть…
М и к е ш а. Хорошо, что ты не пришел туда.
Г е н н а д и й. Ты ничего, ладно?
М и к е ш а. Так что в институт я не еду.
Г е н н а д и й. Подумаешь — институт… Это и потом можно.
М и к е ш а. Завтра выхожу на работу.
Г е н н а д и й. На работу? Кем?
М и к е ш а. Ученик слесаря. Буду чинить канализационные трубы.
Г е н н а д и й. Не мог найти другого?
М и к е ш а. Мог. Не захотел…
В дверях показывается Ф е д о р о в — в фартуке, с ножом в одной руке и кочаном капусты в другой.
Ф е д о р о в. Что скажут граждане? Щи по-флотски сойдут?
Г е н н а д и й. Ура, папа.
Ф е д о р о в. Гм… Граждане одобрили. (Скрылся.)