Дурень. Какой же он дурень! Поманили зеленые глазища да толстая коса, а он и повелся. Ладонью по распущенным, медяным волос провести... Тьфу! Вестимо, прав был отец, когда говорил в сердцах, что совсем он пропащий, из ошибок своих никакого прока не извлекает. Так и тут. Сперва Неждана... Нынче вот Отрада.
Уперевшись ладонями о стол, он поднялся и глянул на младшего брата, подозвал его коротким кивком головы. Потом посмотрел на Белояра, который также встал. Услада же, обидевшись, напоказ осталась на лавке.
— Благодарю за хлеб да стол, — склонив голову, Храбр произнес обрядовые слова, шагнул к двери и, пропустив вперед себя Твердяту и Милонегу, вышел прочь.
Белояр догнал из уже снаружи.
— Брат! — окликнул он кузнеца, и тот остановился. — Брат, не слушай ты Усладу, сам не ведаю, что с ней неладно, ярится и ярится, уж какой день...
Он почему-то чувствовал себя виноватым. За слова жены, которые, впрочем, были правдой. За изменившееся лицо Храбра, за улыбку, которая исчезла с его губ, за сызнова заледеневший взгляд.
— Пошто мне ее не слушать? — деревянным голосом спросил кузнец и нарочито небрежно пожал плечами. — Ну, рассказала и рассказала про Отраду. Мне какая печаль?
И он ушел – Твердята с Милонегой едва поспели догнать. А Белояр еще долго стоял во дворе, ерошил ладонью волосы на затылке, вздыхал да глядел им вслед.
Почти до самой избы шли они в тягостном молчании. Даже болтливая Нежка присмирела и брела, крепко вцепившись в штанину Твердяты.
— Мне нельзя теперь с Отрадой говорить? — один раз спросила она шепотом у брата. Тот покосился на Храбра, который глядел перед собой и делал вид, что ничего не слышит, и неловко пожал плечами.
Он и сам не ведал, что можно, а что – нельзя.
Когда, дойдя до избы, Твердята и Милонега скрылись в сенях, Храбр прямо на ходу сорвал рубаху, скомкав, отбросил в сторону на землю и пошел на задний двор. Там давно поджидали его дрова, которые следовало порубить.
Он не знал лучшего способа охладиться и взять себя в руки. Он заносил топор раз за разом, сокрушая деревянные поленья — от силы удара они разлетались в разные стороны, далеко от пня, на котором их рубили. Храбр не остановился, пока не почувствовал усталость и истощение, пока не натер на загрубевших, привычных к тяжелой работе руках мозоли, пока не смог свободно вдохнуть полной грудью.
Тыльной стороной ладони он смахнул со лба пот и наклонился вперед, тяжело опираясь на воткнутый в пень топор. Волосы упали ему на лицо, и потому он не заметил Твердяты, тенью подошедшему к нему.
— Брат? — мальчишка стоял в нескольких шагах от него и прижимая к груди сложенную рубаху, которую он бросил на землю.
Давно уже смеркалось, и зажглись первые звезды. Хороший хозяин в такое время спать на полати укладывался.
— Напиться принесешь? — хрипло спросил Храбр. Твердята кивнул и умчался в избу, а он опустился на землю подле пня, прислоняясь к нему голой, вспотевшей спиной.
Он и сам не ведал, отчего так разгневался. Хотелось сломать что-нибудь, разгромить. Выпустить бушевавшую в душе злость. Разум застилала обида, а кровь громко стучала в висках все время, пока зашагал он к избе.
Нынче малость попустило.
Услада, Услада... Балованная девка, которую что отец на руках носил, что Белояр. Он и сам ее любил, но язык ее!.. Порой пробирали ее злые, жгучие слова аж до самого нутра. Ну, с чего он так разъярился? Подумаешь, девка с парнем целовалась. Он ей – никто, и она – ему.
А что усерязи ей подарить чаял... Пустое это все. Позабыл, о чем мыслить должен. Позабыл про убийц отца. Негоже. Не будет у него ни жены, ни семьи, пока не отомстит, пока не поквитается с ними.
Не следовало ему и начинать. По телу, из самого нутра поднялась и прошла дрожь, когда вспомнил зеленые глазища – широко распахнутые, доверчивые. В избу к нему примчалась, поди ты. Защищать намеревалась от старосты да сынка его Первана. В сторону всякий раз дергалась, стоило ему к ней поближе шагнуть али руку резко поднять. Удара страшилась. Как такую тронуть... Погладить по пушистым волосам, по длиннющей толстой косе. Но нет, стало быть, ошибся он. Кудрявый щенок Земовит тронул. Его, поди, так не страшилась, раз целовать себя дозволила. Тогда нашто о нем радела? В избу прибегала. Обманула, что за него страшилась.
Храбр тяжело вздохнул. Стало быть, Отрада вовсе не такой была, какой ему показалась.
— Брат? — Твердята вернулся с ковшом воды и рушником.
— Идем в избу, — кузнец поднялся и одним глотком осушил весь ковш до дня. Пока шел, чувствовал на себе настороженный взгляд Твердяты.
— Больше Отрада к нам в избу ходить не станет, — сказал он брату и сестре, когда те забрались на полати. — Услада справно вышивает, она тебя всему и обучит, — добавил, когда глаза Нежки наполнились слезами.
Всхлипнув, девочка отвернулась от него и сердито, обиженно засопела. Храбр скривился. Ну, и как такой несмышленой растолковать, что об ее же благе радеет?..
***
Прошло две седмицы, как Отрада жила у Вереи, и все чаще знахарка задерживала на ней свой пристальный взгляд. В последние дни девочка совсем притихла: к подружке не бегала, по лесу ночами – тоже. Ходила до колодца и обратно в избу возвращалась, нигде подолгу не задерживалась. Приближался Ярилин день, самая пора тревожить сердце сладкими думами о прыжке с суженым через костер, о сплетенных венках да купании в утренней росе.
Отрада же ходила, пригорюнившись, и Ярилиного дня словно и не ждала вовсе. Ни про венок не заикалась, ни про пригожих молодцев. Не щебетала о лентах в косах да очелье, не вышивала на рубахе новенький, праздничный узор.
Верея глядела на нее, поджав губы. Поди пойми, что на сердце у девки творится. Хоть и помнила она, как сама была молодой, а все же не разумела, с какой стороны подступиться к Отраде. Но не зря люди считали ее мудрой знахаркой. Хорошенько поразмыслив, решила, что лучше не ходить вокруг да около, а сразу все разузнать.
Они заканчивали вечерять – уж выскребли до дна ложками чугунок щей – когда Верея накрыла ладонь Отрады рукой и слегка сжала.
— Вижу, что сама не своя ты ходишь уже который день. Сказывай, что за беда с тобой приключилась, девочка.
— Нет никакой беды, — ее ресницы дрогнули, когда Отрада опустила взгляд.
Она ведь даже не соврала знахарке. Беды не было. Лишь кузнец как-то остановил ее у колодца и, глядя застывшими, равнодушными глазами куда-то сквозь нее, велел не ходить больше к ним в избу да не учить Милонегу ткацким премудростям. И, раньше, чем она сообразила что-то сказать или спросить, развернулся и ушел, ни разу не обернувшись. И таким лютым холодом обдало в тот день Отраду, что жаркое лето вмиг показалось студеной зимой.
Крепко, очень крепко задели ее и слова Храбра, и взгляд неживой, и то, как держался он подле нее. И добро, не знала бы она ничего другого! Но помнила она и совсем другое: бережную хватку широких ладоней на своих плечах; шершавую рубаху под своей щекой и жар его тела; острый, завораживающий взгляд; улыбку, что пряталась в уголках губ; смех, застывший в морщинах вокруг глаз.
Все это помнила глупая Отрада, вообразившаяся себе невесть что! И так люто разочаровавшаяся в собственных ожиданиях.
Вестимо, на сердце было тоскливо. Губы жег негаданный и нежеланный поцелуй Земовита. Стоило вспомнить строгий взгляд кузнеца, и тотчас к глазам подступали слезы. Какие уж тут венки да костры на Ярилин день. Она и к Стояне-то на двор не захаживала, чтобы попусту раны не бередить. Знала ведь, что языкастая подружка али выспрашивать начнет, али подшучивать примется.
— Обидел тебя кто?
Но знахарка повидала уже много весен и того больше – глупых девок, вздыхавших по пригожим молодцам. Она и сама была такой когда-то.
Отрада покосилась на нее и повела плечами: может, и обидел. Кузнец, который к тебе в избу частенько захаживает.
Верея добродушно усмехнулась и подперла ладонью щеку. Протянула руку и заправила ей за ухо выбившуюся из косы прядь волос.
— Ни к чему, девонька, сердце бередить из-за всякого встречного. Будут у тебя еще и венки, и прыжки через костер.
Отрада упрямо помотала головой, и толстая коса зазмеилась по спине.
— Никто меня такую не позовет, — сказала она твердо. — Твою приживалку, госпожа, — посмотрела в глаза знахарки и безжалостно рубанула. — Но я слыхала, что по осени воевода к нам приедет, к нему пойду Правды искать. Пусть вуй Избор отдаст то, что не его.
— Ты прежде у Храбра спроси, какова она – Правда воеводы. Он тоже ее искать ходил, а нашел – великое вено. Добро, в поруб не бросили.
Дрожь пробежала по лицу Отрады, когда Верея заговорила про кузнеца, и, вестимо, знахарка то приметила.
— А о нем ты позабудь, девонька. Он раньше свое сердце местью иссушит, чем добрым мужем станет, — она неодобрительно поджала губы. — Лучше погляди хоть на кудрявого паренька, на Земовита. Ты, может, и не в родной избе живешь, но все знают, какая ты мастерица ткать да прясть. Такую работницу в род и без приданого заберут.
— Мне никто не нужен, — тут уже пришел черед Отрады строго поджимать губы. — Никто.
А в памяти всплыли серые, строгие глаза кузнеца.
25
Утопая босыми ногами в мягкой траве, Храбр шел поздним вечером в избу из кузни. Закат давно отгорел, и по земле стелились серые сумерки. Нынче он припозднился, но пора сенокоса – горячая пора не токмо для тех, кто трудился в поле, но и для кузнеца. Весь день не умолкал размеренный, глухой стук молота в кузне, а он не снимал плотного, потрепанного временем нагрудника из кожи. А как закончил, едва хватило сил ополоснуться ледяной водой да надеть рубаху: плечи словно закаменели, и он с трудом поднимал руки.
Но все, что себе наметил, поспел сделать, и нынче шел в избу к Белояру и Усладе: забрать Твердяту с Милонегой. Младшего братца, так и вовсе намеревался хорошенько оттаскать за уши: негодник не принес ему в кузню обед, а от тяжелой, трудной работы, вестимо, Храбр оголодал. Твердята же совсем от рук отбился, забегался с мальчишками и позабыл про брата! Давненько его никто не наказывал. Ну, нынче Храбр намеревался это исправить. Посмел бы он, будучи мальцом, запоздать али – того хуже – не принести отцу обе