[20].
Когда мы подошли, соседское семейство – крепкий мужчина, кругленькая женщина и трое почти одинаковых курносых девочек – сидело на левом крыльце и попивало что-то из глиняных кружек. Нас, поднимавшихся по ступеням, чтобы постучать в дверь справа, проводили пять любопытных взглядов. Малышки радостно захихикали – возможно, я чем-то их позабавил. Рушкевич ударил кулаком по рассохшейся створке, и тяжёлые переваливающиеся шаги незамедлительно послужили ответом.
– Иду, иду-у, – разобрал я и порадовался, что понимаю хоть что-то на местном.
Щёлкнула щеколда, и доктор – высокий, плечистый, чуть рыхлый и вопреки моде не сбривающий лихих усов – предстал на пороге. От него не пахло спиртным, что радовало.
– Отец наш, приветствую. – Эти слова на моравском я тоже понял, так как успел услышать, пока мы сидели в «Копыте», и попросить у Бесика перевода. – Как вы?
Капиевский говорил густым голосом, лукаво щуря маленькие, как у свиньи, но очень пристальные голубые глаза. Рушкевич смущённо усмехнулся, услышав обращение, но не заострил на нём внимания. Ещё раз обеспокоенно глянув через плечо на небо, он заговорил энергичнее – теперь я уже ничего не понимал. Доктор ответил так же непонятно, посмотрел на меня, выслушал что-то ещё и кивнул. Рушкевич улыбнулся мне.
– Проходите в дом. Спокойной ночи. Может быть, завтра я смогу вас увидеть.
Я бережно пожал его изувеченную ладонь. Осторожность была машинальной; скорее всего, ожоги давно не болели. Священник откинул со лба волосы, почти сбежал со ступеней и направился за плетень. Он ни разу не обернулся и сразу высоко поднял воротник.
– Странноватый малый, да? Но славный, люблю его по-своему. Светлая душа.
Этим Капиевский развеял мои опасения: немецким он владел неплохо, хотя и с престранным, едва ли моравским акцентом. Я кивнул и повторно поздоровался, на всякий случай представился. Доктор отступил, пропуская меня за порог, и захлопнул дверь.
Коридор не освещался: свечи и лампы здесь явно берегли. Ориентиром служил только свет из-за приоткрытой двери, ведущей, как оказалось, в захламлённый кабинет – там мерцало золотом сразу два огарка. В высоких шкафах лежали и стояли книги и сшивки листов; кое-где они соседствовали с доисторическими медицинскими инструментами. Вытянутый литотом[21] с громоздкой проржавевшей ручкой и огромный извлекатель пуль, вероятно, вынимающий их только вместе с солидными кусками плоти, окончательно убедили меня, что стоит поберечь здоровье в этом городе.
– Это вы ещё не видели пилу для ампутаций, – добродушно хохотнул Капиевский, проследив за моим взглядом. – Желаете изучить? Вон она, в углу, посветить надо…
– Благодарю, в другой раз. – Я улыбнулся и поискал глазами стул, на который можно было бы сесть, не тревожа очередную партию врачебной утвари. – Судя по пыли на этих предметах, настолько серьёзные инциденты в городе нечасты?
– Конечно, у нас довольно мирно. Разве что солдатня поцапается, но у них медик свой, хороший, если трезв. Устраивайтесь. – Капиевский кивнул в сторону потёртого кресла у очага. – Да и плащ снимите, бросьте там. Кстати, желаете выпить? Всё же время позднее.
Я никогда не понимал, почему «время позднее» так часто влечёт за собой предложение выпить, и отказался. Капиевский с сожалением вздохнул, но последовал моему примеру, буркнув: «Ну, значит, и не надо». Стул скрипнул под его весом; едва сев, доктор завозился с третьей свечой. Она загорелась, но особо не добавила помещению света. Какое-то время мы помолчали, изучая друг друга, наконец я всё-таки заговорил первым:
– Может быть, вы расскажете мне, что здесь происходит?
Капиевский подался чуть вперёд; его вроде бы рассеянный взгляд опять стал острым.
– А может, вы? – Мясистые, грубые руки он сложил на коленях.
Такая просьба была последним, чего я ожидал, и я не счёл нужным это скрывать.
– Я немного вас не понимаю. По словам герра Рушкевича, вы сами предложили мне навестить вас. И я очень рассчитывал на вашу помощь, а не на ваши вопросы.
Капиевского это сконфузило; даже его усы дёрнулись. Он поёрзал, размышляя, но, судя по последовавшему за ёрзаньем сопению, ни к чему не пришёл.
– Вы вправду приехали ради вампиров? – наконец поинтересовался он со странной интонацией: не то насмешливо, не то недоверчиво, не то с сожалением. – Люди вашего ранга ведь не заглядывают в захолустья вроде нашего из-за ерунды. В городе пустили слух, что вы инспектируете именно местную медицинскую братию и, может, дадите нам пару дельных советов по последним открытиям. Вот это было бы тоже дело, а? Я ведь именно по вашим формулам даю пациентам ртуть; то, как вы рассчитали её дозировку и придумали тот способ с растворением в спирте… – он хлопнул себя по коленям, – гениально!
– Благодарю, – рассеянно отозвался я.
Меня осенило. Косые взгляды, вот почему их пока нет. И Маркус был доволен тем, как создал мне условия для работы в сравнительном спокойствии, без оккультных вопросов. Я почувствовал к ловкому заместителю Мишкольца невольную благодарность вкупе с уважением, но одновременно – досаду. Эта «породистая дворняжка» явно хотела держать в руках слишком много нитей. Хотя бы врачей он ввести в курс дела мог. Неужели чудаковатый обитатель пыльного кабинета позвал меня из чистого любопытства и окажется бесполезен? Я вздохнул, разгладил невидимые складки на рукаве и кивнул.
– Да, меня действительно интересуют ваши странные смерти, размытые диагнозы и реакция населения на всё это. Императрица обеспокоена. Меня радует, что вы, едва ли не первый в городе, относитесь к этому столь несерьёзно и не видите достойной внимания проблемы. Но как ни парадоксально… вампиров нет, а проблема – есть.
Я говорил ровно, строго глядя ему в глаза и одновременно пытаясь определить национальность. Поляк? Венгр? А может, вовсе малоросс[22]?
– Вы что же, о ведьмовской охоте?
– Именно. Кого-то волокли через дыру в ограде, отрубали головы… немыслимо!
Он скривился, отчего вислые усы опять зашевелились, и тут же мирно кивнул:
– Извините, если что не так сказал и… как это выразиться… обесценил вашу задачу. Отнюдь. Хоть я и не особо верю в эти вампирские байки, будет славно, если вы разберётесь. В последнее время люди совсем спятили. Хотя в чём-то я их понимаю…
– Так вам есть чем мне помочь? – Я пока не терял надежды.
– Возможно, – мутно откликнулся он. – Но лучше поспрашивайте. Я же как старая корова: сам дорогу уже не найду, но если ткнуть хворостиной…
– Хорошо. С кого всё началось? Не считая животных?
Я догадывался, какое имя услышу, – и услышал.
– Ружа Полакин, – скорбно пробасил доктор. – Я сам осматривал её, меня вызвал её бедный муж. Мы славно ладили, пока он не начал с горя заливать за ворот, потом вовсе повесился… впрочем, вам это не важно. А Ружа тогда пришла с вечерней прогулки и вроде как сразу потеряла сознание, так Константин сказал. Она вскоре очнулась, но не говорила, только стонала и от свечей шарахалась… Константин подумал, что обморок, расстегнул ей ворот, а там следы. Да, я тоже их видел – как два больших укола. Когда она умерла, я осмотрел их ещё раз. Они стали пошире, я надавил пальцами… – Доктор задумчиво потёр подбородок. – Пошла кровь. Очень жидкая, тёмная какая-то… странная, иначе не скажу.
– Я вас понял, – уверил я, не желая, чтоб он слишком блуждал в поисках описаний.
– У других были подобные случаи. И у меня в последнее время ещё один. – Капиевский ещё сильнее помрачнел. – С девчушкой, дочерью местной швеи. Она жила на этой улице и дружила с моими крошками-соседками, вы их видели. Так вот, когда меня вызвали к ней, она едва дышала и очень быстро отошла. На её шейке тоже осталось это.
Рукава его несвежей рубашки были засучены до локтей, и я заметил, что руки покрылись крупной гусиной кожей. Какое-то время Капиевский молчал, а я тактично не спешил расспрашивать. Ждал я не зря. Уже ровнее он добавил:
– Кроме Ружи и Айни у меня были пациенты, внезапно ослабшие. С их кровью явно что-то творилось, и на свет они реагировали странно. Я, представляете, даже воду нашу из ближайших родников брал, проверял – думал, вдруг найду какую отраву. – Он сокрушённо развёл широкими руками. – Ничего не нашёл. Может, не хватает знаний.
Мысль о воде была, кстати, здравой и требующей развития. Я одобрил её. Капиевский улыбнулся, но тут же, опять помрачнев, понизил голос:
– Родные некоторых из тех бедняг говорили, что видели укусы или пятна, но я этого уже не заставал. Чудно́, правда? Я списывал всё на воображение, а сами смерти на истощение, но теперь как-то сомневаюсь порой…
– Слишком много воображения, – подтвердил я и пересказал случившееся с часовым на погосте. Капиевский энергично покивал.
– Гарнизонных точно не морят голодом. Вукасович ухаживает за ними, как за своими отпрысками; они единственная военная сила в этом богом забытом краю, на несколько городков вроде нашего. Нам просто повезло, что они встали здесь, у границы… – Он запнулся и цокнул языком. – А впрочем, может, и…
«…Может, и не повезло». Он не сказал этого и быстро перевёл тему, но я догадался. Сейчас, обдумывая эту мысль, я ищу в ней здравое зерно. И откуда в наших гражданах столько страха перед солдатами? Вряд ли они что-то вытворят в городе.
Мы поговорили ещё немного, но скорее отвлечённо. Наконец Капиевский спросил:
– Что вы будете делать, герр ван Свитен? Вскрывать могилы?
Я усмехнулся, просто поражаясь, насколько всех заботит именно этот аспект.
– Для начала я предпочёл бы пойти по вашим стопам и проверить местную воду. И, разумеется, просто осмотреться, оценить обстановку. Я прошу вас, если хотя бы один случай подобного, как вы сказали, истощения в ближайшее время подвернётся именно вам, пошлите за мной, вдруг я смогу чем-то помочь или хоть что-то заметить. Я живу в «Копыте».