Поспешно закрыв за ними дверь, он и сам торопливо запрыгнул в горницу. Встречать-то гостей он выбежал в рубахе да портках, а снаружи еще тянуло холодом.
Завидев двух женщин, Храбр поднялся c лавки. Судя по деревянным мискам, ложкам да горшочку на столе, они застали их посреди трапезы. Отрада, опустив голову, смотрела на кузнеца из-под пушистых ресниц: волосы цвета липового меда, темная рубаха с багряными тесемками на рукавах, широкие плечи. Кузнец был высоким, мать Отрады не доставала ему до плеча, и мощным — это было видно даже под одежей.
Мазнув по Отраде взглядом, от которого ей захотелось съежиться, Храбр посмотрел на ее мать и склонил голову.
— Здрава буди, Любава Брячиславна. Проходите к столу, будьте моими гостями.
И лишь после того, как хозяин избы ритуальными словами пригласил их войти, ступили они вперед, под матицу, и поклонились печи.
— И тебе поздорову, Храбр, сын Славуты, – выпрямившись, Любава Брячиславна ответила на поклон кузнеца и поглядела на застывшую на одном месте Отраду. – Уж не знаю, как мне тебя теперь отблагодарить, что дочь мою спас. Вот, пирогов тебе напекли. Отведай уж, не побрезгуй.
От дрожащего голоса матери Отраде захотелось провалиться сквозь землю. Протянув той тяжелый кузовок, она впервые помыслила, что, может, не стоило слушать Забаву да выходить на лед.
Ну, оболгала бы она ее перед теткой Рогнедой, велика ли печаль? Ну, отослала бы Отраду прочь... Верно, потом все равно обратно бы покликала. Приданое то справлять как-то нужно.
Зато не пришлось бы нынче стоять да слушать, как всхлипывает мать, сызнова переживая вчерашнее потрясение. Да под взглядом кузнеца Храбра тоже краснеть не пришлось бы. Правды-то он не знает. Верно, мыслит, она ради ребяческой, глупой выходки на лед вышла.
– ... потрапезничайте с нами. Твердята, поставь гостьям миски.
Задумавшись, она пропустила часть разговора и собралась с мыслями, уже когда матушка подтолкнула ее в спину – проходи, мол, к столу. Сперва они сызнова поклонились печи, а уж токмо потом опустились на лавки.
Братишка кузнеца принес им миски да ложки и подвинул поближе горшок с горячим. По запаху Отрада узнала щи.
Пока мать и Храбр негромко говорили о чем-то, она украдкой осматривалась, боясь слишком уж сильно любопытничать. Младшая сестренка Твердяты, светловолосая Милонега, смешно и нетерпеливо дула на щи, устав ждать, пока те остынут.
Отрада чуть повернула голову вправо и подивилась, какой же просторной была у кузнеца изба. Да еще и шестистенок! Где-то с другой стороны стены должна быть еще одна горница и светелка. Раньше здесь жил большой, славный род...
Таких крепких изб во всем поселении токмо две и сыщутся: у кузнеца да у старосты.
— ... да вот Отрада моя могла бы и подсобить!
Ей пора перестать так крепко о чем-то задумываться. Сызнова пропустила, о чем за столом шла беседа, и теперь не ведала, что и как ответить. Все взоры были к ней направлены, и она смутилась.
— С шитьем-тканьем, говорю, подсобишь Нежке? – заметив ее растерянность, повторила мать, и Отрада тотчас закивала.
— Подсоблю, подсоблю, — сказала она и запоздало подумала, что у девочки есть же старшая сестрица. Хоть и мужатая.
Неужто та родной крови подсобить не могла?.. Чудно как-то.
Отрада эту мысль быстро прогнала. Она в долгу перед кузнецом, он ей жизнь спас, собой рисковал. И долг этот никак ей не выплатить. А так хоть девчонке осиротевшей поможет.
Под конец трапезы, когда Твердята с Нежкой принялись убирать со стола, Храбр взял с лавки обернутый в рушник сверток и протянул Отраде, глядя куда-то поверх ее головы.
— Платок твой, — сказал чужим голосом и отвернулся: брат позвал.
У Отрады затряслись руки, и она моргнула, чтобы прогнать выступившие на глазах слезы. Последний батюшкин подарок с ярмарки. Все-таки Храбр его сберег... А она мыслила, что утянула его с собой темная вода.
— Благодарствую, — прошептала тихо, едва шевеля губами, и посильнее прижала сверток к груди.
____________________________________ спасибо за звездочки и комментарии!
8.
Как токмо вскрылась Руза, да пошел по реке лед, седмицы полетели одна за другой. Это зимой обычно время тянется бесконечно долго, хоть и дел по хозяйству всегда достаточно бывало. Весной же время пролетало совсем незаметно. Вроде поутру только глаза открыла, а уже вечерять пора да сызнова на полати укладываться.
Отрада с матерью хлопотали по хозяйству. Перебирали одежу в сундуках, пересматривали все старые закрома. Что-то вытащили проветриться на свежий воздух во двор, что-то заштопали, что-то отложили в дальний угол – перешить, когда руки доберутся.
На той седмице устроили последние посиделки перед наступлением горячей поры: скоро просохнет на полях земля, и будет уже не до веселых разговоров да досужей болтовни. Начнется тяжелая страда, и потому девки стремились всласть и вволю насмеяться, чтоб с запасом хватило до новой зимы.
В самый последний вечер собрались в избе у Стояны: был ее черед принимать гостей. Расселись по лавкам да по сундукам, взяли в руки веретена, но больше болтали, чем нитку сучили. Отрада, как ближайшая подружка, устроилась на почетном месте подле Стояны – сидели они, прислонившись спинами к теплой печи. Попивали кисель – его варить Отрада была великая мастерица.
— Давайте про страшное нынче! — предложила еще в самом зачине Забава, сидевшая на лавке во главе стола.
Так и повелось, что сказывали друг другу басни, как с ними что-то страшное приключилось: кто лешего на болоте увидал, кого банник едва не придушил, кто дитя от Полуночницы спас... На выдумки каждая девка была горазда! Жути натерпелись – седмицу по ночам спать не смогут, все будут басни вспоминать.
— А я расскажу то, что от деда услыхала! — Забава нетерпеливо заелозила поневой по скамье – шибко хотелось ей басней поделиться.
Стояна пихнула Отраду локтем в бок и зашептала, борясь со смехом.
— Ох, и неподобающе елозит наша витязева невеста… — молвила острая на язык девка, и Отрада укоризненно покачала головой, пряча улыбку за кашлем.
Многие девки не любили Забаву. Слишком рано та возгордилась и нос задрала, что станет женой гридню из дружины! А ведь сватовство-то еще и не случилось, а она уже воображала себя княгиней, не меньше!
— Ходит по свету в людском обличье великая Мара-Морена, — тихим, вкрадчивым голосом завела Забава, и у Отрады за шиворотом побежали муравьи. Уж что-то, а басни девка складно сказывала!
— И любо Богине потешаться над людьми перед тем, как попадут они в ее мертвое царство, в темную-темную Навь. По-всякому Мара-Морена может рассудка лишить, но занятнее всего ей глядеть, как человек сам себя губит. Говорят, однажды Богиня заплакала, и слезы ее, упав на землю, превратились в диковинные самоцветы. Тому, кто волей али разумом слаб, кто недоброе замыслил, нашептывают камни страшные слова. Говорят, заради них творили люди ужасные вещи. Но не будет счастлив тот, кто их заполучит. Лишат камни его разума, толкнут на лихое дело.
Забава потянулась к чарке с киселем, чтобы смочить горло, и в горнице такая тишина повисла, что и писк мышиный раскатом грома показался бы. Притихла даже Стояна, которая рассказчицу на дух не переносила.
— А девкам, девкам можно эдакие самоцветы носить? Я б на себя примерила, — спросил кто-то из дальнего угла, и по лавкам зашелестел приглушенный смех.
Забава раздосадовано цокнула. Баснь она еще не закончила сказывать.
— А не сам ли Зорян Нежданович такое придумал? — не утерпев, вступила Стояна. — Али иной муж. Лишь бы бабам самоцветы на ярмарке не брать. То, мол, камушки Мары-Морены, негоже их в избу тащить!
Тут уж вся горница смехом грянула, и Забава от досады покраснела. Фыркнула, словно лисица, перекинула длинную косу с плеча на плечо и белые руки на груди сложила. Ее ближайшие подружки кинулись утешать, вдвоем нашептывали что-то горячо ей в уши и все косились на довольную, подбоченившуюся Стояну.
— Ты глупа, коли мыслишь, что я выдумку дедову тут пересказала, — Забава заговорила, когда утих смех. — А это взаправду все. Я слыхала, как дед однажды про самоцветы эти с мудрыми людьми говорил. Тебе не чета!
И коли сперва Забаве сызнова поверили, то последними словами она себя выдала. Говорила в девке великая обида, что над баснею ее посмели насмехаться.
— Маре-Морене и дела до людей нет. Станет она так забавляться, — с сомнением протянула светленькая Добруша, склонив голову на бок. — Она в Нави хозяйка и госпожа. Что ей Явь с живыми?..
— Если б я на самоцветы глядела, может, и сама рассудка лишилась. Уж большо хороши они! — вставила третья девка, и веселый смех снова ручейком потек по горнице.
Забава же насупилась, надулась пуще прежнего и ни словечка за весь вечер больше не сказала.
Когда поздним вечером девки разошлись по избам, Отрада задержалась подсобить подружке: собрали опустевшие чарки, вымели сор от разломанного каравая.
— Ты чего, пригорюнилась никак? — окликнула ее Стояна. Давно она присматривалась к задумчивой, даже пуще обычного молчаливой Отраде. — Али Забавка испужала? Так ты не бойся, нам такие самоцветы не носить!
— Ой, ну что ты, что ты, я и думать про них забыла уже! — Отрада махнула рукой и выдавила из себя улыбку.
Подруге она соврала. Лишь про баснь она и думала. Все мстилось, что где-то слыхала уже сказ про самоцветы Мары-Морены. Мстилось что-то знакомое в словах Забавы. Крутилась в голове мысль, но все ускользала и никак не давала поймать себя за хвост.
9.
После тех посиделок, когда осерчала Забава, Отрада порадовалась, что с приданым уже почти закончила, еще седмица – и все. Лежали в сундуках в избе у старосты расшитые рушники да рубахи, высокими стопками были сложены полотнища, которые заберет Забава в новый дом к мужу. Отрада довольна была несказанно. Дождаться не могла, когда на последнем сундуке закроет крышку тетка Русана.