Было Отраде горько и обидно. Припомнила все-все, до мельчайшего жеста. Как глядел Храбр поверх ее головы, то в сторону, то в бок. Как сторонился ее; как холодно, чуждо с ней говорил! Словно она перед ним в чем-то провинилась!
И такая злость взяла Отраду, что дышать стало трудно и больно. Сжав кулачки, она решительно тряхнула головой, и длинная косища зазмеилась по спине.
«Он со мной знаться не желает – добро! И я с ним тогда тоже!» — порешила она.
28.
Он шел вдоль берега так долго, что успел отчаяться. Кругом, куда бы ни падал взор, простиралась гладь воды в мелкой ряби из-за порывистого ветра. Но ни человека, ни даже зверя не повстречал он на всем своем пути.
Солнце давно перевалило за зенит, и день медленно шел на убыль. Тени удлинялись с каждым часом, и совсем скоро пора будет подумать о том, чтобы вернуться в поселение. А не коротать ночь в лесу.
Храбр твердо знал, что назад не повернет. Мужчинам и слова не скажет, но сам останется, заночует в по-летнему мягком, пушистом ельнике. И по утру сызнова пойдет искать Твердяту.
Сперва они шли все вместе, переговариваясь, но чем дальше, тем тише становились разговоры, а потом и вовсе сошли на нет. Чуть позже, на распутье они разделились: коренастый Третьяк с сыновьями взобрались повыше, на крутой холм, ведущий в лес, а кожевник Вячко ушел на другой берег реки: поискать там.
И теперь Храбр шел один. Солнце палило нещадно, и ему пришлось снять рубаху, смочить ее в прохладной воде и повязать на голову, чтобы укрыться от жгучих лучей.
Храбр мрачно глядел себе под ноги, утопая в пыли: такая сушь никуда не годилась для полевых работ. Тотчас вспомнились угрозы старосты. А коли и впрямь он сорвет для общины сенокос... Тогда одна дорога будет: в лес уйти навсегда, насовсем, чтобы своей смертью смыть с рода позор.
Совсем невеселые думы крутились в голове. Он подвел Твердяту и подвел отца. То-то глядит сейчас он с Небес на неразумного сына. Благо, кузню на разорение не пустил. Пока. Немного времени совсем прошло, может, еще успеется.
Ничего-то у него не ладилось. Убийцам не отомстил. Не поймал их еще даже. А вот молодшего брата – упустил. Может, напрасно он на Усладу щерился. Права она в том, что не ему за детворой глядеть... Надобно их отправить в избу к Белояру да сестре, так всяко надежнее будет.
Коли отыщут Твердяту.
Когда он остановился ненадолго, чтобы глотнуть водицы из реки да смыть градом катившийся по телу пот, ему почудились вдалеке голоса. Он потряс головой и вылил на шею сразу несколько горстей прохладной воды. Помыслил, что на таком солнцепеке начали ему мерещиться чудные вещи. Так и русалок было недолго повстречать.
Укрывшись от солнца в высоких стеблях камыша, Храбр сидел на песчаном берегу, опустив босые ноги в воду. Река бежала и бежала перед его взором, и жаркие лучи отражались от ее поверхности, слепили глаза. Плескалась рыба, задорно стрекотали стрекозы.
Когда чужие голоcа послышались ему во второй раз, Храбр вскочил на ноги, оглядываясь по сторонам. Вдали вдоль берега реки, в той стороне, в которую он направлялся, мелькнули в мороке два силуэта, и он поморгал, с нажимом провел ладонями по лицу. Неужто и впрямь помутился у него разум? Ведь известно, как любит поиграть с заблудившимися путниками нечистая сила. Тут и леший мог разгуляться, и русалки заманить в свой смертоносный хоровод, и водяной затащить на середину руки и утопить.
Но видение никуда не пропало. Не развеялось в дыму.
Слепым жестом нащупав на груди потрепанный кожаный шнурок, Храбр сжал в ладони доставшийся от отца оберег, священное Солнце Сварога, и решительно зашагал навстречу тому, что ему почудилось.
С каждым шагом он лишь сильнее стискивал в руке оберег, пока его заостренные лучи не впились в его мозолистую, широкую ладонь.
— Помогай Сварог, — прошептал он и осенил себя священным Солнцем, углядев вдали Твердяту.
Но ничего не произошло. Его младший брат, опирающийся на палку заместо ноги, не исчез, не испарился в воздухе, словно морок и наваждение. Как не исчезла и шагавшая подле него девка. Боле не медля, Храбр сорвался с места и помчался к ним, что было духу. Твердята углядел его первым: остановился, вскинул радостно руку вверх, прямо с зажатой палкой, и едва не свалился, не устояв на одной ноге.
Девка, в которой Храбр, к своему изумлению, узнал Отраду, не позволила: поддержала за плечи, когда Твердята зашатался. С разбегу он упал перед мальчишкой на колени, подняв в воздух пыль, осевшую на его портках и лоснящейся от пота, загорелой спине. Схватил брата за руки, одним взглядом подметив все: и запекшуюся кровь на волосах, и ссадины на лице, и сбитые, ободранные ладони, и опухшую в лодыжке ногу, которую тот держал на весу и не ставил на землю.
— Б-брат, — дрожащими губами произнес Твердята и, обхватив Храбра за шею, крепко зажмурился, сдерживая слезы.
Кузнец с мягкостью, которую не каждый в нем угадал бы, погладил мальчишку по трясущимся плечам.
— Ну все, все. Чего теперь реветь-то, я рядом.
Отрада в одежде, испачканной еще хлеще, чем у Твердяты, отступила от них в сторону на пару шагов и тщательно отводила взгляд. Некстати Храбр припомнил, что снятую рубаху позабыл у воды, когда сорвался с места, завидев вдали две фигуры.
— Она спасла меня, — тихо выдохнул Твердята, почувствовав, как брат повернул голову. — Нашла на берегу реки.
Храбр прикрыл глаза. Выпустив мальчишку из объятий, он выпрямился и посмотрел на Отраду. Та, заметив его взгляд, строптиво вздернула нос. И поморщилась, словно увидала что-то неприятное. Ее пальцы беспокойно теребили испачканный землей и песком рукава рубахи.
Все могло быть иначе, коли б не та правда, которую открыла ему Услада. Он глядел на девку и вспоминал, как однажды укрывал ладонями ее плечи да стискивал у себя за спиной кулаки, чтобы ненароком ее не коснуться, не обидеть никак.
— Благодарю тебя, Отрада Бусовна, — очень церемонно сказал Храбр и склонился перед ней, приложив к груди раскрытую ладонь.
— Да сбережет тебя Макошь, — не менее церемонно и сдержанно отозвалась она, глядя куда угодно, но не на кузнеца. На ее щеках выступили пятнышки румянца, и она старательно прятала от Храбра блестящие от глаза.
В душе всколыхнулось что-то темное, гневное. Не много ли берет на себя девка?.. Нос от него воротит, словно он в чем-то провинился перед ней. Хотя взаправду она перед ним виновата...
Нет никакой взаправды!
Кузнец сердито выругал себя за глупые, праздные мысли. Нет ему никакого дела до девчонки, и ни в чем она перед ним не повинна, потому что ничего они друг друга не обещали! Вот и весь сказ, и нечего рассуждать.
Но невольно Храбру припомнилось, как еще по весне он спас ее, когда тронулся на реке лед. Да-а. Тогда они говорили друг с другом намного сердечнее.
— Что с ногой у тебя? — тряхнув головой, он снова поглядел на брата.
Твердята смущенно развел руками.
— Подвернул... наступать больно.
— А с головой? Ударился обо что? — спросил он, лелея недостойную мужчины надежду, что мальчишка заигрался в лесу да зацепился за корягу.
Но виноватый взгляд брата лучше любых слов обо всем ему рассказал.
— Я тебе обед нес... а потом загляделся на что-то, и помню, как по голове ударили... по лесу волокли... и сбросили с обрыва, где меня Отрада нашла.
Услыхав свое имя, она тепло улыбнулась Твердяте, который упорно боролся со всхлипами. Но ее улыбка погасла, когда Храбр встретился с ней взглядом. Она резко отвернулась и вновь скривила в гримасе лицо.
И вновь это покоробило его сильнее, чем ему бы хотелось.
— Ничего не помнишь, значит? — рассеянно повторил он, думая совсем о другом. — Добро. Знахарка Верея тебя быстро на ноги поставит, — он подхватил Твердяту на руки, и тот зашипел сквозь зубы, когда потревожили опухшую лодыжку.
Для кузнеца, чьи руки привыкли ворочать огромным железным молотом, ноша не была тяжела, но он старался идти тише. Молодшему брату было больно, как бы он ни старался этого не показывать. Упрямец.
— Потерпи, — сказал Храбр, как мог ласково. — К вечеру до общины доберемся.
Он нахмурился, разглядев получше кровь на светлых волосах и ссадину на затылке Твердяты. По всему выходило, врезали не то суком с острой веткой, не то камнем тяжеленным.
Мальчонку сопливого зашибить пытались. Горло сдавило судорогой от злости, и брат, почувствовав, вскинул на него взгляд серых глаз.
— Храбр, — позвал он и облизал искусанные, потрескавшиеся губы. — Ты не... что ты станешь теперь делать? — спросил он, испуганный едва ли не сильнее, чем когда лежал ночью в одиночестве на берегу.
— Тебя знахарке Верее отнесу, — насмешливо отозвался кузнец.
— Я не об том говорю же! — чуть не плача воскликнул Твердята, и Храбр уловил за своей спиной явственный, осуждающий вздох девчонки. — Как быть-то теперь...
— А ну, цыц. Не твоего ума дело. Я уж как-нибудь без тебя рассужу.
Злость, которая сдавила грудь и не позволяла дышать, требовали мести. И расплаты. За страшную участь, которую нелюди уготовали его молодшему брату. Да и всей его семьи, ибо как бы они жили, как бы жил он, коли не уберег Твердяту?.. Сперва отца, потом мальчишку...
Но разум, который еще не застлала пелена мести, требовал обождать. Не рубить с плеча. Не судить на горячую голову. По осени обещался приехать в общину воевода, и, быть может, тогда он сдюжит наказать ворогов его рода сразу за все. И за смерть отца со стрыем, и за слезы Твердяты, и за свой страх, и за иссушенное горем сердце...
Решать было тяжело, почти невыносимо. И не у кого было испросить совета, некому было ему подсказать. Он и так наперед знал, что ответит Белояр, коли Храбр его спросит. Что скажет друживший с его отцом дядька Третьяк...
Но он ныне – глава рода, и держит ответ перед всеми предками, что ходили когда-то по земле. А коли и смыслил Храбр хоть самую малость в том, как устроен мир, то знал он, что неотомщенный человек никогда и нигде не найдет покоя. Обиды, на которые не был дан отпор, ослабляют род, ослабляют мужчину.