Но та замерла на месте, словно каменная, словно и не услышала, что сказала ей Верея.
— Рада! — знахарка подошла к ней и сильно потрясла за плечи. — Подсоби мне!
Кое-как кивнув, та поспешила в горницу, вверх дном перевернула свой сундук, выкинув из него одежду прямо на дощатый пол.
— Нашла! — она выскочила обратно, сжимая в руке небольшой кожаный сверток со вдетыми в него костяными иглами разной длины и толщины.
Они скоро вышли из избы, и Отрада мгновенно задрожала от холода. Белояр шагал впереди них, рассекая воздух резкими взмахами рук.
— Что у Храбра? — требовательно, деловито спросила Верея, плотнее закутываясь в платок.
— Не ведаю, — с трудом выдавил из себя мужчина. — Как мы его в лесу нашли, я сразу к тебе. Мужики его в избу отнести должны.
— Я побегу вперед, там же Твердята с Нежкой совсем одни, — Отрада, поджав дрожащие губы, посмотрела на Верею.
Она не могла, не могла идти, сердце рвалось туда, к Храбру. Быть подле него, рядом с ним. Поскорее увидеть...
— Скажи, чтоб воду грели. Много. И огонь во дворе развели, — коротко велела ей вслед знахарка.
Она спешила, как могла. Бежала, по обыкновению путаясь в подоле рубахи, обжигая горло студеным воздухом. Она птицей взлетела на пригорок, где стояла изба Храбра, и по громкому шуму людских голосов поняла, что мужчины уже вернулись из леса. Когда она распахнула ворота, входя на двор, к ней разом повернулось несколько человек: там был дядька Третьяк, кожевник Вячко и Зорян с Перваном. Она вздрогнула, но решительно вскинула голову.
«Они-то тут что делают?!»
— Госпожа Верея уже идет. Она велела развести во дворе костер и нагреть много воды, — Отрада храбрилась, но ее голос сорвался.
Дядька Третьяк печально посмотрел на, кивком головы позвал с собой кожевника Вячко и отправился таскать воду.
Отрада прошла мимо старосты с сыном, смотря прямо перед собой, толкнула дверь, входя в сени, и сразу же услышала негромкий плач. И стоны.
В горнице прямо на столе, с которого была скинута на пол вся утварь, лежал в забытье Храбр. Лучины горели достаточно ярко, позволяя разглядеть кровь, запекшуюся на его разодранной в клочья рубахе, и неестественно вывернутую правую руку.
У нее подкосились ноги, и она беззвучно осела на ближайшую лавку. На соседней плачущая Услада баюкала в своих объятиях Милонегу, по лицу который текли слезы. Твердята стоял рядом, столь сильно опираясь на палку, что та врезалась в его раскрытую ладонь. Он смотрел в никуда, не замечая ничего вокруг.
Заметив ее появление, женщина вскинула заплаканное лицо и прищурилась.
— Ты тут нашто?! — зашлась она, но ее отвлек донесшийся из сеней шум.
В горницу вошли мужчины с ведрами воды, поднесли их к печи, чтобы согреть, и подбросили в нее дров, добавляя жара. Сразу же за ними появилась Верея, сопровождаемая Белояром.
Едва взглянув на Усладу, Отрада кое-как поднялась, опираясь ледяной ладонью о стену, и, пошатываясь, подошла к столу. Лишь минувшим утром она стояла здесь, на этом самом месте.
Она зашла, чтобы взять кваса, а снаружи Храбр показывал брату и сестре, чем отличаются друг от друга разные наконечники для стрел.
Теперь же он лежал перед нею на столе, и Отрада сама не ведала, как у нее хватило духу на него посмотреть.
Храбр глухо стонал; его веки были плотно сжаты, а лоб — испещрён морщинами. Верно, даже глубокое забытье не приносило ему облегчения и не избавляло от боли. Потянувшись вперед, Отрада, едва касаясь, погладила его по слипшимся от крови и грязи волосам.
— Так, а ну пошли прочь все отсюда. Уведи девок и детей и начни калить над огнем его охотничьи кинжалы, — Верея замахала на всех руками, и взрослые мужи слушались ее, словно мальчишки.
Белояр, стоявший ближе всех к Отраде, потянулся к ней, но она отпрыгнула аж к стене. Яростно сверкнув глазами, впилась в знахарку неистовым взглядом.
— Нет! Я останусь и подсоблю тебе! Я никуда не пойду! — и она решительно замотала головой, и длинная косища зазмеилась по плечам.
— Ну уж нет! — Услада, подбоченясь, ступила вперед. — Ты ему никто, уходи прочь отсюда!
Верея думала недолго. Поглядела на Отраду, поглядела на Усладу и нахмурилась. Одной ей было несподручно, мужчины занимались костром и дровами... И на мужатую бабу надежды было меньше, чем на девку, хотя сперва она мыслили иначе.
— Уведи жену, Белояр, — твердо молвила Верея и поглядела на Отраду. — Сдюжишь ли?
— Да, — та упрямо поджала губы, стиснула зубы и, сглотнув, повернулась к Храбру.
— Его нужно раздеть и обмыть, — только и сказала знахарка.
Отрада закусила щеку и принялась распарывать рубаху там, где еще сохранилась ткань. Нож в ее руках подрагивал, пока она откидывала в сторону клочки, открывая голое, израненное тело. Из плеча торчал обломок стрелы, а рана в боку кровоточила даже сквозь повязку, в которой углядывалась бывшая рубаха какого-то мужчины. Темно-красное пятно ярко выделялось на ней в свете множества лучин.
Словно завороженная, Отрада смотрела, как мерно вздымается его грудь, слушала сиплое дыхание с хрипами и стонами.
Верея принялась вытаскивать из короба свои горшочки, травы и чистые тряпицы. Она положила несколько пучков в миску, ступкой смолола их в пыль и сказала.
— Как вода кипеть начнет, заваришь их. А ныне зачерпни кувшин, обмыть его надобно.
Отрада кивнула и пошла к печи, а знахарка повернулась к Храбру.
— Как же ты так, мальчик, — прошептала она, и старческое, морщинистое лицо сжалось в попытке сдержать слезы.
Вдвоем они смывали с мужчины засохшую до твердой корки кровь и грязь, выступившую на теле испарину. Храбр выглядел ужасно: Отраде казалось, на его теле действительно не осталось живого места. Там, где не было ран, были огромные, уродливые синяки — следы от падений на жесткую землю и ударов кабаньих клыков. От них же остались длинные, слабо кровоточащие ссадины — на животе, боках, груди.
Отрада не ведала, как у нее не разорвалось сердце, когда она все это увидала. Как она не рухнула замертво прямо подле того стола, на котором лежал Храбр. Как не бросилась ему на грудь да не залила слезами любимое лицо.
Верея подошла к кузнецу, примерилась вытащить скользкое от крови древко из раны в плече. Она потянула и почувствовала, как напряглись жилы, как с трудом тело отдало стрелу. Знахарка склонилась к плечу и принюхалась, лизнула полившуюся кровь.
— Яда нет, — пробормотала она вполголоса, а потом, уже громче, обратилась к Отраде. — Пойди позови Белояра. Пусть возьмет кинжалы.
Когда мужчина вошел в горницу, Верея уже успела разрезать старые повязки на животе Храбра, снять их вместе с запекшейся кровью.
— Прижигай, — велела она, указывая на раны.
Белояр поднял на нее неуверенный взгляд и шагнул вперед; раскаленные докрасна кинжалы дымились в его руках.
Храбр задохнулся от крика, когда металл коснулся его кожи. Боль опрокинула его навзничь, заставляя вжаться в стол и широко распахнуть глаза. Он задрожал, пытаясь совладать с собой.
Отраду затошнило от запаха паленого мяса, разлетевшегося по избе. Она боялась смотреть на мужчину, боялась увидеть, во что превратились его раны после прикосновения каленого железа.
Остаток ночи они со знахаркой поили Храбра травяным настоем, чтобы унять его боль, накладывали мазь на его тело, на каждый синяк и ссадину, плотно прижимали поверх повязки. Верея с помощью Белояра вправила вывихнутую руку, туго перевязав ее.
Отрада, засыпавшая на ходу, свалилась на лавку рядом со столом, едва они закончили. Ее ноги уже подкашивались от усталости. Улучив мгновение, когда никто не видел, она погладила его по руке и прижалась щекой к ладони. Его пальцы, дрогнув, чуть сжались, почувствовав ее тепло.
Едва закрыв глаза, она мгновенно провалилась в сон. Рядом с ней чутко и прерывисто спал и Храбр.
45
Храбр поправлялся медленно.
Минула седмица, другая, третья. На шумевших в лесу деревьях стали желтеть листья, утрачивая приятную глазу яркую зелень. Они иссохлись и порой срывались с веток, и ветер подхватывал их, унося далеко-далеко.
Заканчивалось лето, и осень вступала в свои права; становился прохладным утренний воздух, и по вечерам уже больше не хотелось гулять босиком по мокрой от росы траве. Остывала вода в реке, и все реже матери пускали детей порезвиться в ней, боясь навлечь гнев Водяного. Осень входила в избы остывшими стенами после холодной ночи, сырыми ступеньками крыльца, влажным бельем, не просыхавшим за холодную ночь.
Отрада разрывалась.
После того, как вымочили и высушили лен, пришла пора его мять, чтобы отделить стебли от костицы. Женщины собирались на гумне и работали сообща: пока одна наваливалась всем телом на рычаг, вторая бросала и протаскивала лен через два толстых бревна, к которым были прилажены железные зубчатые пластины. Так повторяли по нескольку раз, продёргивая и продёргивая жесткие стебли, пока костица не ломалась, и волокно не становилось мягким.
Община на время лишилась кузнеца, и коли пластины тупились, то и работа стопорилась. Так шибко, как хотелось бы Отраде, со всем управиться не выходило.
Как заканчивали мять лен, сразу же начинали трепать, пока не успел впитать влагу, чтобы не пришлось снова досушивать волокно. Смягчившиеся, податливые стебли ударяли о столбы али стены; а кто-то бил по ним легкой, лопатообразной дощечкой – трепалом. Ну, а коли плохо мяли, и волокно осталось жестким, то и бить по нему приходилось длинным, тяжелым трепалом размером и весом как коромысло.
Мелкие, колючие обрывки волокна разлетались во все стороны в воздухе, и под конец дня трепальщицы были покрыты светлыми костицами с головы до ног.
И со всем следовало управиться до наступления холодов, потому девки работали с восхода солнца и до заката, а у Отрады сердце рвалось совсем в другое место, и хотелось побыстрее избавиться от ненавистной работы, чтобы вернуться к Храбру в избу.
Она ходила к нему каждый, каждый вечер, как бы сильно ни уставала за день. Услада не единожды уже сквозь зубы высказывала ей, что она растеряла всякий стыд.