— К старосте на поклон я не пойду, — сказал он жестко. На правой щеке дернулась жила: раз, другой, третий.
Отрада отстраненно кивнула. О таком она и не помышляла.
— Дядька Избор... — Храбр не успел договорить, как она метнулась к нему, вцепилась ледяными пальцами в предплечье и отчаянно замотала головой.
— Не ходи к нему! — воскликнула, едва ли не плача, и он еще пуще подивился.
Да что с ней?.. Не кричала да не плакала, даже когда подумала, что он пришел от слова своего, от сватовства отказываться. А нынче...
Но думалось Храбру плохо. Как тут здраво мыслить, когда холодные пальцы Отрады жгли его кожу сильнее священного Сварожьего огня в кузне? И сама она так близко к нему подалась, что видел он и россыпь веснушек на бледных щеках, и длинные, трепещущие ресницы, и нежные губы, чуть приоткрытые в мольбе?..
Захотелось ему вскочить и окатить себя самого ледяной водой из ушата.
— Он не отдаст тебя, — кое-как, неверным языком выдавил из себя Храбр. — Я ведаю.
Взгляд Отрады прояснился, и она быстро-быстро кивнула. Опомнившись, отскочила от него прочь, на другой конец бревна и руки для надежности спрятала под подол поневы, усевшись на них сверху. Даже бледный румянец вернулся на щеки.
Невольно улыбнувшись, Храбр чуть подвинулся к ней и раскрыл широкую, мозолистую ладонь, огрубевшую от работы. Помедлив, Отрада глянула на него из-под пушистых ресниц и все же вложила в нее руку – совсем маленькую, вполовину меньше, чем его.
Оба вздрогнули, когда коснулись друг друга, но Храбр не позволил ей отодвинуться во второй раз. Сжал ладонь, и кулачок Отрады полностью в ней спрятался. И было так уютно, и так правильно. Он – большой и сильный, она – маленькая и по-своему сильная перед другими, но не рядом с ним. Рядом с ним не нужно быть сильной, можно позволить себе слабость, можно укрыться за надежной спиной, спрятаться.
Совсем как ее ладонь спряталась в его руке.
— Без их согласия уводить тебя не хочу. Нечестно это.
Он почувствовал, как она дернулась, увидел, как закусила губу и отвернула в сторону лицо.
— Радушка, — позвал он, собравшись с силами.
Видят светлые Боги, не был он награжден даром складно да лепо говорить! Все жилы вытянула из него недолгая беседа промеж ними.
— Радушка, по осени обещался воевода приехать – к нему пойду. Коли ты согласна...
Пока она молчала, Храбр порылся за пазухой и вытащил тот самый сверток с усерязями.
— Возьмешь их нынче... милая?
36
На третью седмицу Липня* началась жатва, и в общине воцарилась такая тишина, какой не бывало даже зимой. Все, кроме немощных стариков и малых детей, ушли на работу в поле, и в избах почти не осталось людей. Тяжкий труд не щадил никого, ни девок, ни детей; они работали, не покладая рук. Горячая пора страды отнимала все силы, но каждый ведал, что община станет есть собранный ныне хлеб аж до исхода грядущей весны, и потому никто не жалился.
Зажинщицей, которая срезала первые колосья, избрали, вестимо, Русану, невестку старосты, и это вызвало недобрые шепотки. Должна зажинщица быть доброй, нравом веселой и на руку легкой, и зла на сердце никакого у себя не держать, иначе жатва будет тяжелой. И немногие бы описали Русану такими словами. Но со старостой не спорят, и потому в первый день страды женщина в чистой, беленой рубахе вышла на поле и срезала первые колосья, растерла горсть зерна нового урожая и пустила по ветру.
Отрада жала вместе с семьей Стояны. Все же Верея, как знахарка, на поле вместе со всеми не выходила, для нее работа иная находилась, потому она и примкнула к подружке.
Свой самый первый, зажинный сноп* из семи колосьев она перевязала самой красивой лентой, отнесла вечером в избу и поставила в бабьем углу – куту. Если будет на то воля Богов, она смелет зерна перед свадьбой и испечет из той муки свадебный каравай.
Храбр, оставив кузню, также работал в поле вместе с Белояром и Усладой. Подаренные им усерязи Отрада спрятала на дне сундука с приданым. Куда ей их надевать... Да и сватовства пока не было, вторую ленту в косу она не вплела...
О разговоре с Храбром она не рассказали никому. Впервые утаила что-то от Стояны, ближайшей своей подруги. И промолчала в ответ на расспросы Вереи, и старательно не замечала внимательные взгляды знахарки, которые та бросала на нее, привычно щуря смеющиеся глаза с лучиками морщин в самых уголках.
Но от Стояны было трудно что-либо утаить.
— А чего это кузнец на тебя глядит, шею сворачивает? — спросила она на второй же день жатвы, когда в полдень, в самое жаркое солнце, уселись они трапезничать.
Отрада понадеялась, что вспыхнувший на щеках румянец останется незамеченным под жаркими, солнечными лучами. Она пожала плечами, но не сдержалась и быстро повернулась в сторону, где видела Храбра. Тот и правда на нее глядел, пока пил из кувшина прохладный, хлебный квас.
— А ты чего зарумянилась-то, словно горшок в печи? — с хитрющей улыбкой подбоченилась Стояна.
— На солнце притомилась, — отмахнулась от нее Отрада и поскорее потянулась за куском каравая, чтобы прекратить расспросы.
Но куда там.
— А ну сказывай давай! — решительно велела Стиша. — Что промеж вами было?
— Да отстань ты от девки, надоеда! — Отраду спасла мать Стояны, уставшая от любопытства дочери. — Все тебе надобно знать!
Та надулась, выпятила нижнюю губу, но спорить с родительницей не посмела. Но и от своего отступать не собиралась, порешив, что непременно все у подруги выпытает. Не сегодня, так завтра, страда – пора долгая, немало деньков на поле проведут. А потом лен рвать будут, молоть; до конца лета забот хватит.
Вечером, когда длинной вереницей люди потянулись с поля к избам, Отрада замешкалась, потеряв рушник, в который заворачивала принесенный с собой горшочек с тюрей — кушаньем из хлеба и зелени, покрошенным в квас и сдобренным маслом. А когда торопливо добежала до протоптанной, утопающей в мягкой пыли стезе, там ее поджидал Храбр. Вспыхнув румянцем, она торопливо отвела взгляд и мысленно выругала себя бесстыжей. Но губы так и норовили сами растянуться в улыбку, стоило ей поглядеть на кузнеца.
— Не ходи больше одна, — сказал ей мужчина и, ничего не прибавив, пошел рядом.
Обернувшись, Отрада увидала у себя за спиной Любима и Радко – своих двухродных братьев, сыновей вуя Избора. Дрожь прошла по телу, стоило ей представить, как бы оказалась она вместе с ними на дороге да в одиночестве.
В какой раз подумала, что нехорошо утаивать от Храбра правду. Особенно коли и впрямь посватается он к ней осенью. Да даже коли нет! Ведь замышляет что-то недоброе ее дядька Избор. Припомнилась ей та разрытая земля вокруг избы, выстроенной отцом. К чему бы это все?
Окромя знахарки не было рядом с ней мудрого, взрослого человека, у кого могла бы она испросить совета.
Верея же, тревожась за Храбра, предпочла ложь правде, но нынче Отрада сомневалась. Не была она так уверена в содеянном, как в тот день, когда Твердята назвал имя своего обидчика.
Негоже начинать союз с обмана. Но как тут скажешь?.. А коли он вправду сотворит что-то с вуем Избором? Как тогда ей быть? Будет виноватой. Ведь своими же руками подтолкнула Храбра к дурному.
— Невесёлая ты ныне, — пока она размышляла, кузнец все посматривал на нее, и с каждым разом все дольше задерживал взгляд.
Отмерев, Отрада встрепенулась, словно птичка, и покачала головой.
— Притомилась я.
Закатное, желтое солнце светило им в спину, золотя волосы Отрады и необъятные, неубранные поля, простирающиеся так далеко, как хватало взгляда. Созревшие колосья мягко шелестели на ветру, качаясь из стороны в сторону, подобно волнам в огромном озере.
Храбр шагал босиком, утопая в мягкой пыли. Рукава рубахи были закатаны по локоть, и Отрада бросала на его руки полные любопытства взгляды, вспоминая, как совсем недавно он держал ее ладошку в своей...
Мысли в голову лезли ей – одна дурнее другой!
Кузнец же, коли и смотрел на нее, то мельком. Он все больше оборачивался и хмурился, раз за разом натыкаясь на сыновей дядьки Избора.
— Ты помнишь, из какой общины пришел к нам твой батюшка? — спросил он, и не ожидавшая такого вопроса Отрада захлопала ресницами.
— Я и не спрашивала никогда, — растерянно отозвалась она, припоминая. — Да я и не ведала, пока мальчишки не растолковали, — добавила с горькой улыбкой.
Кивнув, Храбр больше ничего не добавил, и терзавшее Отраду любопытство от его молчания разгорелось лишь сильнее.
— Отчего ты спросил?
— Да так, — он уклончиво мотнул головой. — Припомнил кое-что.
— Что же?
Кузнец вдруг улыбнулся с редким для себя лукавством и притворно нахмурился.
— Бывают же девки на свете такие любопытные, все им расскажи да обскажи.
Фыркнув, Отрада обиженно вздернула нос. Не так уж ей было интересно!
Храбр довел ее до самой избы знахарки, сделав изрядный крюк. Отпустил уже подле кривенького частокола.
— Больше не ходи одна, — сказал на прощание, ненадолго сжав ей запястье, и Отраде совершенно бесстыже захотелось, чтобы он держал и держал ее, да хоть до самого утра! — Меня дожидайся.
— Увидят же, — она посмотрела в серые, теплые глаза. Его взгляд смягчался, когда он говорил с ней.
— Пусть видят, — Храбр пожал плечами. — Пусть ведают.
— Не о чем еще ведать, — она покачала головой, и, как ни старалась, но в голосе прозвучала тоска.
— Я дал тебе слово и я от него не отступлюсь.
Захотелось горько вздохнуть, но Отрада сдержалась. Все у них получалось не по-людски. Не так, как было заведено предками. По-хорошему, коли б живы были у них родители, заслали бы они сватов, и весь сговор свершился бы без жениха и невесты. Ей бы осталось лишь заплести в косу вторую ленту как знак сватовства да усесться за шитье рубахи – дара для жениха. Храбр же одарил бы ее украшением или чем-нибудь, что выковал в кузне своими руками, и вся община бы знала, что они теперь просватаны.