Полыхают зори, курятся туманы,
Над резным окошком занавес багряный.
Вьются паутины с золотой повети,
Где-то мышь скребется в затворенной клети…
А н н а вышла, остановилась, слушает.
Мама Аня, пойдем в разбойники?.. (Анна стоит, опустив голову. Тихо уходит.)
И гулко, как от подачки,
Когда бросят ей камень в смех,
Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег…
Подходит Н и к о л а й.
Н и к о л а й. Юра, ты здесь? А я с дедом помирился… Юра, ты слышишь?
Ю р к а. Слышу…
Н и к о л а й. Чудак он, дед… Ремень снял, вытянул раз сколько — и ему удовольствие, и мне ничего. Будешь, говорит, от своего дела бегать? Не буду, говорю… Нет, правда, — не могу я без завода, Юрка. Значит, и в самом деле есть тут что-то такое… Как для тебя в стихах. Может такое быть?
Ю р к а. Может…
Н и к о л а й. У тебя лицо светлое… счастливое. Я помешал?
Ю р к а. Нет… Я Есенина читал.
Н и к о л а й. А дед-то! Ну и дед… Я ведь что? Пыжился, пыжился, чтоб перед другими выглядеть. А зачем? Вот Олька — сроку себе дала десять лет, и к власти — как на бульдозере… А зачем? Для других? Для себя! Для самоутверждения! Не хочу… Я не хочу. Самоутверждение — это внутри… (Ольга вышла из своей комнаты, остановилась у окна, слушает.) Дед это знал… Ты понимаешь, о чем я говорю?
Ю р к а. Понимаю…
Н и к о л а й. Правильно, ты должен понимать. Ты про все должен понимать. А дед у нас — хороший дед, хоть и вредный. Он меня думать заставил. Страшно вредный старик, просто золото. Я слышал, он отцу про тебя говорил. Чего это, говорит, Юрка про институт забыл? Не нравится мне, что он дюже покорный. Покорный — слабый… Слышь? Это он про тебя. Он ведь думает, дед, что ты из-за него в институт не поехал. Я-то знаю, тебе самому надо было тут остаться. Верно?
Ю р к а. Верно…
Н и к о л а й. Я чувствую. Тебе это, — чтобы любить сильнее. Все это любить… Чтобы рассказать, как любишь. Потому что я ведь тоже люблю, и другие любят, но сказать у нас — не получается. Но чтобы сказать, надо очень сильно полюбить, только тогда будет правда… Черт знает, что несу, да?
Ю р к а. Хорошо несешь, Коля…
Н и к о л а й. А потом ты уедешь. Чтобы тосковать по этим лесам, и по этому дому, и по этому вычерченному дождями забору… И в тоске еще сильнее любить… Теперь ты скоро уедешь, да?
Ю р к а. Теперь скоро…
Н и к о л а й. Я знаю. Это ничего, что уедешь. Так надо. Теперь ты будешь помнить.
Ю р к а. Теперь я буду помнить.
Н и к о л а й. Ты немного любишь меня?
Ю р к а. Очень люблю, Коля.
Н и к о л а й. Братья мы с тобой… Я — тут, ты — в другом месте, а все равно мы — одно…
Появляется В и к т о р, на нем непривычно мятая одежда. О л ь г а, увидев его, кидается к зеркалу, лихорадочно пытается сделать что-то с лицом, с волосами, хотя делать ничего не надо — все в порядке, как всегда. Надевает бусы, морщится от своего вида, срывает их, утыкается в книгу.
В и к т о р (здоровается с братьями). Дома?
Ю р к а. Дома, дома, проходи… (Виктор входит в комнату.)
О л ь г а (управляет собой железно, голос будничен.) А, это ты… Привет.
В и к т о р. Здравствуй, Оля.
О л ь г а. Помилуй, что за вид? Ты откуда?
В и к т о р. С работы.
О л ь г а. Разве уже сентябрь?
В и к т о р. Нет, я не в школе.
О л ь г а. А, да, дед рекомендовал тебя в кочегарку.
В и к т о р. Оля, выходи за меня замуж?
О л ь г а. Я ослышалась?
В и к т о р. Имею честь просить твоей руки!
О л ь г а (вспыхнула). Скоморох!.. Как вы все мне надоели…
В и к т о р. Оля…
О л ь г а. Где ты был целый месяц?
В и к т о р. Сено косил.
О л ь г а. Что?.. Впрочем, это меня больше не интересует.
В и к т о р. Да нет, Оля, это правда. Я на сенокосе был. Сначала просто так — пошел, пошел, не хотелось в городе, подумать хотелось. В общем — шел, шел, а там бабы в платках, сено сгребают, иди к нам, кричат, — голоса звонкие, на весь луг, в городе таких голосов нет… Я и пошел к ним.
О л ь г а (фыркнула, как кошка). Толстого перед этим читал?
В и к т о р. Нет, перед этим я говорил с тобой.
О л ь г а. Оказывается, я произвела впечатление.
В и к т о р. О, да.
О л ь г а. Ну, и дальше?
В и к т о р. Дальше? Меня косить научили. Вставал — четырех не было. Свежесть, чистота… Вечером шатался от усталости, валился в сено, но даже во сне чувствовал, что мне хорошо.
О л ь г а. Это все?
В и к т о р. Я там ходил босиком.
О л ь г а. Ну да, тоска о лаптях, теперь это модно.
В и к т о р. Оля, я знаю, что нам с тобой делать. Нам нужно так же, как те двое, из твоей редакции. Нам нужно сначала. Мы запутались, нам нужно сначала. Мы уедем. Пусть прошлое останется здесь, в этом доме. Мы уедем, чтобы у нас было по-другому.
О л ь г а. Куда?.. Куда уехать?..
В и к т о р. Все равно. Просто нам нужно начало.
О л ь г а. Сумасшедшие… сумасшедшие. Или я?.. Может, это я сошла с ума и ничего не понимаю?.. Нашел пример для подражания! Эти двое… Уехать! Начать с начала! Зачем?! Да вас нужно исключать… изолировать от общества! Чтобы не распространялась эта зараза!
В и к т о р. Оля… Оля, я пришел за тобой…
О л ь г а. Не прикасайся ко мне! Я ненавижу тебя! Ты мой враг! Я не позволю… Слишком много вам разрешили! Всем! Слишком много!.. Являются на готовое, и никакой благодарности! Воротят нос и требуют неизвестно чего! Из скорлупы не вылезут, а уже свое мнение!.. (Швырнула книгу, которую держала в руках.) Читайте его — он выразитель дум и чаяний!.. Он в чем-то сомневается, он требует ответа, будто его выбрали в ревизионную комиссию! А право? Право где у вас — требовать, сомневаться, иметь собственное мнение? Кто вас уполномочил?..
В и к т о р (поднял брошенные Ольгой янтарные бусы). Сколько-то миллионов лет назад что-то подобное уже было… Вот у этих муравьев. Они раз и навсегда распределили обязанности: ты кормишь, ты охраняешь, ты даешь потомство, ты выгребаешь сор, а ты обезвреживаешь тех, которые думают о странном… (Осторожно положил бусы.) Я шел по лесу и убедился, что и через миллионы лет муравьи остались муравьями. Оля… Что мы делим? Оля, я пришел за тобой. Я сказал Григорию Борисовичу, что мы приедем вместе. Он побежал покупать что-то в подарок.
О л ь г а. Он поверил, что я приду?
В и к т о р. Да.
О л ь г а. В такую минуту женщине положено быть счастливой. Надо постараться, как ты считаешь? Попробую. Можешь меня поцеловать, если хочешь. Нет? Не хочешь? Странно. Я думала, ты умираешь от любви.
В и к т о р. Оля…
О л ь г а. Я вот тоже ничего, в сущности, не чувствую. Ни радости, ни счастья. Ни сожаления о том, что у меня их нет… Чего ты смотришь? Ну да, ну да, не могу я этого — любить! Нету во мне любви, нету!.. Ну и как? Берешь в жены?
В и к т о р. Беру…
О л ь г а. Врешь ты все…
В и к т о р. Беру!
О л ь г а. А зачем? Из принципа? Из высоких соображений? Чтобы меня своим добром уравновесить? Так думаешь? Я же вижу, что так думаешь! И считаешь, что победил уже? Свое назначение исполнил? А ну — как откажусь… Откажусь женой твоей быть? И откажусь! Отказываюсь!..
В и к т о р. Я почему-то знал, что так будет…
О л ь г а. Скоморох… Убирайся вон!
В и к т о р. Я все равно приду… Я знаю, что ты меня любишь.
О л ь г а. Нет!
В и к т о р. В меру своих скудных сил любишь… (Уходит.)
О л ь г а. Неужели мне это на всю жизнь. Неужели мне это…
Появляется М и к о л а с газетой.
М и к о л а (читает на ходу). «Кто же они, эти люди, стоящие за базарным прилавком и втридорога сдирающие за клубнику с рабочего? Какое-нибудь кулачье охвостье? К сожалению, нет. Вчера торговал на рынке бывший конник Блюхера, пятьдесят лет назад очищавший наш край от белых бандитов. Рядом с ним дрожащими от жадности руками клал на весы ягоды бывший партизан Отечественной войны. Бывший конник, бывший партизан. Эти люди действительно бывшие. Их шашки навсегда вложены в ножны, давно покрылись ржавчиной и пылью»… (Стоит, опустив газету. Рванулся к Ольге.) Врешь! Врешь! Не вложены! Врешь!
На шум вбежали Ю р к а и Н и к о л а й.
Н и к о л а й. Дед! Ты чего, дед?..
М и к о л а. Пусти!.. Я покажу ей, что не вложены… не ржавчина… (Юрка поднял газету, пробежал взглядом статью.)
Ю р к а. Ну, ты даешь…
М и к о л а. Пусти!.. (Хватает со стены шашку.)
Н и к о л а й. Дед! Дедушка… Юрка, пусть она уйдет!
О л ь г а. Чего вы кричите. Не надо кричать Все равно мне…
М и к о л а (увидел газету, с остервенением рубит). Вот! Вот! Вот вам ножны!..
О л ь г а (безразлично). У нас же не клубника. У нас калина. И на базаре ты ни разу не был. Пустое все.
М и к о л а. Честных людей за подлецов, а? Душу поганят! Жизнь поганят! Холуи! Контра!..
Ю р к а. Оставь ее, дед.
М и к о л а. Долой контру!..
З а н а в е с
Обстановка первой картины. Входят О л ь г а и К о н с т а н т и н. К о н с т а н т и н галантно пропускает сестру вперед, но на этом его солидность кончается, он возбужденно бегает по комнате, натыкаясь на стулья.
К о н с т а н т и н. И что теперь делать? Как ты думаешь, что теперь делать? Может, отказаться? Не справлюсь? Какой из меня член горкома? Там говорить надо, а я стулья ломаю. Нет, что теперь делать, а?..
О л ь г а (пытаясь скрыть раздражение). Перестань бегать…
К о н с т а н т и н. Отказаться, а?
О л ь г а. Дай сюда, сломаешь! Партийная конференция закрылась, и отказаться ты уже не можешь.
К о н с т а н т и н. В самом деле… Не хватало мне забот!