— Да куда уж мне идти, веселиться с молодыми? А ты ступай уже, поди, подружка заждалась.
Кивнув, Отрада разгладила ладонями мягкую, светлую тканину – она сама сеяла тот лен, сама пряла и белила – и упорхнула за дверь. Пробежав через лес, встретилась со Стояной в условленном месте. Та и впрямь уже умаялась ждать и укоризненного поглядела на подошедшую Отраду. На круглых, румяных щеках подруги алел румянец.
— Ну, Радка! Все веселье пропустим! — напустилась на нее Стиша, но быстро сменила гнев на милость, схватила за руку и бегом-бегом потянула за собой, только и мелькнули перед глазами ее русые волосы.
С холма вниз они едва ли не скатились, неведомо как не свалившись с ног. Стояна в чем-то была права: на берегу людей собралось уже изрядно. Парни с девками играли в горелки; дети помладше носились друг за другом и мешались под ногами у взрослых; мужатые женщины сбились в тесные кучки и перемывали косточки всем, на кого падал взор; мужи вели степенные беседы чуть поодаль, а старики поглядывали на молодых с добродушными усмешками.
Сколоченные на скорую руку столы ломились от различной снеди. Здесь были и горшки с похлебкой, и рассыпчатая каша, сдобренная маслом, и кружевные блины, и сладкие пироги, и ягоды в глубоких мисках.
С реки на землю наполз серый, густой туман; солнце спряталось за макушками деревьев, и с каждым мигом его лучи все сильнее угасали, и темнота опускалась на берег. Костры, едва занявшиеся, разгорались все ярче и ярче, во все стороны разлетались густые снопы искр, и некоторые не сразу оседали на примятую траву, а устремлялись в небесную ввысь.
Было шумно и тепло, и громко, и тесно, и Отрада улыбнулась. Хорошо, что Верея заставила ее пойти. Знахарка, как всегда, оказалась мудрее.
Стояна утянула ее в круг вместе с другими своими подружками: темнобровой Истомой и светленькой Добрушей. Недалеко от них, окруженная девками, белой лебедушкой плыла Забава. Просватана за дружинника али нет, но дед у нее был старостой общины, и потому продолжала она задирать нос. Ее мать, Русана, шепталась о чем-то с Нежданой и – к удивлению Отрады – Лучкой, невесткой вуя Избора.
«Одно к одному, все одно к одному», — успела она подумать, пока развеселившаяся Стояна не увлекла ее в быстрый, шальной хоровод, после которого тотчас закружилась голова и стало уже не до прочих мыслей.
Зазвучала веселая, залихватская дудочка, девки тут же подхватили напев и затянули длинную песню. Множество лиц быстро-быстро мелькали перед глазами Отрады, пока кружилась она в хороводе; сменяли друг друга распущенные волосы; любовно положенные на рубахи узоры; румяные, раскрасневшиеся щеки.
Разговоры вокруг становились все громче, а взрывы хохота — ярче, веселее. Смех сопровождал каждую шутку, каждое меткое и остроумное высказывание.
Она плясала, пока не закружилась голова, и лишь тогда ступила из круга в сторонку, немного отдышаться. Уж больно лихо плясала.
Покрутив головой, Отрада не нашла Стишу. Неужто ускользнула с любым?.. Как раз стемнело, и берег реки освещало лишь пламя костров. Но зато приметила она Усладу с подругами, о чем-то шептавшихся, а рядом с ними стояли мужи: коренастый дядька Третьяк, кожевник Вячко да Белояр.
Отрада поспешно отвернулась. Где семья, там и кузнец. Пока ни его самого, ни Твердяты с сестричкой она не приметила, но ведала, что даже Храбр не стал бы пропускать празднество.
Добро, что до сих пор на берегу не повстречала они ни вуя Избора, ни старшего сына старосты Первана.
Оказавшись одна, без доброй подруги, Отрада тотчас ощутила укол беспокойства. Казалась она самой себе будто бы потерянной. Рядом со Стишей все же ей было поспокойнее.
Где-то мелькнули и пропали из виду льняные кудри Земовита. С того дня, как пытался поцеловать ее, ни разу с ней больше не заговорил паренек. Впрочем, Отрада и не печалилась. Сам отстал – и добро!
— Костры, костры! Костры! — со всех сторон начали раздаваться крики, и парни с девками, затянув в свой поток и Отраду, побежали вглубь берега, к весело горевшим кострам.
За ними медленно потянулись те, кто еще оставался за столами — старики, мужчины и мужатые женщины. До них уже долетали громкие девичьи голоса, начавшие в хороводе быструю, веселую песню.
— На заре, на зорьке,
Где краса-девица
Ночью побывала?
Чай на бережочке,
Со милым дружочком
Цветы собирала,
Венок соплетала.
Венок соплетала,
В реченьку бросала.
В реченьку бросала,
Ещё величала:
Ты река, река,
Круты берега,
Ты неси веночек
На тот бережочек,
На тот бережочек,
Где живёт дружочек,
На заре, на зорьке...
От лихого веселья и быстрой, стремительной пляски у Отрады закружилась голова и она даже не заметила, когда парни, вышедшие из хоровода, принялись ловить пригожих девчат, чтобы вместе с ними перепрыгнуть через костер да скрепить союз священным огнем Сварога. А когда очнулась, уразумела, что и ее кто-то крепко схватил за руку – не вырвешься – и тянул за собой к костру.
Издавна соблюдали люди священный обряд сватовства: коли пройдут через огонь в Русалью ночь, то выйдут из костра уже женихом с невестой. Потому-то пуще прежнего следили матери за дочерями в эту ночь, чтобы не умыкнул кто ненароком.
Отрада вскинула взгляд и отшатнулась, увидав перед собой темнобрового, рыжеволосого Любима – младшего сына вуя Избора. Лицо того было искривлено злобой: не ожидал, что строптивая девка упрется и станет сопротивляться.
— Что делаешь ты?! — ахнула Отрада. — Пусти меня! Пусти, не пойду с тобой в костер!
— Непременно пойдешь, — зло оскалился Любим. — И под благословением Сварога станешь мне послушной невестой.
Она изо всех сил уперлась ногами в землю, пытаясь вырвать руку из крепкой хватки Любима. Но тот был гораздо сильнее ее, хоть и не сильно старше веснами, и потому ничего у Отрады не получилось.
Она взволнованно огляделась по сторонам, но на нее в суете праздника, в суматохе и сумятице, когда лилась звонкая песня и играла дудочка, и всюду раздавались радостные визги, никто не обращал внимания. Любим, нарочно выбрав самый дальний костер, все продолжал и продолжал ее тянуть.
Извернувшись, Отрада укусила его за руку, чем лишь сильнее разозлила. Слезы подступили к щекам, и она сердито шмыгнула носом, принялась колотить кулаком Любима по плечу. До костра оставалось буквально несколько шагов. Она уже чувствовала его жар, видела у себя перед глазами отблески и языки пламени.
— Не хочу, не хочу я! Не буду тебе невестой!
— Пусти девку, Любим. Али оглох ты, не слышишь, что не хочет она?
У них на пути вырос коренастый мужчина, и Отрада взвыла от радости.
— Дяденька Третьяк! — она вырвала руку из хватки растерявшегося Любима и бросилась к своему спасителю. — Дяденька Третьяк! — прыгнула тому за спину и схоронилась там.
Лютым взглядом мазнул по сбежавшей добыче Любим. Стиснул кулаки, тяжело, рассерженно дыша, и шагнул вперед. Но остановился, напоровшись на взрослого мужа. Все же не чета он был дядьке Третьяку, пусть и до предела науськанный отцовскими разговорами о том, как надобно ему ловко и споро словить Отраду да заставить пройти с собой через Русалий костер.
— Ступай отсюда, щенок, — Третьяк покосился через плечо на девчонку, притаившуюся за его спиной, и перевел брезгливый взгляд на разом сдувшегося Любима. — Что творишь ты... — махнув рукой, он повернулся и чуть подтолкнул Отраду под локоть. — А ты, краса, идем-ка со мной.
Они прошли с два десятка шагов, когда та всхлипнула и мелко задрожала, и ужас от не случившегося навалился на нее, придавив к земле.
— Ну, будет уже реветь-то, — мягко пожурил ее мужчина, выглядывая в толпе сыновей. — Любиму-то вон как ловко противилась и не ревела!
— Так некогда было, — выдохнула Отрада сквозь слезы.
Дядька Третьяк добродушно засмеялся, и она тоже улыбнулась, продолжив всхлипывать.
— Пойдем-ка отведу тебя в избу. Ты ж нынче со знахаркой живешь? — спросил он, нахмурив брови.
Все же недобрые дела творили и староста, и старик Избор, когда умыкнули у девки родительскую избу.
Отрада несколько раз кивнула и провела ладонями по глазам, смахнув слезы. Так и поддерживая под локоть дядькой Третьяком, она взобралась на холм, и к тому времени уже почти успокоилась. Всхлипывать прекратила да и дрожать тоже. Пригрелась подле мужчины, по веснам как раз годившемуся ей в отцы. О былых слезах напоминали лишь мокрые, длинные ресницы.
— Силой он тебя хотел в костер завлечь? — спросил мужчина, углядев, что та больше не плачет.
Отрада лишь кивнула.
— Замуж тебе надо, — немного помолчав, рассудил мужчина. — А что глядишь на меня волчонком? — улыбнулся он, встретившись с ее зелеными, заплаканными глазами. — Беда, коли у девки ни отца, ни брата, ни мужа нет. Некому защитить. Да и сама все видишь, не дура ж ты.
Дядька Третьяк был, вестимо, прав. Отрада мыслила, что сможет схорониться в избе у Вереи, подальше ото всех напастей. Но вышло все иначе.
Легко судить, когда сам – взрослый муж! Кто ж ее замуж такую возьмет? Ни приданого толком, ничего нет. Еще и родня по материнской стороне разумом тронулась.
Вздохнув, Отрада отбросила за спину непривычно распущенные волосы, и остаток в пути они прошли в тишине. Дядя Третьяк косился на нахохлившуюся девку, но ничего больше не говорил. Той и так хватало, о чем поразмыслить.
— Верея! — когда дошли до избы, мужчина вперед Отрады поднялся по крыльцу и вошел в сени, громким голосом распугав царившую на опушке леса тишину. — Принимай приемыша своего! Чего ж ты девчонку одну-одинешеньку отпустила? Обидели ее без твоего пригляда...
Слушать бормотание дядьки Третьяка было почему-то приятно. Звучала в его голосе искренняя забота, по которой Отрада успела истосковаться. Даже не огорчилась она, что вот так сразу с порога на госпожу Верею тот все ее горести вывалил.