— Тетка Купава поутру приходила. Сказала, что родительская изба теперь моя. Ушли они оттуда, — рассказала Отрада, плотнее запахнув на груди платок.
Храбр кивнул.
— Что с батюшкиными самоцветами делать станем? Закопаны они ведь под крыльцом… — она вздохнула, припомнив, как кузнец соврал про них воеводе.
— А сама как мыслишь?
Отрада подавила хитрую улыбку.
— А что мне мыслить… ты жених мой, ты и решай! — сказала и не сдержала веселого фырканья.
Храбр покачал головой. Но когда заговорил, уже не улыбался.
— В лесу их закопаем. В самом глубоком овраге. Я выкую для них железный ларь, чтобы никто не мог открыть его. Сколько горя принесли камни Мары-Морены…
Отрада часто закивала.
— Жаль, никогда уже не узнаю, отчего батюшка решился их украсть из терема…
— Может, приказал ему кто-то, — кузнец пожал плечами и невольно взял ее за запястье — то, к которому лентой было привязано обручье. — Княжич из-за них боярскую дочь убил. Может, хотели уберечь себя от еще бОльшей беды.
— Может, — эхом откликнулась Отрада.
— Али сам решил. Увидал, во что превратился княжич, услыхав однажды их шепот, и выкрал… Может, та боярская дочь была не чужой простому кметю Бусу.
Отрада печально улыбнулась. Да, уже никогда она не узнает, о чем же помыслил тогда ее отец. Но все же потом он крепко полюбил ее матушку, и у них родилась она…
Она покосилась на Храбра. Ей приходилось задирать голову, чтобы смотреть ему в глаза. Кузнец по-прежнему держал ее за запястье, и она испытывала странный трепет, чувствуя, как внутри все скручивается в тугой комок. С его лица не до конца сошли еще ссадины, полученные после суда с Перваном.
— Что разглядываешь как девку?
Он сверкнул белозубой улыбкой, а вот Отрада досадливо отвернулась, словно застали ее за чем-то плохим. Храбр протянул руку, чтобы коснуться ее щеки, и совсем не ожидал, что она вдруг поднимается на цыпочки и прильнет к его губам.
Они оказались теплыми и обветренными — такими Отрада их и запомнила. Она не знала, как решилась поцеловать его. Верно, сватовство окончательно вскружило ей голову.
Больше, чем своему глупому порыву, она удивилась ответному движению Храбра. Он не отстранился, не отпрянул, не устыдил ее. Напрочь, широкие, натруженные ладони легли на ее плечи, легонько сжимая. У Отрады закружилась голова, и разом подогнулись ноги. Она почти повисла на Храбре, не чувствуя под собой опоры, и пальцами принялась водить ему по волосам.
Она слегка потянула ворот его рубахи в сторону, обнажая кожу, и едва ощутимо прикоснулась к ней губами.
— Горячая.
Отрада была готова поклясться всеми Богами, что услышала грудной, тяжелый стон Храбра, когда он резко отпрянул от нее, отстранившись. Кузнец прерывисто дышал и смотрел ей прямо в сердце потемневшими глазами.
— Назови срок, — хриплым, будто бы сорванным голосом велел он. — Для обряда.
Ноги у Отрады подкосились во второй раз. Безмятежное, ребячье ее баловство с поцелуями и касаниями грозило стать чем-то настоящим. Чуть пугающим.
Желанным.
— Осенины, — неверными губами кое-как выдохнула она, и Храбр, чуть помедлив, кивнул.
А потом взял ее за руку и повел к избе знахарки.
________________________________________
Итак, мы уже подобрались почти вплотную к завершению книги, осталось несколько глав, и я хочу напомнить, что книга бесплатная только в процессе. На следующий день после окончания история станет платной, поэтому лучше внимательно следить за уведомлениями, чтобы этот конец не пропустить!
PS не верится, конечно, что еще одна история подходит к концу :(((
56
56.
К Осенинам следовало убрать всю рожь, пшеницу и ячмень, очистить поле от урожая. А после — увязать все собранные колосья в снопы и отнести в овин, где те будут сохнуть. Затем их вновь переносили — уже на гумно, чтобы там, наконец, вручную смолотить, отделяя зерна от плевел.
Праздник окончания уборки урожая считался одним из главнейших дней в году, и вечером все в общине собрались за братчиной — общей трапезой, накрытой на лугу неподалеку от домов.
На Осенины обязательно выпекали хлеб из нового, едва собранного урожая. Это делалось рано, пока прочие в избе еще спали, чтобы начать утреннюю трапезу с первого хлеба после законченной накануне жатвы.
Чем ближе к Осенинам, тем быстрее билось у Отрады сердце. Она сама назначила Храбру срок для свадебного обряда, и, выходило, что в любой день после Осенин станут они мужем и женой. Она уже представляла, как пойдет с подружками в последний раз в баню, оплакать свое девичество. Как соберут для них свадебную упряжку, и волхв скрепит их запястья рушником, и вместе преломят они круглый, румяный каравай.
В день праздника она с трудом дотерпела до вечера, и непоседливой егозой крутилась по избе. Она надела самую свою нарядную рубашку, с узором по подолу и круглому, небольшому вырезу горловины, по рукавам чуть ниже плеч и на груди. Поневу она подвязала тонким поясом из мягкой кожи, к которому подвешивалось несколько серебряных пластин и колец — подарков Храбра.
Рыжие волосы она привычно заплела в одну косу и все вздыхала тайком: считанные денечки остались ей красоваться с непокрытой головой. Справят нынче Осенины, а там, не пройдет и седмицы, как проведут и свадебный обряд.
Вместе с Вереей они принесли для общего стола сладостей — медовых пряников, ковриг и румяных пирожков с яблочной начинкой. Отрада положила еще теплый сверток на выскобленную столешницу и выпрямилась, оглядываясь. Каждая хозяйка в такой день старалась не ударить в грязь лицом, выделиться приготовленным кушаньем. Здесь были и горшки с похлебкой, и рассыпчатая каша, сдобренная маслом, и кружевные блины, и соленья, и сладкие пироги, и жесткое, соленое мясо, и ягоды в глубоких мисках.
— Радка! — Стояна позвала ее, приветливо махнула рукой. — Садись с нами, покуда суженый не явился!
Она улыбнулась и опустилась на скамью слева от подруги. Стиша не унималась со дня сватовства и девичника Отрады ждала больше ее самой.
Вскоре пришел и Храбр вместе с дядькой Третьяком и Белояром. Заметив жениха еще издалека, Отрада невольно им залюбовалась и, опомнившись, смутилась. И впрямь она его словно красну девицу рассматривала! Она скользнула взглядом по закатанным до локтей рукавам простой некрашеной рубахи и по потрепанному темному шнурку у него на шее, что был надежно скрыт воротником. Ей неожиданно захотелось отвести ткань и посмотреть, что за оберег висит у него на груди.
Губы пересохли, и Отрада облизала их, отворачиваясь. Нет. Нельзя. Не нынче.
Гомонившие вокруг люди разом замолчали, и она смогла отвлечься. Вскинув голову, увидела, как новый староста, которого избрали на вече на минувшей седмице, встал со своего места, держа в вытянутой руке кубок хмельного меда.
— Мы славно потрудились во время жатвы, и у нас будет достаточно зерна, чтобы дождаться весны. Наша община стала еще сильнее! — он осушил свой кубок под громкие крики людей.
Первую чарку подняли за Рода и Рожаниц, благодаря их за хороший, обильный урожай и плодородную землю. Вторую — славя Дажьбога, бога солнечного света и тепла. Третий раз выпили за Мокошь — мать всякого хорошего урожая.
— Радка, — она услышала жаркий шепот Стояны, а после почувствовала, как подруга сунула ей в руку тяжелую чарку. — Пей скорее, я у батьки стащила.
— Это что? — та повела носом, вдыхая аромат.
— Хмельной мед. Скорее, скорее!
Им, как девкам, его пить, вестимо, не полагалось. Потому Стиша и оглядывалась по сторонам, боясь, что кто-то увидит и расскажет матушке с отцом. То-то ей тогда не поздоровится!
Тряхнув косой, Отрада потянулась за чаркой, когда встретила насмешливый взгляд Храбра. Смутившись поначалу, она решительно поднесла ее к губам. Казалось бы, она сделала небольшой глоток, но губы будто обожгло огнем, а хмель мигом ударил в голову. Питный мед был невероятно крепким, и Отрада с недоверчивым удивлением уставилась на жениха. Храбр, наблюдавший за ней, хмыкнул удовлетворенно и забрал чарку, потянувшись за ней через стол. Весь его вид, говоривший, что не следовало ей пить, отчего-то веселил Отраду невероятно.
Но она уже чувствовала, как приятное тепло разливалось по телу, и как начинало покалывать кончики пальцев, и потому не стала ничего говорить. Ее рассеянный взгляд скользил по плечам и открытому лицу жениха — волосы удерживал плетеный ремешок. Из задумчивости ее вырвала Стояна: на поляне зажгли первые костры.
Девушки с парнями повскакивали с лавок и побежали вглубь поляны, подальше от леса. Отрада обернулась напоследок, вновь поймав взгляд Храбра, и тот едва заметно кивнул: мол, иди, я следом.
Но вовлечь его в веселую, быструю пляску али в хоровод у нее не получилось, как бы Отрада ни старалась. В стороне от громкой толпы, Храбр стоял и о чем-то негромко переговаривался с Белояром, все поглядывая на пляшущих. Он напоминал пса. Утомившегося за день, огромного, высокого в холке, с густой шерстью, развалившегося на заднем дворе в лучах заходящего солнца, смотревшего вокруг с легким прищуром. Кузнец казался спокойным, всем довольным — словом, еще ни разу его не видели таким.
Когда, утомившись, Отрада ступила в сторону, чтобы отдышаться и пригладить косу, то почувствовала легкое прикосновение к своим плечам: Храбр неслышно подошел к ней со спины. Яркие костры, что горели чуть поодаль, далеко вокруг себя разбрасывали тени. Одна из них легла на лицо кузнеца, спрятав его половину. В глазах Отрады же, напрочь, отразилось пляшущее пламя костров.
Она смотрела на жених, и он не отводил от нее своего взора, и коли с неба рухнул бы камень, даже это не заставило бы никого из них отвернуться. Не было больше ни поляны с кострами, ни громких криков и песен, ни людских голосов: ничего и никого не осталось вокруг них, лишь они вдвоем.
— Я выковал сундук, — охрипшим голосом сказал Храбр. — Чтобы схоронить самоцветы твоего отца.