Но, пока шагал через лес по тропинке с обрыва, об этом Храбр не думал. Перед глазами стояло лицо Отрады, когда та ушла накануне вечером из его избы.
«Отдыхай, устал ведь. Я быстро лесом добегу», — сказала она ему с ласковой улыбкой, и ладошками коснулась могучих плеч.
И он ее послушал. Не проводил. Остался в избе.
А она так и не добежала до избы через лес.
Такая мука разрывала грудь, что он и не ведал, почему тяжко дышать: из-за сломанных ребер али из-за того, что на месте сердца разрослась черная дыра гнева и тоски. Отраду, которая и мошки не обидит, забрали чьи-то злые руки. Умыкнули прочь, украли у него. Прямо из-под носа увели, а он все прозевал.
Пошел на поводу у собственной слабости. Послушал жалостливую девку, у которой и так глаза на мокром месте были из-за ран, полученных им на ловите.
Да лучше бы его сызнова вепрь подрал! Лучше бы он сызнова валялся в беспамятстве на столе, и знахарка вливала бы ему в глотку горькие снадобья, а мужики прижигали раны каленым железом.
Все лучше, чем так, как ныне.
Злость поднималась в нем, ярость оседала на губах, оставляя за собой горькое послевкусие. Ненавистное чувство беспомощности… Оно преследует его еще с зимы, тяжким грузом висит на шее, связывает по рукам. Нужно было с ним покончить.
Он скрипел зубами, подгоняя себя. Не было ничего для него страшнее, чем беспомощность. Ведать, что Отрада где-то одна-одинёшенька. Поди, боится, маленькая. Ждет его. Надеется, что он отыщет. Выручит из беды.
— Храбр, погоди! — он услыхал позади себя голос знахарки, но упрямо мотнул головой.
Останавливаться он не собирался.
— Не руби с плеча! — крикнула Верея, с трудом переводя дыхание.
Выйдя к общине, Храбр чуть замедлил шаг. Старая изба Отрады стояла поодаль ото всех, на опушке возле леса. Громовым ударом он сотряс хлипкий, ветхий забор, который никто так и не перестроил.
— Радко! Открывай! Открывай немедля!
Не утерпев дольше ждать, Храбр снес с петель калитку, державшуюся на одном добром слове, и принялся стучать пудовым кулаком уже в дверь. Вскоре из сеней на крыльцо выскочил встрепанный, заспанный мужчина, едва поспевший нацепить портки. Позади него слышались приглушенные, испуганные возгласы женщины.
— Где отец твой? Где Избор? — рявкнул Храбр, пока Радко остервенело хлопал глазами да смотрел на него так, словно мертвого перед собой видел.
По правде, так и было. Выглядел кузнец так, что на погребальный костер краше клали. Пот градом катился по его вискам и спине, промочив рубаху насквозь. Мужчина дышал тяжело, с хрипотцой и неприятными свистами.
— Батя? — дрогнувшим голосом переспросил Радко. — Так в избе у себя! Ты пошто по ночам народ пугаешь, полоумный?! — справившись с первым испугом, он выпятил вперед грудь и насел на кузнеца, но тот уже тяжело похромал с крыльца прочь.
Все, что чаял, он услышал.
Несложно было угадать, в какую избу Храбр пойдет следом. Верея, поглядев на него, махнула рукой и поспешила в другую сторону. Надобно разбудить Белояра. Коли он не сдюжит, то никто на кузнеца управу не сыщет.
Храбр спешил, как мог. Клял неповоротливое, тяжелое тело, к которому еще не вернулась ни былая сила, ни выносливость. Себя за дурость тоже клял, но уже поменьше. Что теперь говорить... Надобно исправить все, что натворил!
Яркие звезды и полная луна на небосклоне освещали ему путь, и он мыслил, что это – добрая примета. Может, и Отраде будет не так боязно, коли не в полной темноте она окажется, а увидит над собой яркие светила...
У Избора его словно поджидали. Не спала ни жена Купава, ни младшенький сынок Любим, при виде которого у Храбра на широком подбородке заходили желваки. Припомнил, как щенок Отраду обидел... Добро, не до него нынче было.
— Где Избор?! — рявкнул он, оглядывая одетых домочадцев.
Ночь на дворе глубокая, а те и не ложились словно... У бабы, Купавы, глаза на мокром месте, а на щеке – синяк. Щенок Любим тоже голову повесил, даже льняные кудри поблекли. Глядел на кузнеца словно побитая собака.
Сердце подсказало Храбру: верно он все угадал. Верно.
— Где?! — вместе с криком вывалился из ослабевшей хватки на дощатый пол и тяжелый молот.
В ночной тишине грохот прозвучал раскатистым, мощным громом. Любим вздрогнул, втянул кудрявую голову в плечи и, переглянувшись с матерью, робко заговорил.
— Батя... он обезумел словно... ушел на ночь глядя. Куда – не ведаем. Не сказал ничего, лишь про камушки все бормотал да бормотал.
— Я остановить кинулась – ударил, — добавила Купава, загородив собой сына: уже больно недобро косился на того Храбр.
— Про Отраду говорил что-нибудь? Ну?! — вновь пророкотал, когда увидел, как забегали испуганно у обоих глаза.
— Сказывал... — Купава заговорила первой. — Вызнать он у нее что-то вознамерился...
Дослушивать Храбр не стал. Подавив стон, склонился за молотом, поднял левой рукой и медленно, без былой прыти вышел из избы.
— Брат! — зычный голос Белояра разнесся по округе, и кузнец повернул голову.
Наспех одетый, поднятый с лавки Вереей, мужчина торопливо шагал к нему. Он совсем запыхался, пока бежал. Все боялся не поспеть.
— Брат, что приключилось? Знахарка сказала, с Отрадой что?.. — он оборвал себя на полуслове, заглянув Храбру в глаза. И тотчас отшатнулся прочь, прокляв себя за секундную слабость.
Таких пустых, черных глаз Белояр не видал у него с той зимы, когда убили его отца и родню...
— От меня вышла, к Верее не дошла, — глухо, тяжело вымолвил Храбр и посмотрел на друга. — И Избора в избе нет. Жена его сказала, что тот Отраду поминал.
Белояр изменился в лице. Он не ведал, что сказать... Да и что тут скажешь? И как подсобить – не ведал. Он посмотрел на кузнеца. Тот не замечал, но на рубахе на левом плече выступила кровь. Стало быть, вновь раны открылись.
— Я иду потолковать со старостой, — Храбр посмотрел на молот, что с трудом, но по-прежнему сжимал в руке.
Белояр нахмурился. Этого-то он и страшился.
— Может, заблудилась? — сказал и сам устыдился прозвучавшей глупости.
Храбр даже взглядом его не ожег. Так, мазнул тускло и хмыкнул.
— Коли с ней приключится что – я его убью, — пообещал мрачно и тяжело зашагал прочь.
Белояр кинулся за ним.
— А что Избору-то от девки потребно? — спросил, чтобы не идти молча.
Храбр небрежно повел плечами. Не хотел признаваться в собственной слабости, но идти и говорить было ему не под силу.
— Точно ли он? — вновь забеспокоился Белояр. — Ты себя побереги, коли хочешь на суд поединком старосту вызвать...
Его слова – разумные, в общем-то, мудрые – всколыхнули в Храбре ярость, которая заставила его остановиться и заглянуть другу в глаза.
— За Отраду я его без суда вздерну, — сказал он обычным, едва ли не скучающим голосом, но у Белояра – взрослого мужа, отца – за шиворотом разбежались муравьи.
Пожалел, что не додумался дядьку Третьяка покликать. Вдвоем-то им было сподручнее. Эх, может, знахарка Верея прозорливее окажется. Она-то запропастилась куда-то. Его с лавки сдернула и была такова.
Изба старосты – обстоятельная, большая – глядела вокруг темными прорезями на месте слюдяных окошек, за которыми не угадывалось ни капли света. Добравшись до нее, Храбр остановился перевести дух.
— Брат, может, поутру придем... — Белояр заговорил с ним, чуть выждав. — А там, гляди, и воевода приедет, и Отрада отыщется...
Ответом ему послужил каркающий, хриплый смех кузнеца. Замолчав, тот сплюнул себе под ноги сгусток крови, утер рот тыльной стороной ладони и покачал головой. Отвернувшись от Белояра, он ударил обухом молота по воротам.
— Зорян! Открывай!
Сперва все было тихо. Храбр ударил снова и снова, пока, наконец, от избы не донеслось до них сонное кряхтение да ругань. Он ждал довольно долго, пока на крыльцо, держа в руках лучину, не вышел сам староста. Одетый как положено, даже подпоясанный. Совсем никуда он не торопился.
— Чего тебе, кузнец? Вепрь тебе разум отбил, добрых людей посреди ночи будишь?
— Говори, куда Избор Отраду дел, — резко выдохнув, прохрипел Храбр. — Говори, не то худо тебе будет! — он чуть повел левой рукой с зажатым молотом.
— Да ты и впрямь ополоумел! — Зорян постучал кулаком по лбу. — Нашто мне сдалась твоя девка? Да и Избору Брячиславичу она ни к чему! Ты что в избу-то мою притек, мыслишь, я ее тут спрятал? Ну, так войди, погляди!
Храбр, уразумев, что староста над ним глумился, едва сдержал в узде свой гнев. Белояр видел, как у того на шее вздулись жилы. Следом за кузнецом он поднялся на крыльцо и вошел в избу, сопровождаемый насмешливым взглядом Зоряна Неждановича.
Шум поднял с лавок всех его домочадцев. Белояру даже стыдно сделалось. Мол, и впрямь, может, Храбр лишку взял. Смотрели на них нынче с осуждением и бабы, и мужики, и малые детишки.
Он с тоской обернулся на дверь: поскорее бы убраться прочь. И потому не заметил, как Храбр, несмотря на все свои увечья, споро подскочил к Годуну, старшему сыну Первана и Русаны, и тяжелым кулаком стиснул рубаху у того на груди.
— Ты где был? Пошто ноги в земле? Рубаха от пота насквозь мокрая? Где шлялся ты, щенок?!
47
Вылупив глазенки, Годун открывал и закрывал рот, но не произносил ни слова. Перван ринулся на выручку сыну, а Храбр, растеряв всякое терпение, врезал мальчишке добрую затрещину: так и дернулась в сторону голова на длинной шее.
Руку тотчас обожгло, и он отпустил Годуна раньше, чем поспел его отец. Перван сграбастал сына, тряхнул еще пуще, чем тряс его кузнец, и поверх первой оплеухи добавил вторую – куда сильнее.
— Тебе где велено было быть, пащенок?! — после третьей затрещины мальчишка налетел спиной на стол и, заскулив, осел на пол, закрыв ладонями лицо.
Храбр скривился. И чем он лучше Первана нынче? Что тот колотит сына, что он сам... Русана ужом юркнула к мальчишке, закрыв собой от отца, который про Годуна уже позабыл. Ведь оказался он лицо к лицу перед кузнецом.