К нему спешно шагала Услада, ведя за руки младших брата и сестру. А следом за ней — дядька Третьяк.
— Люблю, люблю... — он расслышал судорожное, сбивчивое бормотание Отрады, и его улыбка сделалась еще шире.
Верно, теперь он будет улыбаться много чаще.
54
— Еще меда! — порядком захмелевший дядька Третьяк вскинул вверх руку, переворачивая чашу, из которой не пролилось ни капли.
Жена с другого конца стола погрузила ему кулаком, а Твердята споро поднес ему кувшин, и густой, ароматный напиток полился через край.
Храбр сдержанно хмыкнул, пригубливая свой травяной отвар. Они праздновали нынче его победу, но он был единственным, кто не пил хмельного меда. Не с такими ранами.
Они собрались за длинным, широким столом в его избе. Белояр и Услада, дядька Третьяк с женой и сыновьями, знахарка Верея и Отрада, Вячко и Ратибор. Все, с кем он был дружен, и кто всегда стоял за него, даже в не самые простые времена.
Храбр пытался улыбаться, прислушиваясь к веселой беседе, но все больше кривился. Сразу после поединка знахарка зашила его рану на животе прокаленной над огнем иглой и смоченными в крепкой настойке нитками. На прочие порезы, ссадины и ушибы наложили мазь и плотно перевязали. Храбр тихо раздражался про себя: последние седмицы он только и делал, что менял повязки, терпел мазь и пил горькие травяные отвары. Будто он старик, а не кузнец, привычный ворочать тяжеленным молотом и проводить дни за непосильной многим работой.
Он чувствовал себя слабым, и слабость он не любил пуще всего на свете. И всячески презирал.
И лишь один вид взволнованной, но улыбающейся Отрады малость успокаивал бушующую в душе бурю.
Он все сделал, как должно.
— Вече теперь созывать будет! — сказал кто-то за длинным столом.
Храбр кивнул, чувствуя, как закипает внутри утихший было гнев. Упоминание старосты еще долго будет отзываться внутри яростными вспышками, еще долго он не сможет оставаться равнодушным и говорить так, словно это его не касается. Он не ведал, куда запропастился Зорян с семьей — они убрались раньше, чем кто-либо успел опомниться. Кмети им не воспротивилась, ведь Храбр не просил у воеводы наказания для старосты и его сына, не стал требовать с них виру. Он не убил Первана, хотя, видят Боги, чаял этого пуще всего на свете! Чтобы Зорян оказался на его месте, лишившись сына, точно так же как он лишился отца.
Месть застилала ему глаза долгое, долгое время, но под конец Храбр смог обуздать ее. Он знал, коли убьет Первана — мира в общине не будет. Староста и его род затаят лютое зло, и однажды оно непременно исторгнется.
Больше Храбр не хотел мести, он был полон ею, и мыслил, что отец был бы доволен тем, как все разрешилось.
— Видали, эдак его перекосило? — за вопросом Белояра грянул дружный смех. — Убег, токмо пятки сверкали.
— Сызнова старосту выбирать придется, — сказал дядька Третьяк, складывая ладони на дородном животе.
— И поскорее, — подхватил Белояр. — Пока этот все добро нажитое не растащил.
— Да куда его таскать, — мужчина равнодушно махнул рукой. — Из общины никуда не денется, а ныне нет у него ни воеводиной поддержки, ни нашей.
Храбр, слушая их вполуха, поправил начавший было сползать плащ. Под вечер его одолел озноб, и даже в избе было ему зябко.
В сущности, ему было мало дела, кого сделают старостой — не Зоряна, вот и славно. На сей раз они с ним не ошибутся.
Храбр поднялся, опираясь ладонями о стол. Слабое головокружение мешало, не давало собраться с мыслями. Он тут же почувствовал на себе внимательный взгляд Отрады.
«Как она испужалась нынче», — подумал он с мягкой усмешкой.
Она и правда была белой, что полотно, когда окончился их суд. У нее тряслись руки, и глаза были на мокром месте, и ничто в ней не напоминало девчонку, которая не побоялась заговорить с воеводой при всем честном народе.
Он не успел и шагу ступить, когда услышал шум и возню на крыльце. И тут же распахнулась дверь из сеней, и на пороге появился один из двух кметей. Ничуть не смущаясь повисшей в горнице тишины, он нашел взглядом Храбра и сказал.
— Воевода желает тебя видеть, кузнец.
Он мрачно кивнул и направился к дверям, уловив краем глаза какое-то движение сбоку. Желание воеводы не сулило ничего хорошего, но отказать ему он не мог. Лишь задумался, далеко ли придется идти, ведь не мог же после суда поединком остаться воевода в избе старосты.
В сенях жестокий приступ боли скрутил его едва ли не до судороги, но почти тотчас он почувствовал прикосновение через рубаху прикосновение прохладных ладоней.
— Тише, тише… — донесся до него ласковый голос.
Открыл глаза и увидел лицо Отрады с закушенной губой.
— Я с тобой пойду, — сказала она упрямо.
— Нет, в избе будь, — прохрипел Храбр кое-как, когда сызнова смог говорить.
— Нет, — она мотнула головой и даже взгляда не опустила. — Я тебя одного не оставлю…
— Ты меня слушаться должна, — хотел сказать грозно, а вышло едва ли не с тщательно скрываемым восхищением.
Щеки у Отрады все-таки покраснели, но она пересилила себя и сверкнула дерзкими, зелеными глазами.
— А вот как станешь мужем — так и буду слушаться… быть может…
Он бы все-таки нашел верные слова, чтобы заставить ее вернуться в избу, но, оказавшись на крыльце, уразумел, что уже поздно: воевода верхом на жеребце дожидался его со стороны тропинки, ведущей от леса в кузню.
Вот и нашелся ответ на вопрос, далеко ли ему идти.
Делать было нечего, и Храбр, напоследок окинув Отраду хмурым, грозным взглядом, молча сжал ее ладошку и повел за собой к воеводе. Она же, хитро блеснув глазами, послушно пошла у того за спиной.
— Здрав будь, воевода, — Храбр поклонился ему первым, и мужчина как-то непривычно грузно и тяжело спрыгнул с жеребца на землю.
На Отраде он задержал взгляд дольше, чем на кузнеце, и это тому особенно сильно не пришлось по нраву.
— Я знал твоего отца, — сказал воевода, и сперва Храбр не уразумел, отчего тот завел такую беседу, ведь все об этом ведали.
Но когда он выпрямился, то увидел, что воевода говорил с онемевшей Отрадой. Она глядела на мужчину широко раскрытыми глазами и не могла в ответ вымолвить ни слова. Настолько услышанное ее поразило.
— Я хотел сперва потолковать лишь с тобой, — воевода повернулся к Храбру. — Но коли ты привел с собой невесту, скажу и ей. Драгоценные камни, за которыми охотился твой вуй, не его первым лишили разума. Много весен назад они опутали и мертвого нынче княжича, толкнули на страшное дело: в погоне за ними он отнял невинную жизнь.
Ослабевшая ладонь выскользнула бы их пальцев Храбра, коли б он не поспел ее перехватить. Отрада, покачнувшись, привалилась к его плечу. От ее бледного лица отлила вся кровь, и лишь глаза выделялись нынче на нем.
Воевода же хмурился.
— А после они исчезли из терема, а вместе с ними — один из кметей. По имени Бус. Его искали тогда. Крепко, долго искали. Княжич так и не смог смириться с потерей драгоценностей, к которым так рвался. Мы все мыслили, что камни Мары-Морены завладели и его разумом. Что он забрал их из жадной алчности…
Не выдержав, Отрада всхлипнула и покачала головой. Не владея собой, она поспешно перебила мрачного, хмурого воеводу.
— Нет, нет! Батюшка их схоронил и даже не говорил про них никогда! Он жил бедно, но честно, и…
— Тише, дитя, — суровый воевода смягчился. — Я уразумел это, когда выслушал рассказ твоего вуя. Ведаешь ли ты, где Бус схоронил те камни? — спросил он, прищурившись.
Прежде, чем потрясенная Отрада успела вымолвить хоть словечко, Храбр поспешно сжал ее пальцы и мотнул головой.
— Нет, воевода. Никто из нас не ведает… Эта тайна умерла вместе с дядькой Бусом и матерью Отрады — Любавой Брячиславной.
— Коли попадут они не в те руки… — мужчина огладил покрытую сединой бороду и покачал головой. Он не сводил цепкого взгляда с лица Отрады, опустившей голову. — Большое горе приключится, окажись они у дурного, злого человека.
— Так пусть будут навечно похоронены они в людской памяти, — тихо, но твердо молвил Храбр. — Похоронены и забыты, и никто их никогда не отыщет.
Несколько долгих минут они с воеводой глядели друг на друга, пока кузнец первым не отвернулся. Помолчав с мгновение, мужчина кивнул.
— Что же. Добро, коли так. Живи мирно, кузнец. Видеть тебя в городище я больше не хочу, — сказал он напоследок и шагнул к жеребцу, поводья которого держал один из кметей.
Храбр, сжав зубы, снова его окликнул.
— Воевода, у Отрады Бусовны не осталось родни по отцу, у кого бы я мог ее засватать. Да и по матери тоже… — сказал он и сглотнул. Почувствовал, что тревожится, и подивился сам себе. — Потому прошу у тебя… отдай мне девку в жены, — произнес кузнец обрядовые слова.
Отрада подле него затаила дыхание. Медленно, очень медленно воевода снова к ним обернулся. Поглядел сперва на кузнеца, потом — на застывшую девку. Усмехнулся, покрутил усы с проседью и спросил.
— Люб он тебе?
— Люб, — она опустила пушистые ресницы, напрасно борясь со смущением.
— Ну, ты гляди тогда, Храбр Славутич. Станешь жену обижать — я вступлюсь, — мужчина погрозил на прощание кузнецу кулаком, вскочил в седло, и вскоре уже три конных всадника скрылись из виду, и Храбр с Отрадой остались стоять на дороге вдвоем.
Когда улеглась поднявшаяся за ними пыль, кузнец повернулся к невесте, которую отныне мог величать так с полным правом. Он хотел заговорить, но тут она вскинула пронзительный взгляд, и все слова вылетели из головы, словно выметенные из избы сор. С трудом сглотнув, во власти наваждения, Храбр склонился над ее лицом и сделал то, о чем уже давно грезилось. Накрыл устами уста и поцеловал. Он больше не чувствовал себя провинившимся мальчишкой, что украдкой выманивал поцелуи у понравившейся девки. Нет, Отрада была нынче просватана, не кем-нибудь, а самим воеводой. Он сжимал ее в объятиях так сильно, как позволяли его раны, и ощущал огонь, что разгорался в груди и расползался по всему телу горячими волнами, и накрывал его с головой, туманя разум. Отрада трепетала в его руках, и от этого делалось еще слаще и еще волнительнее. Храбр судорожно вздохнул, когда почувствовал прикосновение ее прохладных ладоней к своей обнаженной коже на шее. Ее рука скользнула за шиворот рубахи, чуть сжала плечи, и он выдохнул стон прямо ей в губы.