«Однако, – думала Амалия, не переставая улыбаться. – А вы, сударь, тонкая бестия, как говорит мой дядюшка Казимир… очень тонкая… а по виду даже не скажешь…»
– Такая девушка, как вы, – гнул свое журналист, – могла бы составить счастье любого! И даже вашего покорного слуги.
– В самом деле? – пролепетал бриллиант (чистейшей воды), глядя на журналиста карими признательными глазами, в глубине которых нет-нет да вспыхивали золотые искорки. – Каким же образом?
Емеля-пустомеля вновь пустился в подробные объяснения. Любовь, мол, есть союз двух сердец, основанный на взаимном влечении, и ей ни к чему гадкие брачные узы, которые все только портят. Свадьба, дескать, всего-навсего веселое предисловие к роману ужасов, каким является любая семейная жизнь, в то время как любовь…
– Ах, Эмиль, – проворковала Амалия, – я начинаю вас бояться! Вы столько всего знаете о браке и семейной жизни… Наверное, у вас было больше жен, чем у Синей Бороды!
– Я, собственно, еще не был женат, – пробормотал сбитый с толку журналист.
– Ну надо же! – воскликнула Амалия. – Вы так уверенно об этом рассуждали… Я-то поверила, что вы настоящий знаток! Как же вы меня разочаровали!
– Неслыханно! – кипятился Емеля после этого разговора. – Просто неслыханно! А я-то верил, она приличная барышня!
Верить-то, может, и верил, да надеялся, видно, на обратное…
Амалия танцевала весь вечер – с Орестом, Гришей, Зимородковым, Митей, с хозяином бала, с художником и графом Евгением. Она чувствовала себя в ударе, ей было хорошо, как никогда. Обруч, сжимавший ей сердце в последние дни, распался и больше не давал знать о себе. Нет никакого одержимого, господа, не было никаких отравлений, никаких покушений! Все – вздор, вздор, вздор! Есть только музыка, и я, и танец…
– Elle est très jolie[50], – сказала Изабелла Олонецкая Карелину, глядя на кружащуюся в вальсе Амалию.
– Oh, oui[51], – согласился тот.
Через два дня Емелю проводили на вокзал в Николаевске. Саша Зимородков должен был уехать через полторы недели.
– Все нас покидают, – жаловалась Муся.
За обедом в Ясеневе собралась привычная компания. Кроме девушек, были Митя-литератор, Гриша, Никита, граф Евгений, Орест, Алеша Ромашкин и следователь, который после памятного поражения стал еще молчаливее, чем обычно. Помимо них, за столом присутствовал важный Иван Петрович Орлов, отец Муси, художник Митрофанов, недавно окончательно завершивший портрет, доктор Телегин и судебный следователь фон Борн. Это был бесцветный молодой человек со светлыми, слегка рыжеватыми волосами, такими же усами и белесыми ресницами.
– Ну, Федор Иванович, – спросил у него Орлов, – что новенького у нас в уезде?
Фон Борн задумчиво сощурился. Правая его рука механически катала по столу хлебные шарики.
– Да ничего особенного, Иван Петрович, – ответил он. – На прошлой неделе в трактире была драка, еле разняли. Хорошо хоть, без кровопролития обошлось. Да Ваське-браконьеру кто-то недавно бока намял.
Невольно Амалия насторожилась.
– Кто? – заинтересовался Орлов.
– А он и сам не знает. Спьяну поругался с кем-то.
– А в Амалию недавно стреляли, – неожиданно выпалила Муся.
– Муся! – вскинулась девушка.
– Как это – стреляли? – удивился фон Борн. – Это что, шутка?
Амалия, краснея и путаясь, объяснила, что с ней случилось на охоте. Она уговорилась с Орестом и Евгением, что они будут молчать о происшедшем, но, очевидно, не существовало такой тайны, которую любознательная барышня Орлова не смогла бы выведать.
– Это же подсудное дело! – воскликнул Орлов.
Фон Берн, хмуря брови, о чем-то задумался.
– Говорите, тот человек был на вороной лошади? Странно.
– А что тут странного? – спросил Алеша Ромашкин. – Действительно, я помню, у Василия есть такая лошадь.
– Да, но он никогда не ездит на ней браконьерствовать, – пояснил фон Борн. – В лес он ходит только на своих двоих. Да и потом, зачем ему эта кляча? В его деле от нее больше вреда, чем пользы. Вот когда он собирается в Николаевск, тогда он на нее садится. А в лес – нет.
– Может, он решил изменить своим привычкам? – предположил Митрофанов со слабой улыбкой.
– Может быть, – ответил фон Борн. Но в его тоне не чувствовалось убежденности.
– Он или не он, Васька все равно не признается, – прогудел до того молчавший доктор Телегин. – Я хорошо знаю этого прохвоста. Жену его жаль, хорошая была женщина, работящая. Не стоило ей связываться с этим каторжником, прости господи.
– Вы ведь ее лечили, кажется? – заинтересовался Митя. – От чего она умерла?
– От жизни, – коротко ответил доктор, и разговор перешел на другую тему.
– Ты ведь на меня не сердишься? – умоляюще спросила Муся у Амалии, когда обед подошел к концу.
– Нет. А откуда ты узнала про тот выстрел?
Муся покраснела.
– Ну, я случайно услышала разговор кузена и Евгения… Нет, ты правда на меня не сердишься?
Было ясно, что она подслушивала, но Амалия решила не заострять на этом внимания.
– Я на тебя не сержусь, – повторила она.
– Вот здорово! – обрадовалась Муся. – Пойдем тогда купаться, пока никого нет? Я умираю от жары!
– И Дашу захватим с собой, а то ей скучно, – сказала Амалия.
Даша в последнее время хандрила – объект ее воздыханий, земский врач, нашел себе невесту в Николаевске и все реже показывался в Ясеневе.
– Конечно, возьмем! – воскликнула Муся.
Через полчаса три девушки вышли из дома и зашагали по направлению к купальне, которую Иван Петрович несколько лет назад выстроил на берегу Стрелки.
В высокой траве звенели кузнечики. Большая стрекоза с прозрачными крылышками зависла в воздухе над сладко пахнущим клевером, потом скользнула куда-то ввысь и вбок и растворилась в солнечном свете. Сенбернар Булька бежал впереди по дорожке. Когда он чересчур уж опережал девушек, то останавливался и терпеливо ждал, пока они нагонят него. Это был умный, спокойный пес, и Амалия не могла припомнить случая, чтобы Булька вдруг принялся лаять. Сенбернар подбежал к ней, и она потрепала его по голове.
– А я на тебя в обиде, Амели, – полушутя-полусерьезно заговорила Муся, надув губки. – Нет, правда! Почему ты мне ничего не сказала о том, что с тобой стряслось на охоте?
– Видишь ли, – смущенно призналась Амалия, – все это выглядело так глупо…
Булька чихнул и с любопытством уставился на желтую бабочку, которая кружилась над ним, норовя сесть ему на нос. В следующее мгновение впереди на дорожке показался синий зонтик, а под зонтиком – рыжая дама в красном платье. Сбоку от нее величаво выступала еще одна, но и Амалия, и Муся видели только невыносимую Дельфину Ренар, которая трещала, не закрывая рта.
– Ох! – простонала Муся. – Только не это!
Но Дельфина Ренар уже заметила их и с радостным возгласом устремилась им навстречу, бросив Изабеллу Олонецкую, которая и была ее спутницей, на произвол судьбы.
– О! – вскричала Дельфина. – Какая встреча! Надо же, как удачно получилось! А мы как раз немного заблудились, а дорогу спросить не у кого. Вы куда-то спешите? А это ваша собака? Надо же, какая большая!
Муся, покраснев от досады, объяснила, что они с Амалией идут купаться, так что им очень жаль, но они не могут показать почтенной француженке дорогу. Что же до собаки, то да, ее сенбернар – прекрасная собака, но его лучше не трогать, потому что он не любит посторонних и запросто может укусить. Булька, который ни разу в жизни никого не тяпнул, с укоризной покосился на свою хозяйку.
– Потрясающе! – расцвела Дельфина, пропустив Мусины слова о собаке мимо ушей. – А мы с мадам Изабеллой как раз тоже собрались немного искупаться! В такой жаркий день вода очень освежает. Как я рада, что встретила вас!
Муся и Амалия переглянулись. Теперь, пожалуй, они могли бы отделаться от невыносимой трещотки только с помощью неприкрытой грубости, но ни одной из девушек не хотелось быть невежливой.
– Мы будем очень рады… – промямлила Муся с несчастным видом.
Госпожа Олонецкая приблизилась к ним. Ее спокойная сдержанность составляла разительный контраст с неугомонностью бывшей гувернантки. Амалия уже видела гостью Никиты Карелина у него на балу, но только теперь смогла разглядеть эту женщину как следует. Госпожа Олонецкая не была красавицей, но имелось в ней нечто такое, что притягивало взгляд. У нее была великолепная кожа, точеный носик и маленький рот, казавшийся самой выразительной частью лица. Он то делался высокомерным, то сжимался в неодобрительную гримасу, то чаровал неожиданной улыбкой. Изабелла похвалила платье Амалии и выразила надежду, что они с мадам Ренар не помешают девушкам, если присоединятся к ним.
– Просто мне говорили, что в здешней реке быстрое течение, – объяснила Изабелла. – И потом, первый раз купаться в незнакомом месте всегда немного страшновато.
– Конечно, вы можете идти с нами, – сказала Муся, которой полька явно пришлась по душе куда больше, чем ее французская спутница. – Только в Стрелке никакого особого течения нет, это очень ленивая река.
И они заговорили по-русски о лошадях, о собаках, о том, как трудно вести большое хозяйство в деревне, о скачках, о Никите Карелине и снова о лошадях, которых Олонецкая ставила выше всех других животных. Оставшись без собеседницы, Дельфина Ренар вцепилась в Амалию. За пять минут Амалия узнала историю ее жизни, за десять – подноготную всех знакомых мадам Ренар, а через четверть часа возненавидела последнюю от всей души.
– И, представьте себе, этот полковник, который ухаживал за мной, взял и сказал… У вас есть жених? Нет? Ну, право же, не может быть! – Тут ее внимание отвлеклось. – Смотрите, какая прелесть, божья коровка! Нет, я очень довольна, что приехала в Россию. Путешествия – моя маленькая слабость! Помнится, когда я только работала у Гарднеров… такие были чванливые англичане, и дети у них были ужасные, все время дерзили мне… так вот, когда я у них работала и света белого не видела, то мечтала, как стану в один прекрасный день сама себе хозяй