Кузнец так и замер в сенях, вытянув руку, чтобы толкнуть дверь. Он стиснул и сразу же разжал кулак, борясь с собой, ощущая пустоту в ладони. Хотелось положить ее на гладкий сруб и надавить, чтобы с тихим шелестом распахнулась дверь, и он бы увидел в горнице одну горделивую упрямицу.
Потоптавшись на пороге, он, неслышно ступая, шагнул назад, на крыльцо. Отвернулся спиной к избе и вздохнул. Ни к чему это теперь ворошить. Возвела напраслину Услада али нет – то неважно. Сперва он должен найти и наказать убийц отца. И пока он не исполнит задуманное, пока не сделает то, в чем клялся, не станет он сердце себе бередить.
Ни себе, ни ей.
Храбр еще долго простоял снаружи избы и, лишь выждав достаточно времени, вернулся обратно. Твердята спал в беспокойном забытье, и Верея едва успевала менять рушники, которые клала тому на лоб, чтобы побороть сильнейший жар, что одолел мальчишку.
— Ступай к себе, сынок, — сказала знахарка, услышав его шаги за спиной. — К утру будет видно.
Но к утру лучше Твердяте не стало. Всю ночь напролет Верея и Отрада просидели подле скамьи, на которой устроили для него нехитрую постель. Они меняли тряпицы, смоченные ледяной водой, и отпаивали его отваром, приготовленным знахаркой. Мальчишка метался в лихоманке, то и дело вздрагивал и шептал что-то в разгоряченном бреду, и негромко стонал. Щеки и лоб у него пылали огнем, а вот ладони были совсем ледяными. Отрада все пыталась согреть их и укрывала его кожухом, но Твердята раз за разом сбрасывал его на пол, когда беспокойно ворочался на лавке.
— Нет... нет... отпусти... пусти... — бормотал он и размахивал руками.
Верно, во сне приходил к нему тот самый лиходей, повстречавшийся ему на пути к кузне брата.
Под утро, когда Отрада возилась подле печи, а Верея обеспокоенно перетирала сушеные травы, Твердята распахнул глаза, словно на мгновение отступил липкий туман, сковавший его разум, и проговорил: четко и ясно, совсем не так, как ночью.
— Пусти... дяденька Избор... больно, пусти... не бей... дяденька Избор!
С громким стуком упал на пол горшок с кашей, который Отрада не удержала в ослабевших руках. Словно и не заметив, она медленно повернулась к знахарке, которая замерла с поднятым пестом, которым она толкла в ступе травы. Твердята же, договорив, разом обмяк и рухнул навзничь на лавку, закрыл глаза и забылся тревожным, болезненным сном.
— Может, почудилось ему, — неуверенным, сорванным голосом вытолкнула из себя Отрада и лишь тогда приметила, что выронила горшок.
Ойкнув, она опустилась на корточки и принялась поспешно убирать учиненный беспорядок. Слова Твердяты так и звенели в ушах, и все внутри сжимали ледяные тиски, стоило ей лишь подумать о том, чем все может обернуться.
Верея молчала, и эта тишина была красноречивее дюжины слов. Движения знахарки стали резче, жестче, и на мгновение Отрада помыслила, как бы та и вовсе не раскрошила на мелкие сошки крепкую с виду ступу.
Убрав рассыпанную по полу крупу, она поглядела на Верею.
— Не мог же вуй и взаправду его тронуть... — голосом, который она и сама не узнала, пролепетала Отрада.
Словно она была тоже повинна в том, что натворил дядька Избор.
— А то ты, девонька, сама не ведаешь, что может человек сотворить, коли нужда застанет, — Верея посмотрела на нее едва ли не с жалостью и поджала губы.
Та лишь вздохнула в ответ и принялась без толку вертеть в руках злополучный горшок.
— Надобно кузнецу рассказать...
— Нет! — знахарка грохнула ступой о стол и вскинула руку с зажатым пестом. — Не вздумай даже! Мы будем молчать, — велела она твердо и, малость поостыв, виновато погладила столешницу ладонью.
— Но как же... — Отрада непонимающе нахмурилась. — Он брат его, — поглядела на страдальческое лицо Твердяты. — Кто-то замышлял супротив него...
— Ни ты, ни я ничего не слыхали, — еще строже повторила Верея. — Ты смерти его хочешь?
— Чьей? — она заморгала. — Вуя? Нет! Он хоть и выжил меня из избы, а все же родич...
— Да не про Избора я говорю! — знахарка с досадой отодвинула прочь и ступу, и пест, уразумев, что испортила травы, слишком мелко их измолов. — Спрашиваю, ты смерти Храбра хочешь?
— Нет! — еще пуще вскинулась Отрада, тряхнув косой. На Верею она глядела так, словно у той выросла вторая голова.
— Вот и помалкивай тогда, — заключила знахарка сердито.
Увидав, как расстроилась девка, та смягчилась и пояснила уже гораздо спокойнее.
— Храбр, коли услышит такое, во что бы то ни стало задумает Избору отомстить. Еще убьет ненароком, кровь-то горячая и сердце молодое, глупое, хоть со стороны и кажется он замерзшим камнем. А ведаешь, что бывает, коли без суда воеводы жизни отнимать? Полетит у Храбра голова с плеч, вот и весь сказ.
Медленно Отрада опустилась на лавку, хоть и не полагалось ей сидеть, когда женщина старше нее и мудрее стояла. Она прижимала к груди горшок, словно последний свой щит, и шевелила губами, повторяя про себя слова Вереи.
Знахарка вздохнула. Напрасно она на девочку набросилась так, с самого начала объяснить все следовало. Молоденькая она совсем, жизни еще толком не знала. Немудрено, что сгоряча едва к кузнецу не кинулась, правду ему открыть вознамерилась. А ведь Избор приходился ей какой-никакой, а родней…
Да-а. Такое же горячее сердце, как и у него.
— А коли Твердята еще раз вспомнит и брату расскажет?
— Не вспомнит, — решительно мотнула головой Верея. — Одолеет лихоманку и не вспомнит боле. Редко когда человек повторяет то, что говорил в бреду.
— Выходит, от неотмщенным останется? — глухо спросила Отрада, опустив голову и глядя на свои ладони. — Как и его отец?
Знахарка подошла к скамье, на которой та сидела, опустилась перед ней на корточки и сжала руки Отрады в своих.
— Выходит, так. Но свою буйную голову сбережет. Ты пойми, девонька, на него глядеть больно было, что с ним творилось, когда родню его зимой в лесу нашли. С трудом его тогда уговорили к воеводе в городище пойти, а не рубить с плеча. А оно вон как все обернулось... Правды у воеводы он не сыскал, виру великую заплатил. Нынче он и не помыслит даже суда требовать. Своими руками убьет и жизнь загубит. Свою, Услады да меньших...
Голос Вереи журчал ласково, словно весенний ручеек. И вроде говорила она, как обычно, и слов чудных не произносила, но Отрада слушала и чувствовала, как ей становится легче. Уходит сумятица из мыслей, и руки уже не дрожат, и глаза не щиплет от слез. Словно теплый луч солнца коснулся и погладил по щеке.
Все же не зря Верею почитали как знахарку. И впрямь было ей подвластно то, о чем другие не ведали даже.
— Он на старосту глядеть не может, — вздохнула Отрада, всматриваясь в морщинистое лицо знахарки, которая так и сидела на корточках перед лавкой. — Госпожа Верея, так это же... — она подавилась словами, не в силах произнести вслух ту страшную, дерзкую, невозможную догадку.
— Что? Что, девонька?
— Тогда мы со Стишей подслушали, как на берегу вуй Избор и Зорян Нежданович против Храбра замышляли... а коли и нынче, коли и нынче они... вдвоем?..
Она глубоко вздохнула и, ошеломленная, накрыла ладонями щеки, покачав головой. Она и сама не верила в то, что сказала. Не хотела верить, потому что даже помыслить не могла о таком злодействе. Но стоило ей встретиться взглядом со знахаркой, как та печально кивнула.
— Я и сама так мыслю, милая. И потому мы будем молчать о том, что услыхали от Твердяты. До поры, до времени. Коли не хотим сгубить Храбра.
Поежившись, Отрада кивнула, и вместе с Вереей они обе одновременно обернулись посмотреть на мирно спящего Твердяту. Дыхание у него, наконец, выровнялось, и ушла болезненность, с которой он метался ночью по лавке.
— По осени воевода приехать обещался, — робко заговорила Отрада. — Может, тогда.
— Может, — эком откликнулась знахарка, думая о своем.
30.
Храбр пришел к брату под вечер. Сперва подсоблял мужикам на сенокосе, чтобы нагнать день, когда они искали Твердяту, а после полудня работал в кузне. Староста, словно в насмешку, со всей общины велел собрать и приволочь инструменты, которые нуждались в починке. Вот над ними Храбр и трудился.
Коли мыслил Зорян Нежданович, что получится у него кузнеца испугать али разозлить, то тут он прогадал. Без Твердяты, который обычно подсоблял ему, было тяжко, но не напрасно отец брал Храбра с собой в кузню, едва тот выучился крепко держаться на ногах. Не бывало еще такого, чтобы он с работой не справился.
Не получится позлорадствовать у старосты и нынче.
В избу к Верее Храбр пошел сразу после кузни: голодный и уставший, токмо и успел омыться прохладной водой из бочонка. Бабка Веселина, родня по матери, присматривающая обычно за Твердятой и Нежкой, захворала еще пуще, и все говорили, что недолго ей уже осталось. Потому Милонегу он отправил пока в избу Белояра и Услады, а сам минувшей ночью лежал на лавке в пустой, просторной избе совсем один и долго разглядывал деревянный сруб у себя над головой. Терзали его голову невеселые думы, и, выходило, с какой стороны ни глянь, а делал он все худо.
Дойдя до избы знахарки, Храбр пару раз постучал в дверь, удивленный, что никто его не привечает, пока не услышал слабый голос Твердяты. Когда он вошел, брат полусидел на лавке, опираясь спиной о стену, но глядел на него осмысленным взором. Совсем не так, как вчера днем, когда у него от лихоманки и боли закатывались глаза.
— Госпожу Верею в соседнюю общину позвали, — поспешно сказал Твердята, заметив, как нахмурился оглядывающийся по сторонам брат. — А Отрада к колодцу пошла, у нас вся вода вышла.
Он облизал пересохшие губы и потянулся к чарке с остывшим питьем, что стояла на полу подле лавки. Чем больше глядел на него Храбр, тем больше хмурился. Не должно быть у мальчишек таких синяков и ссадин на лице, и ран на затылке...
Он пересек горницу, в которой все выглядело так, словно хозяйка ушла на несколько минут и вот-вот вернется: на столе, засыпанным ржаной мукой, лежало замешенное для хлебов тесто; в печи тихо-тихо шкворчал горшок, и по избе плыл сладко-медовый запах лесной ягоды и лета. На лавке у женского угла Храбр углядел мужскую рубаху с искусной вышивкой, в которой угадывалась рука Отрады. Оглядел и почувствовал острый укол ревности, ведь такие рубахи дарили перед свадьбой женихам. Он поспешил прогнать недостойное мужа чувство. Не жить же девке вечно в избе у знахарки. Коли засматриваются на нее молодцы, почему бы и не пойти за того, кто приглянулся.