Аретино сгреб ее в объятия и залепил рот таким поцелуем, что Троянда едва не лишилась чувств. Туманом заволокло ее голову… но это не был туман страсти, который овладевал ею прежде, лишь только стоило Аретино ее поцеловать. Нет! Это был туман дурманящего, почти невыносимого отвращения, и ей показалось, будто она вот-вот задохнется от брезгливости к мясистым, влажным губам Аретино, однако тот резко прервал поцелуй – для того, чтобы простонать:
– Tы вернулась! Tы одна понимала меня – всегда, всегда! Tы одна любила меня, а я… я всегда любил тебя одну, поверь!
– Меня-а? – вытаращила глаза Троянда. – Позволь, но ведь ты любил Джилью? Ты бросил меня ради нее, разве нет?!
Аретино повесил голову, а потом сунул пальцы в свои круто вьющиеся, красиво поседевшие на висках кудри и с силой рванул их:
– Любил ее, да! Бросил тебя – да, да! А знаешь, что сделала она? Знаешь, как она вознаградила меня за мое великодушие, за любовь, за преданность? Она сбежала от меня! И с кем? С кем, ты думаешь?
Троянда от изумления едва могла покачать головой.
– Tы не догадываешься? – вскричал Аретино. – Еще бы! Да ведь нормальному человеку такое и в голову не может взбрести! Она совратила Луиджи Веньера! Этого мужеложца! И сбежала с ним, прихватив пятьдесят тысяч дукатов!
Кажется, подумала Троянда, эта сумма уже фигурировала в первом побеге Джильи…
Она не знала, смеяться злорадно или плакать вместе с Аретино, который рыдал, уткнувшись в ее плечо, причем слезы перемежались угрозами, стоны – клятвами и обещаниями вырвать с корнем из сердца любовь к этой неблагодарной.
Слезы Аретино были столь обильны, что вымочили Троянде и шею, и плечо. Она бы оттолкнула его, да не хотела еще пуще позорить в глазах русских, которые так и стояли на нижних ступеньках террасы, любуясь устроенным перед ними бесплатным представлением. Троянда ухитрилась одним глазком, поверх дрожащего плеча Аретино, взглянуть на русских.
Васятка застыл с разинутым ртом, имея самый ошеломленный вид. Похоже, все пережитое и увиденное им нынче ночью и утром уже не укладывалось у него в голове, и он превратился в олицетворение полнейшего обалдения. Григорий же… Губы поджаты, глаза прищурены, и сквозь эти щели так и режут Троянду кинжалы взглядов. Похоже, он теперь в очередной раз убедился в том, что брат его редкостный умница, коли ни на грош не поверил Троянде. Удивительно, однако, что мечущий столь презрительные взгляды Григорий еще не кинулся прочь, бросив на прощание какое-нибудь самое грязное ругательство. Ах да… ему ведь до зарезу нужен Аретино!
И тут, точно почувствовав что-то, Пьетро отстранился и уставился в ее лицо стеклянными от слез глазами:
– Но ты-то не покинешь меня, верно? Oстанешься со мной?
Она смотрела не на него – на Григория, который, конечно же, слышал эти слова… И тот вдруг махнул рукой, резко повернулся – и одним прыжком оказался в лодке. Лодка покачнулась… С трудом удержавшись на ногах, Григорий гаркнул:
– Васятка! Ты что, примерз к ступеням?!
Аретино оглянулся, только сейчас заметив незнакомцев, и затрубил в нос, заложенный слезами:
– Кто вы, синьоры? Сожалею, но не смогу вас принять сегодня.
– Нет, ты примешь их, – перебила Троянда, вырываясь из его дрожащих рук. – Потому что я останусь с тобой, только если ты их примешь и сделаешь то, что они хотят.
Лицо Аретино побагровело, и в глубине души Троянда мгновенно струхнула: она никогда прежде не осмеливалась говорить с Пьетро в таком тоне! А что, если он сейчас поймет, что вполне может обойтись без нее, и выгонит и ее, и русских? О нет, тогда ей лучше сразу утопиться в Большом канале!
– Ты… останешься? – пробормотал Аретино, и Троянда с изумлением распознала не ярость, а радость в его взоре. – Правда? Клянешься?
– Клянусь. Если ты…
– Да-да. Конечно. Я сделаю все, что ты хочешь! – Аретино схватил ее руки, покрыл их поцелуями.
Она опять отдает себя в его власть… Вернее, продает! Только теперь плата вперед.
Бегло улыбнувшись Аретино, она отняла у него руку и приглашающе махнула русским. Григорий глянул исподлобья. Васятка, одной ногой стоящий в лодке, другой – еще на ступеньках, так и замер враскоряку, перебегая непонимающим взглядом с Троянды на своего злющего приятеля.
Наконец Григорий кивнул ему, и Васятка неловко взгромоздился на террасу. Григорий выбрался медленно, как бы нехотя; так же неспешно поднялся по ступеням и встал не ниже Аретино, как подобало бы просителю, а даже на одну ступеньку выше, так что Аретино теперь глядел на него снизу вверх. Впрочем, Аретино даже и не заметил этой непочтительности, с явным интересом ожидая этого незнакомца, в глазах которого светилось такое пренебрежение, как будто он пришел не просить, а отказывать в просьбе. И Троянда смотрела на него, и сердце ее ныло оттого, что держала она в объятиях это тело, целовала эти губы, заглядывала в эти глаза, когда они пылали страстью, ан нет – не удержала самосветную птицу-счастье, и никогда больше… никогда…
Она сморгнула слезы и настороженно покосилась на Аретино. О чем он думает? Пытается определить, кто такой Григорий? Чужак, путешественник – сразу видно. Венеция – город путешественников, моряков, но очень нелегко отличить моряка от пирата, а морского путешественника от морского разбойника! И, похоже, Григорий подтвердил самые худшие подозрения Аретино, когда на вопрос: «Чем же я могу быть вам полезен, синьор?» – услышал ответ:
– Помогите мне встретиться с Барбаруссой!
Конечно, Троянда слышала имя знаменитого турецкого пирата. Но удивительнее всего, что Хайреддин Барбарусса не был турком. Как и его старший брат, легендарный пират Арудж, он происходил из семьи гончара-христианина, который перебрался в Митилену после ее захвата турками. В шестнадцать лет Арудж принял мусульманство, нанялся на пиратский корабль, вскоре стал капитаном и самым добычливым тунисским пиратом из тех, которые грабили испанское побережье и торговые суда. В конце концов против него ополчился Фердинанд Католик, сам король Испании, – и с этого времени пиратство перестало быть только промыслом: оно стало новым витком борьбы между христианским и мусульманским миром за обладание Средиземным морем.
После смерти Аруджа на морскую арену вышел его младший брат, прежде державшийся в тени. Хайреддин унаследовал и могущество, и богатства, и дурную славу Аруджа одновременно. Рассказывают, что в память о старшем брате черноволосый Хайреддин красил бороду хной и очень любил, когда его называли Рыжим Хайреддином.
Насилия, грабежи, поджоги – так выглядел след, который вот уже много лет тянулся за Барбаруссой вдоль обоих побережий «итальянского сапога». Европейские дворы кипели от возмущения, а османский султан Сулейман I называл кровожадного морского разбойника своим любимым сыном. Постепенно все североафриканские пираты присоединялись к Барбаруссе, что многократно увеличило силы его флота. Барбарусса был провозглашен адмиралом мусульман, беглей-беем, эмиром эмиров! Не существовало христианского флота, который не разгромил бы непобедимый Барбарусса. В иные годы на алжирские невольничьи рынки его пираты привозили столько христиан, что цена на этот товар падала: за раба давали буквально луковицу! А пятнадцать лет тому назад очередь дошла и до Венеции: пиратский флот вторгся в пределы республики… Тысяча девушек и полторы тысячи юношей попали в рабство, и венецианское золото рекой потекло в бездонные трюмы кораблей Рыжего Хайреддина.
Впрочем, в последние годы завоевательный пыл Барбаруссы несколько поиссяк, что весьма огорчало французского короля Франциска I. Галльский петух так горячо возжелал заключить союз с турецким (дабы противостоять Карлу V Испанскому!), что позволил ему разместить армию в Тулоне в надежде, что тот крепко прижмет испанцев. Однако семидесятилетний Барбарусса, недавно женившийся на восемнадцатилетней красавице и вдруг полюбивший все человечество, не оправдал надежд французов. Вместо того чтобы в очередной раз пройтись огненным смерчем по Средиземному морю, Барбарусса занялся строительством в Константинополе великолепной мечети, а заодно и монументального мавзолея самому себе. К морскому же разбою он прибегал теперь все реже – частично для того, чтобы пополнить свою и без того сказочно богатую казну, частично – чтобы разогнать холодеющую кровь. С великим Аретино великого Барбаруссу связывала, по слухам, давнишняя дружба. Говорили, что Барбарусса считает Аретино таким же ярым противником католицизма, каким он был сам всю свою жизнь.
…Троянда с тревогой вглядывалась в лица мужчин, которые вот уже несколько мгновений мерились взглядами исподлобья. Наконец Аретино спросил:
– Зачем тебе Барбарусса?
Григорий прикусил губу. Либо Аретино очень заинтересовался и забыл пригласить его в дом, либо считает дело нестоящим и хочет унизить, а потому и ведет разговор здесь, на ступенях крыльца. Неужели хитрый венецианец не понимает, что речь идет о больших, очень больших деньгах? А ведь Аретино, насколько понял Григорий, только что потерял изрядную сумму! И вот случай поправить свои дела плывет ему буквально в руки… Решив стерпеть, но добиться своего, Григорий продолжал просительным тоном:
– Я давно хочу выкупить из Туретчины своего отца. Готов уплатить хорошие деньги тому, кто станет посредником в этом деле.
– Твой отец в плену у Барбаруссы? – пробормотал Аретино, как бы в задумчивости переводя взор на море, но ни от Троянды, ни от Григория не укрылся жадный блеск его глаз. – Ох, ему не повезло… А велик ли выкуп?
– Велик.
– Сколько же за посредничество?
– Двадцать тысяч дукатов.
– Двадцать пять… нет, тридцать тысяч! – быстро сказал Аретино. – И деньги вперед.
– Двадцать пять, – кивнул Григорий. – И деньги получите при встрече. И ты, и Барбарусса.
– Коли так, зачем тебе нужен посредник? Корабль есть? Ну вот выходи в море и…
– За выкупом Барбарусса отпустил моего брата, – пояснил Григорий. – Отец и брат – купцы. И если мы с Прокопием снова попадем в плен, а наши деньги отнимут, больше некому будет нас выкупать. Поэтому я хочу встретиться с Барбаруссой в безопасном месте. И вот еще что: я забыл упомянуть, что человек, который предоставит для этой встречи свой дом, получит еще двадцать тысяч за беспокойство.