— Я мыслил, меня не найдут, — сорванным от криков голосом прошептал Твердята, утыкаясь ей в плечо.
Когда мальчишка расплакался, она ничего ему не сказала. Лишь осторожно погладила по макушке, по грязным волосам, избегая прикасаться к пятну запекшейся крови.
— Твой брат искал тебя с ночи, — шепнула она, почувствовав, что Твердята перестал вздрагивать от слез. — Он ни за что бы не позволил тебя не найти.
Просветлев взглядом, мальчишка поднял на нее заплаканное лицо и попытался улыбнуться неверными губами.
Отрада, запрокинув голову, оглядела обрыв, по которому слетела вниз. И как только жива осталась – таким крутым и непроходимым он ей показался.
— Ну что, будем выбираться, — сказала она преувеличенно бодро и тайком закусила губу.
27.
Сказать было легко, но сделать куда сложнее. Отрада с сомнением посмотрела на распухшую лодыжку Твердяты и заглянула ему в глаза.
— Ты ходить, поди, не можешь. А нам на холм надобно залезть...
Натерпевшийся мальчишка понуро кивнул и поежился.
— Я бы по ровной стезе сдюжил! — сказал он, словно пытался оправдаться. — Но наверх не взберусь.
— И не нужно! — воскликнула она. — Ты тут посиди, я одна быстро управлюсь. Позову сестру твою да дядьку, они недалеко должны были уйти, — Отрада улыбнулась и вновь погладила его по голове.
На ноги поднялась преувеличенно бодро и даже подмигнула Твердяте перед тем, как развернулась и пошла к подножию крутого, заросшего кустами да деревьями холма. Ей самой, по правде, было худо. Правой рукой шевелить она не могла, вот и висела та вдоль тела, словно плеть. Подъем дался тяжко и отнял все силы. Не раз и не два скользили ее ноги по неутоптанной земле, и Отрада падала, еще пуще тревожа плечо. Она вся перемазалась и давно перестала о том тревожиться: уж и рубаху малость порвала, и зеленью от травы испачкала, и понева вся в пыли...
Когда все же ей удалось вскарабкаться на холм, едва переведя дух, Отрада принялась на разные лады звать тех, вместе с кем искала Твердяту. Она выкрикивала имена, протяжно тянула «ау-у-у-у-у-у-у», но все втуне.
Лес был огромен, а людей – мало. Они растянулись в длинную цепочку еще до того, как Отрада отбилась ото всех и, не иначе как по воле Богов, случайно набрела на обрыв, где и нашла мальчишку. Немудрено, что никто ее не слышал. Она кричала долго, пока не заболело горло и она уже не могла произнести ничего громче шепота. Она откашлялась, попробовала еще раз, но голос сорвался и ничего не получилось.
Приложив ладонь к горлу, Отрада заозиралась по сторонам. Со всех сторон ее окружала непроходимая с виду чаще. Она не знала этих мест и не знала троп. Ведала лишь, что за реку соваться опасно. Коли она не может никого дозваться, придется им с Твердятой как-то взобраться на холм и пойти в сторону общины. Надежды на то, что кто-то случайно набредет на них во второй раз, не было. Такие дивные вещи случаются единожды.
Отрада спустилась обратно к мальчишке, и тот внимательно следил за каждым ее движением, словно боялся, что она исчезнет и он останется один. На его испачканных пылью щеках были отчетливо видны две неровные, светлые дорожки от слез.
— Я больше не могу кричать, — прошептала она сорванным голосом. — Тебе очень больно? — спросила она, указав на ногу.
— Уже нет, — закусив губу, ответил мальчик.
— Нам придется подняться самим. Тут совсем чуть-чуть. Ты сможешь встать?
Он решительно кивнул, обхватил ее шею руками и поднялся, опираясь на левую ногу и держа согнутой правую. Он побледнел до синевы, коротко вскрикнул и с трудом удержался от слез — было больно, много больнее, чем когда он пришел в себя глубокой ночью…
— Я… я не смогу идти, — запинаясь, пробормотал Твердята. — Оставь меня, — предложил он убитым голосом, глядя в сторону. — Одна ты быстрее до избы доберешься.
— Ну уж нет! — Отрада решительно мотнула головой.
Она не смогла бы бросить мальчонку здесь совсем одного. Только не сызнова, не после того, что он уже пережил. Она бережно усадила его обратно на землю и поискала взглядом крепкую палку, на которую он смог бы опереться. И вскоре увидала ровно такую, как было нужно: подходящую Твердяте по росту, достаточно толстую и устойчивую.
— Пойдем потихоньку вдоль берега, — сказала она, вручив ему свою находку. — Торопиться не будем. Рано или поздно, встретим кого-нибудь. Они должны искать тебя у реки.
Твердята попрыгал на месте, примиряясь. Боль была почти терпимой. Уж всяко не сильнее, чем на темечке, или в самом начале, когда он токмо очнулся на берегу... Да он бы и не стал жалиться! Меньше всего хотел быть Отраде обузой! Она ведь его не бросила, не оставила вновь одного, чего Твердята до жути боялся. Сам-то он ей предложил уйти, как не предложить, но был плакать готов при мысли, что она так поступит.
— Ну? — Отрада улыбнулась ему, отряхнув руки от налипшей пыли. — Годится?
— Годится, — по губам мальчишки скользнула первая за все время улыбка.
Схватившись за палку двумя руками, он упер ее в землю, навалился всем телом и сделал небольшой шаг вперед левой ногой.
— Вот так, молодец! — Отрада всячески старалась подбодрить испуганного, взъерошенного мальчишку. Тот обливался потом, пыхтел, но продолжал раз за разом делать небольшие шаги вперед.
Да. Упрямства ему не занимать: было, в кого!
Она медленно шла рядом с ним и искоса поглядывала на запекшуюся на темечке кровь. Неужто ударил кто-то? Али сам, когда с обрыва падал? Да как он рядом с ним оказался: так далеко от общины, в лесной глуши?
Она мыслила спросить, да не стала. Ей казалось, и так Твердята подле нее держался скованно да глядел в ее сторону даже будто бы чуть виновато.
Но Твердята заговорил с ней сам. В перерывах между шагами, пока пытался отдышаться, он сказал, что почти ничего не помнит.
— Я к брату в кузню спешил, запаздывал уже. Бежал наискосок, — он мучительно хмурился и смахивал со лба выступивший от напряжения пот.
Вдоль берега реки лес заметно поредел, и густые, широкие кроны больше не укрывали их от солнца спасительной тенью. Шагать приходилось под жаркими лучами.
— Потом остановился... не помню, для чего, — Твердята досадливо вздохнул, и Отраде сделалось его жаль. — Может, потерял что-то... а потом помню только жгучую боль в затылке, и все. Меня волокли по лесу. Долго волокли. А как скинули с обрыва, я зацепился за корягу и вывихнул ногу. А потом меня нашла ты, — он поднял посветлевшие глаза на Отраду, и та улыбнулась ему, погладила по пыльным, слипшимся от пота и крови волосам.
От услышанного у нее в жилах застыла кровь.
Твердята болтал беспечно, был он еще совсем мальцом.
А выходило, что кто-то поднял на него руку. Да еще и с зажатым камнем. Да не просто поднял. Жизни намеревался лишить... В лес отволок, в безлюдное, неизведанное место. С обрыва скинул и бросил помирать мальчишку, который едва встретил девятую весну.
Да что за нелюдь живет с ними по соседству? Кто такое сотворить мог?..
— А помнишь, где ты остановился перед тем, как тебя ударили?
— Не-а, — Твердята чуть руками не развел в разные стороны, да вовремя опамятовался, что за палку держаться следует. — На окраине где-то... я порядком от избы отбежал, — добавил он, впрочем, уже не шибко уверенно.
Мальчишка снова пригорюнился, и Отрада решила, что довольно с него вопросов и ее досужего любопытства! Какое-то время они шли молча, и тишину разбавляло лишь усердное, настойчивое сопение Твердяты. Когда оно стало громче, а его шаги – реже, Отрада предложила малость передохнуть. Сбегав к реке, она наполнила опустевший бурдюк водой и вернулась к мальчишке, который внимательными, воспаленными глазами следил за всеми ее передвижениями.
От собственной беспомощности он едва не ревел.
— Благодарствую, — прошептал искусанными, потрескавшимися губами, взяв у нее из рук бурдюк.
Все никак не мог напиться. Немало времени ведь провел, мучаясь жаждой. В который раз зашлось у Отрады сердце. Ну как допустили светлые Боги, чтобы ходило по их общине такое лютое зло!
— Ты такая добрая, — осоловело улыбнулся Твердята, напившись. На солнышке его разморило от усталости. Пережитое, наконец, взяло свое, и силы совсем покинули мальчишку. — И отчего сестра тебя хулила... наговаривала брату на тебя...
В один миг он очнулся от своей сладкой полудремы. Испугавшись, встрепенулся и поглядел на Отраду огромными глазами, особенно сильно выделявшимися на изнеможденном лице. Уразумев, что да все слышала, понуро опустил голову и поник плечами...
— Прости, пожалуйста, я болтаю, не думая... — пробормотал, разглядывая речной песок у себя в ладонях. — Прав брат, язык у меня как помело...
Поджав губы, Отрада криво улыбнулась. Вот, стало быть, как. Ее бранила Услада. А Храбр, вестимо, услыхал и поверил. Потому и к ней переменился резко, в один день. Вот, стало быть, как. Чужим словам, неведомо каким, поверил. Чужому лживому навету. А Услада-то... чем она от нее такое заслужила? Никогда никакого зла ей не делала, слова худого не говорила!
Она ощутила, как рот заполнился горечью, и с трудом сглотнула. Было противно и мерзко, словно извалялась в груди. Она даже серчать не могла на Твердяту: на него-то за что. Напрочь, поблагодарить мальца следует. Что глаза ей раскрыл.
— Нечего мне тебе прощать, — совладав с собой, она слабо улыбнулась. — Ну, передохнул малость? Идти надо, пока не стемнело. Потихоньку сдюжим!
Она поднялась и здоровой рукой помогла встать Твердяте. Правое плечо она оберегала: оно болело при каждом неловком движении, стоило ей забыть и посильнее дернуть.
Смущенный мальчишка на нее даже не посмел взглянуть. Схватил поспешно палку и захромал вперед. Отрада шла на пару шагов позади него. Внутри бушевала обида, которой досель она не ведала.
Поверить навету! А ведь Храбр на своей шкуре ощутил, какой бывает людская молва! Несправедливой, жестокой, лживой! А наговору против нее все равна поверил.