– Что-то будет, Глеб. Это… знаешь, как запах. Непонятный, неведомый запах, который неясно откуда и почему исходит. Но он есть, и что-то будет. А там, на «Гере», – она прислонилась лбом к армированному стеклу, пряча от меня лицо и глаза, – там Игорь Савичев. Я с ним вместе работала три года. В одной лаборатории. Наши столы рядом стояли… Мы пили чай в обед. Вечерами… вечерами он провожал меня домой.
– Я не знал об этом. Все должно обойтись, Ольга Николаевна, – сдавив в кулаке пластиковый пакет, я глотнул порцию яблочного сока. – Запах бывает обманчив. Не надо настраивать себя на худшее.
– Мы как ночные убийцы, крадемся к ним тихо. Малая ошибка или пустая случайность, и всем им конец. Так? – она медленно повернулась и посмотрела на меня влажными серовато-прозрачными глазами.
– Здесь не может быть случайностей. Мы для того, чтобы их исключить.
– А Савичев знает, что его условный сигнал, будет означать для него же сме-ерть? – спросила она, растягивая последнее слово, будто его звучание было приятным мне.
– Мы только выведем из строя их лучевой транслятор, – сказал командир космолета, повиснув на поручне рядом с нами.
– На «Гере» два транслятора, – Ольга сжала губы и подняла укоризненный взгляд к Осипову, – Так-то, Юр. Я много думала над этим. Все семьдесят дней.
– Тем не менее, у нас есть несколько рабочих схем, как заткнуть им глотку в случае необходимости. Уж будьте спокойны, Ольга Николаевна, – уверенно произнес Левицкий.
– А знаете что еще?… Дети Христовы[5] обещают конец света. Ровно двадцатого ноября. Перед отлетом много шума по этому случаю было в прессе и Интернете, – постарался сменить тему Лакшин.
– Угу. «Солнце рассечет тьму мечом огненным. И Господь придет в его сиянии. Но не та уже земля будет под ногами Господа нашего. Только свято уверовавшим будет милость видеть Его и быть рядом с ним всегда», – в шутку продекламировал Бахрамов.
Все от чего-то повернулись к иллюминатору и с минуту молчали, глядя на Солнце – ослепительное даже через трехслойные фильтры. Стало так тихо, что даже не было слышно тонкого пения климатической установки и поскрипывания навигатора. Расстегнув молнию комбинезона, я тоже смотрел на Солнце. В его колючем блеске мерещилось чье-то лицо с чертами неуловимыми и тревожными, как тот запах, о котором говорила Ольга.
– Дурное пророчество, – нарушил молчание Терехин. – Возмутительно дурное, – он вытер рукавом пот, с хрустом примял рыжую бороду и скривился. – Нострадамусы хреновы. Ясно кто навивает истерию, и кто на этом руки греет.
– Самое странное, что ваша теория энергоинформационных взаимодействий способствует вере в такие вот чудеса, – добавил Левицкий, коротко взглянув на эксперта ЭИС. – За последнее время буйно помешанных, подобных Детям Христовым, прочим деятелям морали и духа стало слишком много, так, будто человечеству здравомыслие чуждо, как алкоголику долговременная трезвость. И многие верят же в это! Будто каждый спешит опьянеть каким-то средневековым мракобесием.
– Не в тему, Борис, – прервал его я. – Давайте-ка по каютам.
Эту ночь (отсчет времени у нас шел по Москве) мне снился дурацкий сон: сначала Чирковский хмурый и пьяный в своем кабинете, затем Солнце с проступающем на огненном диске ликом, а потом привиделся Христос. Он был в точности таким, каким изображают Его на старых иконах, с большими печальными глазами, страдальческой улыбкой и весь окруженный сиянием. Он не говорил ничего, просто смотрел, смотрел на меня, и я ничего не мог сказать, я задыхался от света разлившегося вокруг, и еще от запаха, непонятного, тревожного, запаха, о котором вчера упомянула Шадрина. Утром я промолчал о своем сне, потому что знал: эта сентиментальная мелочь – делиться снами – осталась бы незамеченной там, на Земле, но здесь могла возмутить новую волну беспокойства, даже перейти в тихий психоз.
В 8.23 должен был состояться сеанс связи с Землей. Последний сеанс – потом мы уходили в тень для вынесенного далеко за лунную орбиту спутника-ретранслятора. Все мы собрались в рубке у экрана большого монитора и, скрывая нетерпение, ждали начало радиообмена. Я сидел ближе других к панели, робко мерцавшей голубым, и думал: «Какого черта нас сюда занесло. Даже сигнал идет от Земли к нам долгих тридцать минут. Самое быстрое, что есть во вселенной – свет, свет который мы всегда воображали, как нечто абсолютное, мгновенное, вездесущее, на деле оказывается лишь одной из игрушек тьмы». Я думал о том, как иллюзорны, фальшивы человеческие представления о мире, но в тоже время мы все больше спешим переделать мир согласно этим представлениям.
Панель пошла темной рябью – Центр в Королеве вышел на связь. Сначала на экране появился Прокопенко. Он подтвердил, что эксперимент состоится завтра по утвержденной схеме, потом, обращаясь к Шадриной, говорил много вещей сугубо научных и нам не понятных. Позже из глубины монитора выплыл Чирковский, наклонился, уперся взглядом в ствол камеры – он словно видел меня – приветливо улыбнулся и заговорил негромким, похожим на шорох голосом. С его слов, подозрения, что Штаты выслали корабль к «Гере», подтвердились через наших канадских агентов. Мы слушали его, поглядывая на черный диск дальнего локатора и мысленно взвешивая наши шансы, если случиться худшее.
– Это все, Глеб. С Богом! – в завершении сказал Чирковский, потянулся к пачке сигарет на столе и совсем тихо добавил: – Мне сегодня сон приснился. Христос в сиянии. Глупо, правда? Поэтому и говорю: с Богом! – он зажал сигарету краем губ и щелкнул зажигалкой.
– Сообщение приняли, Борис Михайлович. У нас все штатно. Завтра будем на исходной. К исполнению готовы, – ответил я заученными фразами и подал знак Руслану прервать связь.
С минуту я сидел не двигаясь. Последние слова Чирковского, будто застряли в позвоночнике. Я чувствовал холод в спине и затылке, изумление, одурение, страх. Перед глазами снова возник безмолвный лик Христа, на которого было больно смотреть из-за волн ослепительного света. Почему это привиделось одновременно мне и Чирковскому? Я уговаривал себя счесть это простым совпадением, следствием расшалившихся нервов или неведомым эффектом ЭИС, и очень боялся, что Терехин, повисший справа на крепежных ремнях, вдруг скажет сейчас: – Я тоже видел такой сон.
Но Терехин молчал. Все молчали. А «Витязь» несся вперед. С каждой секундой между нами и «Герой» оставалось на тридцать тысяч метров меньше пустоты, меньше неопределенности и меньше правды.
Двадцатого ноября в 7.12 по Москве, после нескольких затяжных импульсов орбитальными двигателями, «Витязь» вышел на исходную позицию. «Гера» медленно проплывала в двух тысячах километрах от нас, мы держали ее в прицеле лазерной пушки и были готовы идти на сближение. Где-то очень далеко по ту сторону Солнца начался эксперимент: спутники послали сканирующую волну, она стремилась к центру нашей планетарной системы. Скоро она должна была пройти сквозь гравитационную линзу – Солнце и сфокусироваться под реципиентом.
Все мы, заняв места возле командной рубки, ждали. Шадрина повторно тестировала свою аппаратуру. Мои «гóнцы», неподвижно сидели в креслах перед иллюминатором. Я неотрывно смотрел на экран локатора, где кроме точки реципиента в любой момент могла появиться вторая метка – метка американского космолета. Впрочем, она могла и не появиться: несмотря на систему электромагнитного поглощения «Витязя», американцы были способны засечь нас раньше и уничтожить до того, как мы успеем понять, что висим на их прицеле.
Над лысоватой головой Осипова, склонившегося возле навигационной панели, нервозно-красным пульсировали два хронометра: один показывал время по Москве, на втором медленно и опасно утекали минуты, оставшиеся до прибытия лептонной волны в точку фокуса.
– Душно, черт, – выпятив подбородок, Лакшин покрутил мускулистой шеей.
– Лишь бы пеклом не стало, – отозвался Игорь Терехин. Прикрыв глаза, уставшие от мигания индикаторов на приборном щите, капитан казался совсем спокойным.
Ольга ввела коды доступа, быстро определила параметры программы, и детекторы ЭИ-структур ожили с отвратительным крысиным писком. Над кварцевой пластиной появлялись и таяли голубыми снежинки трехмерные символы Сапф.[6]
– Готовность! Тридцать секунд! – бросил Осипов.
Каждый из нас тревожно отслеживал красный пульс таймера.
– Есть! – Бахрамов вытянул палец к экрану локатора – там за семь делений от метки «Геры» возникло небольшое размытое пятно.
– Что за ерунда?! – Руслан вытянулся, приоткрыв рот.
Писк ЭИ-детекторов стал истерическим и тут же оборвался. Пятно под матовым стеклом экрана густело и разрасталось. Точка «Геры» поплыла в сторону.
– Ком! Они включили двигатели! – выкрикнул Бахрамов, повернувшись к Осипову. – Указания, Юр! Какие указания?!
– Вижу, – командир «Витязя», скрывая испуг, смотрел на показания взбесившейся телеметрии.
– Это материальное образование. Ведь следов ЭИС не должно быть на радаре! – сжимая подлокотники, произнес Левицкий. – Так, Ольга Николаевна? Так?!
– Господи, я не знаю, что это! – эксперт по ЭИС беспомощно оглядывала свою испорченную аппаратуру. – Не знаю!.. У нас однажды был случай материализации.
– Облако. Или какой-то гигантский пузырь. Он приближается, Глеб Станиславович, – Терехин прислонился к иллюминатору. – Растет, будто черти изнутри дуют!
– Что с «Герой»? – спросил я Осипова.
– Включили двигатели. Ускорение три и семь десятых. Дистанция четыре тысячи девятьсот. Скоро уйдут за объект, – отрывисто рапортовал командир космолета.
– Давай за ними, Юр. Что бы ни было, мы не должны их упускать, – я повернулся к иллюминатору.
Неизвестный объект действительно походил на огромный пузырь, скрытый голубовато-жемчужной мглой. Он рос. Волокна тумана оплетали его плотным коконом. Такого не могло происходить в пустом безжизненном космосе. И на земле не могло. Это был бред. Невозможная иллюзия. Тем не менее, это