– Я надеялся, что мы будем вместе под растущей луной, но Анджей устрашился. Впрочем, кто знает, может, я ещё верну его… когда у Бога не будет больше власти. Скоро.
От слов меня пробрал озноб. Или снова поднялся ветер? Раздался щелчок – Вудфолл, потеряв терпение, уже из-за моего плеча целил в солдата из револьвера. Но прежде чем avvisatori нажал бы на спуск, Бвальс взмыл на крышу особняка, протяжно лязгнул ногтями по спине одной из скульптур-сфинксов и оттуда кинул на нас последний горящий взгляд. Вероятно, он, будучи сравнительно неопытным вампиром, ещё опасался многих вещей, и это спасло нас от нападения. Вудфолл выстрелил, но мимо: «поранил» сфинкса, осыпал нас каменной крошкой. Огромными прыжками с трубы на трубу Бвальс помчался прочь. Avvisatori приглушённо выругался и рванул вдогонку.
Поначалу мы преследовали силуэт, то и дело возникавший на фоне ясного неба и ослепительной луны, но постепенно потеряли его из виду и запыхались. Наверное, мы, бестолково метавшиеся по городу, представляли из себя лёгкую добычу, однако ни одна тварь не снизошла до нас. Так, в тщетных поисках, мы скоротали немало времени. До проблесков рассвета оставалось не более полутора часов, когда Вудфолл неожиданно окликнул меня и предложил:
– Что ж, раз ваш план провалился… хотите, я покажу вам кое-что интересное?
– Надеюсь, – напряжённо произнёс я, – это не касается той темы.
– Вашего сановитого приятеля? – Глаза Вудфолла сверкнули. – Не знаю. Не могу обещать, возможно, и нет, увидим. Ну так что, идёмте?
Я подозревал, что он, упорствуя в ереси, всё же поведёт меня к часовне, но туда мы не завернули. Avvisatori двинулся в ином направлении, в том, куда мы тоже ходили не раз, прочь от центра, к улице, где жил Капиевский, – но мимо его невзрачного дома, мимо частокола. Мы прошли всю улицу, потом – ту, в которую она переходила, ещё более запущенную. В конце эта вторая улица нырнула вниз и изогнулась; впереди зажурчала речушка, заросшая по берегам густым ольшаником. Вудфолл, осмотревшись, начал осторожно спускаться с откоса и жестом велел следовать за ним. Я по-прежнему не понимал, что его привлекло, но решил пока не допытываться, а воспринимать происходящее как бесполезное любование окрестностями. О, если бы я только представлял!..
Держась вдоль неровного русла, мы шли довольно долго; всё это время вода журчала то тише, то громче. В воздухе витал запах мокрой земли и разливалось отдалённое пение птиц. Река капризно петляла, но вскоре я уже представлял себе примерное направление: бежит она в сторону погоста. Мои догадки подтвердились, когда спустя минут двадцать вдали замаячили пологий холм и косая ограда, в которой зияло несколько проломов. Костёл едва виднелся с этой точки обзора, торчала лишь тонкая щеголеватая башенка. Мы прошли ещё немного. У подножья холма кустарник поредел, а река разлилась в озерцо. На тёмной поверхности светлели крупные, похожие на подушки листья и нежные венчики жёлтых кувшинок. Зрелище удивило меня: казалось, для цветов, любых, ещё слишком холодно. Впрочем, возможно на дне озерца притаились тёплые ключи, делавшие произрастание прихотливых красавиц более приятным? Моравия славится термальными источниками.
Avvisatori остановился, я тоже. Он прошептал: «Скоро»; мы присели, не раздвигая веток, и стали смотреть вперёд сквозь едва пробивающуюся листву. Я по-прежнему задавался вопросом, что я здесь делаю, на что трачу время, которое с медицинской точки зрения правильнее отдать сну. Мне не пришлось гадать долго.
Из-за мутно-синего облака в очередной раз выглянула пополневшая за последние несколько суток луна. Её золотистые, как деревенское масло, блики легли на водную гладь, и та беспокойно задышала, просыпаясь от глубокого сна. А потом две тени спустились с неба. То, что произошло дальше, так и стоит у меня перед глазами.
Молодая женщина и юноша медленно подошли к воде там, где не было цветов. Его я знал – то был Бвальс, бледный, с окровавленными ртом и руками; её же видел впервые, но тоже узнал – или мне показалось, что узнал, разом вспомнив всё о ней слышанное. Чёрные длинные волосы, украшенные всё теми же кувшинками, белое одеяние, босые ноги… Лицо Ружи Полакин было спокойно и чисто, только из уголка полных губ сбегала струйка крови; грязное лицо юноши выражало оживление, напоминавшее скорее болезненное возбуждение. Так выглядят те, кто побывал на волоске от гибели. И те, кто в шаге от неё.
Женщина присела у озера и быстро освежила кожу, на которой тут же заиграл чарующий румянец. Потом, черпнув ещё воды, она нежно потянула юношу к себе. Он не противился, сам подался вперёд, когда тонкие, белые, как лебединое перо, ладони стали осторожно омывать его лоб, виски, скулы. В движениях было что-то завораживающее даже для стороннего наблюдателя, и, поймав себя на этом, я спешно ущипнул собственную руку. А она всё продолжала, омывая уже рот Ференца Бвальса, как если бы ухаживала за мальчишкой, запачкавшимся шоколадом. Кровь не стекала с водой – она исчезала, будто истаивая в лунном свете. Солдат не двигался, неотрывно глядел на женщину, и я понимал, что выражает этот взгляд. Жажда, жажда неудержимая, овладевала им всё сильнее – и заставила наконец сбросить оцепенение, потянуться навстречу, что-то горячо прошептать.
Новая улыбка появилась на красивом лице женщины. Обе всё ещё влажных ладони легли Бвальсу на плечи, скользнули ниже, потянулись к его поясу. Когда яркие губы прижались к раскрывшимся в удивлении губам, Ружа Полакин не закрыла глаз. Вудфолл рядом со мной скривился и прошептал:
– Жаль, нам не подобраться незаметно. Какой был бы удобный момент!..
Тем временем она, не прерывая поцелуя – вроде бы неглубокого, не страстного, – сама взяла Бвальса за руки и опустила обе его ладони на свою округлую, проступавшую под одеянием грудь; затем приподняла белый подол, оголяя бёдра. Подавшись вплотную, она погрузила одну руку в тёмные волосы юноши, заставила его наклонить голову и приникла к шее, кусая или целуя. Вторая рука скользнула меж прильнувших друг к другу тел – и Бвальс содрогнулся, и вот уже сжал мёртвую красавицу в лихорадочных объятиях. Женщина что-то промурлыкала, улыбнулась, гибко приподнялась, а спустя мгновение опустилась. Она замерла, потом выгнулась, откидывая голову, наконец – стала двигаться, поначалу плавно, потом быстрее. Она была очень гармонична, истинное ребро Адама с полотен Дюрера и Кранаха. Я отчётливо видел линию слегка выступавшего позвоночника и полукружья ягодиц, на которые легла одна рука Бвальса, в то время как вторая быстро, лихорадочно ослабляла белоснежный ворот, оголяла тёмные твердые соски, пощипывая их, сжимая, гладя. Юноша сбивчиво, часто дышал; хриплые стоны его напоминали рычание.
Всю пронзительную, пусть и несколько языческую естественность сцены рушило одно: женщина, в отличие от юноши, не стонала, не закрывала глаз, то и дело устремляла холодный взор на луну. Это обращало простой акт плотской любви в ещё один ритуал, в котором она верховенствовала от начала и до конца. Это не околдовывало, как бывает с откровенными гравюрами и полотнами, а будило смутное беспокойство и желание скорее отвернуться, а то и отмыться. Вудфолл подтвердил мою мысль, с усмешкой заявив:
– Немало мужчин были бы не против обратиться подобным образом. Больше у юнца нет дороги обратно. С ним будут проблемы, даже если убить. Вот же чертовщина.
– Проблемы? – потерев веки, переспросил я, но тут же вспомнил: Ружу Полакин, по заверениям местных, уже сжигали. И всё же вот она, во плоти. – А впрочем, не объясняйте. Бедный юноша…
Но, говоря, я ловил себя на малодушной радости: ведь это не Бесик; не он неумолимо, с каждым движением нежных женских бёдер, с каждым протяжным стоном обращается в чудовище. Что же касается Бвальса… проклятье! Мне не нужно было задаваться вопросом «почему?». Его нрав, пылкие привязанности и столь же пылкие антипатии… я сомневался во многих тезисах Вудфолла, но один обрёл подтверждение: тьма, чем бы ни являлась, выбирала людей особого склада – гордых, горящих или сгорающих. До Рихтера она не добралась, а здесь нашла лазейку. «Стать лучше. Сильнее всех…»
Всё кончилось. Двое отстранились друг от друга и привели в порядок одежду. Женщина ласково погладила юношу по щеке, что-то шепнув, – кажется, напутствие, потому что Бвальс кивнул. И снова оба взмыли в небо. Луну прикрыли тучи. Я не удивился – ночное светило вполне могло устыдиться увиденного.
Вудфолл ожидал, что и другие вампиры явятся к воде, но когда спустя пятнадцать минут не явился никто, я предложил выдвинуться в «Копыто». Первой причиной моей спешки были опасения, что наше отсутствие опять привлечёт внимание хозяев постоялого двора, вторая лежала глубже и саднила болью бесчестного подозрения. Avvisatori уступил – он уже зевал во весь рот и едва ли горел желанием возобновлять охоту или слежку.
Ключ был у меня с собой, и мы беспрепятственно вернулись. Небо над городом оставалось тёмным и звёздным, разве что горизонт немного посветлел. Мы попрощались. Я подождал, пока стихнут шаги Вудфолла за стеной, – комната его рядом с моей, – зажёг свечу, создавая видимость, что работаю над записями, и снова вышел на улицу. Меня начал особенно нестерпимо бить озноб – видимо, сказывался недосып.
Мой путь был короток: ноги несли меня к Кровоточащей часовне, темневшей огромным, как длань Господа, силуэтом. У крыльца я увидел своих лошадей; мне показалось, что что-то с ними не так, но я не стал приближаться, равно как и искать Януша. Другое гнало меня вперёд; я спешил успокоить самого себя или же низвергнуть в отчаяние. Я пересёк площадь и оказался перед нужным мне маленьким, чистым, увитым каким-то растением домом. Здесь я ненадолго замер, глядя на горевшую в тёмном проёме окна свечу и гадая, что ещё увижу. В доме явно не спали.
Я приблизился к двери и занёс руку, но решимости постучать мне недостало. Тогда я медленно прошёл вдоль стены и остановился подле окна, вдохнул поглубже и наконец осторожно в него посмотрел. Мне казалось, я был хоть чуть-чуть готов. Но я не был.