Отрада моргнула раз, другой и покачала головой. Жуткие вещи говорила Стояна. Жуткие и... правдивые?
— Стало быть, правда, что он за тебя вступился?
— Правда.
— А ты помыслила это потому, что ты ему приглянулась? — Стояна горько усмехнулась и покачала головой. — Храбр ведь ищет, как бы ему старосту нашего поддеть. А Зорян Нежданович твоего вуя поддержал, из избы не прогнал. Вот и порешил кузнец, что пусть так, пусть через другого мужа, но старосте насолит. Вот и все, Отрадка.
Выслушав подружку, она не успела возразить. Неподалеку от них послышались приглушенные мужские голоса и треск ломавшихся под ногами веток. Отраду с ветки как ветром сдуло. Проворно соскочив на берег, она метнулась к Стояне, укрытой от чужих взглядов плотной завесой зеленой листвы, и затаила дыхание. Подруги переглянулись и, не сдержав, прыснули в поднесенные к губам кулаки. Ну, прямо как дети малые. От мамки сбежали да от каждого шороха вздрагивают.
Но стало им не до смеха, когда в десятке шагов от них к берегу подошел вуй Избор. Он сердито, с размаху пнул ногой подвернувшийся камень, и тот плюхнулся в реку. А за спиной его маячил староста Зорян Нежданович.
20.
— Идем, идем, — Отрада почувствовала прикосновение ледяных пальцев к запястью и обернулась.
Стояна отползла чуть назад, пригибаясь пониже к земле, и тянула подругу на себя, вцепившись в рукав рубахи.
Коли одного дядьку Избора она не испужалась, то, когда подошел к нему староста, стало девке не по себе.
— Да погоди ты, — шикнула на нее Отрада и припала на землю, прямо в примятую траву.
— Ты что творишь, малохольная, — зашипела Стояна и потянула сильнее, но вскоре сжимала уже лишь воздух.
Ловко выкрутившись, Отрада замерла и обратилась вслух. Позади нее недовольно засопела и также улеглась на траву Стояна, не решившаяся бросить безумную подругу одну. Голоса мужчин по воде долетали до них приглушенно, и всех слов они разобрать не могли.
— ... в городище... услыхал у знахарки... изба... — гудело бормотание вуя Избора.
Отрада чуть приподняла голову, вынырнув из высокой травы, и увидала головы дядьки и старосты. Они стояли совсем близко друг к другу: косматый, чубатый Избор и тронутый сединой Зорян Нежданович.
— ...сызнова... к воеводе пойдет... не на руку... спрятаны камушки... — староста говорил и того тише.
Отрада прислушивалась изо всех сил, но пыхтящая недовольством Стояна порядком ей мешала. Да еще, как на зло, налетел ветер и зашуршал травой, в которой они прятались.
— ... время... помешать... кузнец... щенок...
Бурчащая речь вуя Избора оборвалась, когда на берег вышел кто-то третий: Отрада услышала негромкое покашливание.
— Батя, — от звуков знакомого, ненавистного голоса у нее на шее тотчас высыпали муравьи. — Обыскался тебя я!
Сын старосты, Перван, подошел к отцу, и Отрада пожалела, что не послушалась тогда Стояну да не убралась с берега подобру-поздорову. Она обернулась через плечо: побледневшая подруга постучала кулаком по лбу. Ну, что уж теперь. Убегать нынче было поздно.
— Этот ушел уже, идем, за столом потолкуем, — Перван голоса не понижал, и слышно его хорошо было.
Одна радость.
— Надо поспешать, коли перехватить его хотим, отправится он рано по утру! Кулаки так и чешутся!
— Тише, сын! Пошто глотку дерешь, окаянный? — свирепо выругался Зорян Нежданович. — Уйди с глаз моих!
Им повезло: с берега ушел не один пристыженный Перван, но и староста с вуем Избором потянулись следом. Отрада и Стояна дождались, пока стихнут самые отдаленные звуки их шагов, и лишь тогда выдохнули с неимоверным облегчением. И обе уразумели, что толком и не дышали, пока, встревоженные, чутко прислушивались к поступи мужчин.
— Ну, Радка, — прошипела Стояна, поднявшись на ноги. — Макошь-матушка, что за непотребство такое, — бормотала она, пока отряхивала поневу от мелких травинок и веточек. — Вовек не позабуду, удружила ты мне, подружка, срамота какая, а коли б они нас углядели? Лучше тогда прямо к русалкам нырять, все лепше.
Рассеянно пожав плечами, Отрада поправила примявшуюся от долгого лежания на земле рубаху. Мысли ее занимали совсем иные вещи, к жалобам Стояны ей некогда было прислушиваться.
— О чем толковали они? — спросила полушепотом и свела на переносице пушистые брови.
— Ни об чем добром! — вскинулась Стояна, решительно схватила подругу за руку и потянула прочь от берега. — И мыслить об этом не смей, кузнец на дитя, чай, без твоей подмоги справится! Подумаешь, поколотят малость... Сам нарвался! Вот, сказывала же я тебе, что он искал, как бы старосту посильнее уколоть. Вот и сыскал, на свою бедовую голову.
— Какой кузнец? — рассеянно захлопав глазами, спросила Отрада и уперлась пятками в землю, чтобы замедлить стремглав несущуюся вперед подругу. — Причем тут кузнец?
— Ты головой ослабела, никак? — та повернулась к ней, сочувственно покивала. — Ну, много ли у нас в общине кузнецов?
От быстрой ходьбы и переживаний Стояна разрумянилась. Высокая грудь часто-часто поднималась, натягивая рубаху – она запыхалась и дышала тяжело, рвано.
— Разве ж о Храбре они говорили? — Отрада нахмурилась, пытаясь припомнить.
Рассерженно цокнув, Стояна покачала головой и, резко крутанувшись, снова заспешила вперед, уходя подальше от клятого берега.
— Постой! Ну, подожди же, Стиша! — подхватив поневу, Отрада бросилась следом. — Ты сказала: поколотят? Кого? Храбра?
— Ой, отцепись от меня, малохольная! — осерчала Стояна. — Сама, поди, все слыхала, ты ж к ним ближе меня лежала!
Они поднялись на крутой берег и стремительно шагали в сторону, откуда по-прежнему доносились громкие голоса людей. Вестимо, не все пирующие разошлись.
— Погоди, погоди, Стиша! — настигнув, наконец, подругу, Отрада вцепилась ей в руку. — Пошто ты сказала, что они Храбра поколотят?
— Макошь-матушка, помогай. Послали же Боги мне наказание, — взмолилась та, но все же остановилась. — Потому что слыхала, как они сговорились проучить кузнеца. Почему, мыслишь, у Первана кулаки чесались? А ты там что, оглохла?
Верно, увидела Стояна нечто во взгляде подруги, и это заставило ее вмиг посерьезнеть.
— Радка, ты это брось! Он тебе кто? Никто! Ни жених, ни брат, ни сват! Так что ты дурь эту выбрось, я ж вижу, что ты вознамерилась...
— Ничего я не вознамерилась! — Отрада свирепо покачала головой и, вытянув шею, выглянула из-за ее плеча. — Я пойду уже, не стану к столу возвращаться.
— Ты куда? — Стояна сграбастала ее за запястье. — Ты куда так заспешила? Радка, глупая девка, тебе жизнь совсем не мила уже? Ты во что нас впутать хочешь?
— Ни во что! — она попыталась высвободить руку, но подруга держала крепко.
— Ну, так и не лезь в мужские дела! Вижу, вижу, что вознамерилась к кузнецу бежать! Вон, взметалась вся. Но ты помысли, что будет, коли староста прознает? Али твой вуй Избор? Тебя же со свету сживут! За мной-то Род стоит, а ты... — прикусив губу, Стояна махнула рукой.
Ее светлые глаза налились слезами, и она сердито их потерла.
— Чай не дитя Храбр, — повторила она упрямо. — Сам разберется, без подмоги дурной девки сдюжит. Да и ты ему не нужна! Он получит то, чего добивался. Говорила же я тебе, непутевая!
— Да как же он сдюжит, коли ни о чем ведать не ведает? — Отрада перебросила надоедливые, по-прежнему распущенные волосы за спину и поглядела на подругу. — Да и что ты заладила одно и то же? Ничего он не добивался, токмо вуя Избора за руку схватил, когда тот побить меня хотел. Храбр ему и слова не сказал!
— А ты что же, самая жалостливая у нас? Пожалела кузнеца? — подбоченившись, Стояна принялась наступать на нее, надеясь образумить. — Не лезь в мужские дела, целее останешься! Храбр тебе никто!
— Он меня спас. Тогда, на ручье. Я бы утонула, коли не он, — Отрада медленно покачала головой. — И ты не права, Стиша. Он не... он пожалел меня, вот и все.
Рассердившись, Стояна досадливо цокнула языком и притопнула ногой. На подругу она смотрела, словно на малое дитя.
— Нет у тебя перед ним долга! С девок не спрашивают, девкам не мстят. Разве ж сказал тебе кузнец, что ты ему жизнью обязана? И ты ему сама не обещалась!
Все ее слова – мудрые, разумные, по-хозяйски домовитые – падали впусте. Отрада слушала, но соглашаться не спешила. Напрочь, чем дольше говорила Стояна, тем сильнее крепла в ней уверенность, что должна оно сделать так, как задумала.
Когда подруга замолчала, она улыбнулась ей вымученной улыбкой
— Стиша, я пойду. Не серчай. Завтра свидимся.
Она развернулась и побежала в сторону леса – там, поодаль ото всех, стояли избы знахарки и кузнеца. Стояна проводила ее долгим взглядом и, вздохнув, понуро поплелась домой.
От бега Отрада вскоре запыхалась и перешла на шаг. Сердце в груди отчаянно колотилось: то ли от усталости, то ли от страха. До последнего не ведала она, куда свернет, но все же ступила на тропинку, что вела к избе кузнеца. Даже темный, ночной лес нынче ее не шибко испужал. Привыкла, верно. Ее рубаха единственным светлым пятном мелькала меж черных стволов деревьев, когда серебристая луна скрывалась за облаками.
Наскоро убрав волосы в косу и перехватив ее простой лентой, Отрада торопливо ступала по тропинке и гнала от себя прочь надоедливые мысли, что так и лезли в голову. В ушах звенели слова-предостережение Стояны. Не так уж была ее подруга не права. Вернее сказать, во всем Стиша была права, и, по уму, Отраде бы ее послушать да свернуть, пока не поздно, к знахаркиной избе. Поди, Верея заждалась ее. Час-то поздний уже.
Она с облегчением вздохнула, когда вдалеке показалась знакомая изба-шестистенок. Прежде, чем зайти на крыльцо и постучать, Отрада пригладила волосы и поднесла ладони к пылающим щекам.
Но на ее стук никто не отозвался, не вышел в сени. Прижавшись ухом к двери, она внимательно прислушалась, но ответом ей послужила тишина. Куда же подевались все домочадцы? Ведь обмолвился Перван, что Храбр уже ушел с пира... Выходит, не домой вернулся? Может, с любушкой ото всех скрылся...