– Вы можете чуть лучше объяснить, что происходит?
– Люди боятся чужаков, – коротко отозвался Вудфолл. – С чужаками вернулась беда. Сегодня они избавятся и от чужаков, и от вампира, которого поймали. Так мне сказал один из немногих, кому это кажется чушью, – сын местного писаря. Он заметил солдат, когда прибирался на могиле матери… его насторожило, что они выходили из того уродливого костёла и спешили вниз по холму, что пропадали в озере один за другим, будто оно бездонно, и не возвращались. Ему повезло убежать живым.
Половину потока вроде бы нужных сведений я проигнорировал: несколько слов дали ужасную подсказку, и я переспросил:
– Вампира, которого поймали…
Вудфолл тяжело вздохнул и указал в сторону площади.
– Боюсь, именно так.
Я развернулся – и не смог вовремя призвать себя к спокойствию; в висках будто ударил гром. Я ринулся вперёд, но Вудфолл предусмотрительно ухватил меня за плечо.
– Вы не поможете, доктор. Я не знаю, что делать, но знаю, что сделают они. Для рассвета нужно ещё одно…
Он не произнёс слова, однако я понял. Ещё одно преступление. Deos manes placari victimis humanis[61]. Тем временем вышла луна и осветила происходящее ещё ярче.
Бесика везли в большой железной клетке; вокруг ехали конные гарнизонные. У всех были влажные волосы; промокли насквозь лошади; и у людей, и у животных горели глаза. Дробный цокот нарастал, крепнул, сливался с гулом толпы. Как во сне, горожане следовали за мёртвыми военными, в которых явно видели защиту, и скандировали одно:
– Скверна!
Бесик не двигался. Он стоял у двери клетки, трясся и бессмысленно смотрел вдаль. Вид его с наступлением ночи снова переменился, хотя не так заметно, как вчера. Но когти, зубы, заострившиеся черты – всё меняло его, настолько, что паства с бранью швыряла в клетку камни, от которых священник не загораживался. Он пребывал в прострации, вызванной, возможно, потрясением, и, казалось, вот-вот упадёт без чувств. Очередной булыжник рассёк ему щёку. Я бросился вперёд снова. Вудфолл уже просто висел на мне, умоляя:
– Подождите! Скорее всего, они двинутся к погосту, может, там…
– Или к часовне. – Я и сам взял себя в руки. – И лучше поторопиться.
Говоря, я смотрел на медлительную, степенную, даже зрелищную – благодаря тому, что некоторые несли факелы, – процессию. Возглавлял её не кто иной, как Фридрих Маркус, тоже на лошади, на белоснежной. Облик его не нёс почти никаких инфернальных перемен; я не сомневался: Маркус жив, в биологическом смысле жив, по-прежнему человек. Я вспомнил, как ныло моё сердце в церкви, и едва не захохотал. Как очевидно. Как глупо.
– Сжечь. Очистимся и помолимся! – зычно прокричал он; блеснули белые клыки.
Ещё недавно их не было; недавно эти губы декламировали мне стихи. «Предателей не выбирают», – сказал Маркус однажды. Вот что это значило. Породистая дворняжка смеялась надо мной, предупреждала: «На Цезаря нашёлся Брут». Какая самонадеянность.
Бесик не среагировал на крик, только сжался, когда семинаристы где-то позади начали читать псалмы, а толпа зашлась рёвом. Люди не понимали, что на лошадях сидят мертвецы, а человек впереди мало от них отличается, хоть его сердце бьётся. Горожане безропотно и привычно двигались к Кровоточащей часовне, уверенные, что найдут спасение. Я же… я начинал догадываться, что они там найдут после очищения, купленного молодой, праведной и так отданной городу жизнью.
– Рассвет начнётся прямо там.
Вудфолл, белый как полотно, кивнул.
– Нужно вмешаться.
Он посмотрел на меня, явно собираясь спросить: «Как?», но не успел. Всё решили за нас. Хорошим ли был этот поворот?.. Не могу ответить до сих пор. Fortuna caeca est[62].
В воздухе что-то просвистело, а потом ближний к клетке солдат повалился с лошади. Ещё свист – и упал второй. Падая, оба рассыпа́лись в прах, и некоторые, видя это, недоумённо замирали, но другие продолжали идти, давили замешкавшихся. Мы с avvisatori вышли чуть вперёд, вскинулись, пытаясь рассмотреть, кто стреляет. Гарнизонные начали бестолково палить по окнам. Они не взлетали и не пускали в ход зубы; почти сразу я понял, почему. Морок нормальности, наверное, трудно было держать, и подобные действия поколебали бы его; только сумрак, общее безумие и пленник в клетке не давали ему развеяться. Пролетели ещё несколько стрел, но мимо – в лошадей. Те рассыпались, а солдаты, ударившись оземь, вскочили. Мы проследили, куда целят их винтовки, и наконец увидели фигуру, мелькнувшую в окне аптечной лавки. Почти сразу человек скрылся.
Спустя несколько секунд мы с Вудфоллом уже, пряча лица, огибали толпу. Мы успели пересечь площадь, в то время как из распахнувшихся дверей «Копыта» вывалила новая группка горожан, не нашедших нас в комнатах. Толпа пополнилась и ускорилась, увозя Бесика. Солдаты по-прежнему палили по всем подряд окнам, не особенно глядя по сторонам и, вероятно, не особенно соображая. Прежде чем кто-то разглядел бы нас, мы влетели в лавку, грохнули дверью и без сил рухнули на пол. В нос ударил запах валерианы. Мой мечущийся взгляд поймал среди очертаний утвари огромную банку с пиявками и бессмысленно на ней замер. Из оцепенения меня вывел оклик:
– Герр ван Свитен, герр Вудфолл!
Я не ошибся. Перед нами стоял Петро Капиевский. В его опущенной руке был арбалет, а на ремне через пояс – что-то вроде короткого колчана.
– Осиновые… – изумлённо прошептал avvisatori, с усилием вставая.
– И боярышниковые, – кивнул доктор. – Древесина из святых мест.
– Откуда вы… откуда у вас… вы стреляете, как… – Вудфолл кажется, слишком запыхался, чтобы задавать внятные вопросы, только хватал воздух ртом.
Капиевский, помогая мне подняться, невозмутимо удовлетворил его любопытство:
– Я же не сразу сюда перебрался. Повоевал по молодости, не с кровопийцами, да глаз намётан. А штуку заказал у кузнеца. Как поговаривают? Предупреждён, значит вооружён.
– Жил солдат, бил врага, – тихо сказал я, глядя ему в глаза и понимая, что у меня нет иных слов, чтобы выразить уважение. – А потом благодаря птицам нашёл новый дом?
– Примерно! – хохотнул он. Вудфолл озадаченно потёр щетину. – И взял в жёны прелестную белокурую немочку лет шестнадцати, и дом ей построил, а она… а-а-а!
Доктор махнул рукой. При нём, кстати, была и знакомая шашка, а вот от чесночного ожерелья он отказался, зато сильно пах спиртным. Вудфолл, что-то вспомнив, поморщился.
– Я заказал себе здесь такой же арбалет, едва приехал, но не успели сделать…
Капиевский пожал плечами и нервно дёрнул себя за ус.
– Вряд ли вы уже его получите, друже. Думаю, Маркус с самого начала всё решил так обстряпать. Вот всегда меня настораживал, а теперь доигрались: в инквизиторы подался. Да ещё поэтишка, тьфу! Все они…
Avvisatori в упор глянул на широкое простодушное лицо Капиевского.
– Он один из них. Обращённый без укуса и смерти, отравленный и…
– Или просто спятил, – недоверчиво махнул рукой доктор. – А вот остальные… эти, на лошадях… они что, правда? Покойники? Похожи!
Мы молчали, ответ был очевиден. Доктор размашисто перекрестился – рука его тряслась. Наконец, с трудом совладав с собой, Капиевский предложил:
– Выйдем через чёрный, до часовни добежим проулками… надо помочь мальчику. И пусть он тоже… – голос дрогнул, – не дело это, чтобы одни упыри другого жгли, да ещё перед святой христианской церковью. И…
– Рушкевич не упырь, – произнёс Вудфолл резко, даже зло. Он уже спешил к дальней двери, мимо прилавков с банками и связками трав. – А вот после того, как его сожгут, упыри полезут отовсюду, и солнце не поможет. Каменная Горка исчезнет, и это в лучшем случае. Мы ведь не знаем, что у Маркуса на уме… вряд ли он здесь остановится.
Капиевский побрёл за ним, тревожно бормоча:
– А вы зря столько по кладбищу ходили, примелькались там. Вас следующими спалят, если выловят! Ох, вот я знал… знал, что грохнет что-нибудь, не помру я спокойно!
Мне не хотелось этого слушать; я больше не мог бездействовать. Перед мысленным взором стоял Бесик, в которого паства швыряла камнями. Но оставить кое-что без внимания я не имел права, я ведь отвечал не за себя одного. У двери я удержал avvisatori, а Капиевскому преградил путь. Встав между ними, я решительно произнёс:
– У меня есть сомнения, что вам стоит в это вмешиваться.
Вудфолл издал губами такой звук, будто дразнил коня, и вытаращился на меня.
– Издеваетесь? Я всегда вмешиваюсь. Это моё призвание, а представляете, какие будут материалы? Это вас я бы запер в каком-нибудь шкафу, пока всё не…
Я махнул на него рукой: сомнений в подобной реакции и не было.
– В шкафу сидите сами. Я приехал помочь и сделаю это, неважно, кто мой враг. – Я перевёл взгляд на Капиевского. – Ну а вы? Я же вижу, вы сбиты с толку и опасаетесь. Спасибо, но вам точно не обязательно идти с нами.
Секунды три меж нами висела тишина, потом Капиевский шмыгнул носом.
– А куда мне идти? – Усы его вдруг задрожали. – Доктор… это вы завтра махнёте в свою Вену, а вы, господин газетчик, куда ветер понесёт. А я тут живу, тут.
– Мы спасём ваш дом! – Вудфолл сверкнул в полумраке нервным оскалом. Похоже, мы сошлись в опасениях. – Для чего вам рисковать? Оставайтесь. У вас никакого государственного долга нет, нет и блажи.
– Сказка есть… – Капиевский будто не слышал. Мы запротестовали, но доктор пообещал: – Я коротенько, бесноватые как раз отойдут подальше, а вы проверяйте-ка пока амуницию или переводите дух. Бежать придётся во всю мочь, останавливаться не выйдет.
Мы с avvisatori переглянулись и уступили, в словах была логика. Под стихающий уличный гул Капиевский прислонился к конторке и начал считать стрелы в колчане, бережно перебирая их толстыми пальцами.
– Жил казак. Молодой, зато характерник – так у нас зовутся добрые колдуны. И услышал он от перелётных птиц, будто за рекой война, страшная. Пожалел жителей. Узнал, где река, – и в путь. Добрался. Река бурная, будто заговорённая. Шипит: «Не пущу!» И как ни колдует казак, не может перебраться: ни волны развести, ни путь осушить. Сел казак на откосе, задумался. Ничего не придумав, решил подкрепиться. Разложил припасы. Тут подходит грустная старуха, просит кусок хлеба. Хромая, жёлтая… страшная, да ещё в пыли. Казак её пожалел: «Садись, мать, что моё, то твоё». Поели, помолчали. И тут старуха говорит: «За добро предостерегу тебя, хоть не должна. Я не нищенка, я – Смерть твоя, уже рядом вот хожу. И скоро я тебя заберу, если сейчас не поедешь домой. Уезжай».