Передо мной вдруг появилось искаженное ненавистью лицо Ванессы, она смотрела на меня в упор, губы ее шевелились, выплевывая проклятья. Я снова, как и тогда, в комнате с зеркалами, увидела себя со стороны: я иду к двери, а она смотрит мне вслед и правой рукой рисует в воздухе магические знаки. Они вспыхивают светящимися линиями и гаснут, осыпаясь искрами. Явно тянет сквозняком и запахом… полыни? Ее волосы поднимаются и колышутся в потоках воздушных струй, и я вижу, что это темные змеи с черными острыми головками и блестящими глазами. Они извиваются и шипят, я вижу длинные раздвоенные язычки, они все ближе! Я вскрикиваю, отшатываюсь и закрываю лицо ладонями.
Вдруг взвыла Аделина, спящая в корзине рядом с кроватью. Я окликнула ее и протянула руку. Это было нашим ритуалом: среди ночи я протягивала руку, и она, чуткая, облизывала мне пальцы. Это значило, что все в порядке, не бойся, я здесь.
Лицо Ванессы пропало, растворилось. Я вдруг услышала мягкий дробный стук собачьих лап — Аделина, не ответив, убегала. Я поднялась и почувствовала, что пол подо мной вздыбился. Я успела ухватиться за спинку кровати и сесть. Сердце бешено колотилось не в груди, а в горле, в висках, в ушах. Мне вдруг стало холодно, я приложила руку ко лбу — ладонь стала влажной. Что это? Я попыталась окликнуть Аделину, но не смогла издать ни звука. Я слышала ее повизгивание в прихожей… Сейчас, сейчас, я встану… Меня трясло от холода, я замерзала, мне казалось, я превращаюсь в сосульку. За окном серели ранние сумерки. Длинное окно колыхалось наподобие маятника, стены «дышали», пол ходил волнами. И звуки! Шорохи, шипение, потрескивание… Вдруг отчаянный визг Аделины! Звук открываемой двери, грохот захлопнувшейся, шаги. Ужас! Качнулась и медленно подалась дверь спальни, черный проем расширился на глазах, и я оцепенела при виде выплывающей оттуда черной фигуры. Я даже не могла закричать. Повалилась на кровать, пытаясь натянуть на себя одеяло. Его выдернули у меня из рук, оно свалилось на пол. До меня дотронулась чья-то ледяная рука. Холодные легкие пальцы касались моего лица, я слышала щекочущий шелест крыльев. В комнате стало светлее. Черной фигуры уже не было, на постели, на стенах, на окне сидели сотни бабочек. Одну я сняла с лица, она осталась у меня на ладони, помахивая крылышками, красно-синяя с черными кругами. Мы смотрели друг на дружку, ее черные глаза-бусины ярко блестели. Я встряхнула ладонью, отбрасывая… Оборотня! Это был оборотень! Я узнала глаза Ванессы!
В тот же миг туча красно-синих бабочек сорвалась со стен и закружилась в бешеном водовороте вокруг меня. Они ударяли мне в лицо, плечи, грудь, их прикосновения были болезненны, как булавочные уколы. Я увидела кровь на ладонях. Бабочки с шорохом бились о стены и падали на пол, там уже образовались кучки красно-синих трепещущих насекомых. Кровь с ладоней стекала и капала на ночную сорочку. Я закричала и попыталась увернуться от бабочек, взмахивала руками, отгоняя их, чувствуя, как усиливается боль от их острых прикосновений. Кровать была залита кровью. Красное на белом. В углу кто-то сидел. Женская фигура в белом, залитом кровью. Размеренный звук капели… Лужа крови, вздрагивающая лакированная поверхность, ямки и брызги от падающих капель. Она поднимает голову — это Елизавета. Сверху слетает листок-письмо, много листков, я вижу кривые синие строчки… Бабочки исчезают. Я трогаю лицо, оно горит, словно от ожога. Я перевожу взгляд на фигуру в углу.
— Елизавета… — с трудом выговариваю непослушными губами.
Она поднимает голову, смотрит на меня черными провалами, кивает. Звук падающих капель делается громче.
— Что… случилось?
Она пытается что-то сказать. Губы ее шевелятся. Я слышу невнятное:
— Уходи.
Цокот копыт, черный всадник, сверкают латы, колышется плюмаж, лицо скрыто. Конь бьет копытом, высекая искры, пол под ним колеблется и проседает. Всадник достает меч, поднимает руку, и я вижу убегающую женщину в чепце… У нее нет лица, но в ее движениях, во всей фигуре столько страха и отчаяния, что я закрываю глаза, чтобы не видеть. Она сказала, это страх. Ванесса… А всадник? Смерть?
Скрип тележки. Елизавета прикладывает палец к губам: тише! Скрип-скрип-скрип. Я бросаюсь к двери, захлопываю ее, упираясь спиной, а оттуда кто-то рвется, дверь ходит ходуном. Я сижу на кровати и вижу себя, удерживающую рвущуюся дверь. В щель просовывается рука с извивающимися жесткими пальцами, они хватают меня, я кричу от боли. На руке появляются синие пятна. Длинная рука тянется к моему горлу, и я чувствую, как железные пальцы протыкают гортань. Я пытаюсь закричать, вместо крика из горла вырывается шипение…
Когда я пришла в себя, было светло. Я лежала на полу у двери, окоченевшая от холода. Я потрогала лицо и отдернула руку, ощутив боль и засохшую кровь. Видимо, я разбила лицо, когда упала. Я с трудом села, обхватив руками колени, уткнулась в них лицом. У меня не было сил подняться. Я увидела царапины на руках, сломанные ногти, синяки. Через открытую дверь из коридора тянуло сквознячком.
Наконец мне удалось подняться. Цепляясь за стены, я побрела из спальни. Входная дверь была открыта, Аделины не было. Я вышла на лестничную площадку — там было пусто, полутемно и холодно. Я увидела, что стою босая. Во рту был сладковатый вкус крови, меня подташнивало и кружилась голова.
Что со мной? Что было ночью?
Я заперла дверь, слабо соображая, что делаю. Вспомнила горки сбитых бабочек… Сугробы… Бабочки? Почему бабочки? Я опустилась на стул на кухне, уставилась бессмысленно в пространство. Вдруг вспомнила: Елизавета! Ночью здесь была Елизавета в белом халате, вся в крови. Она что-то сказала… Что? Не помню. И Ванесса… Я перевела взгляд на синяк на руке около локтя, вспомнила ее жесткие пальцы. Она меня выгнала. Смотрела вслед. Я ощутила укол между лопаток. Она что-то сказала… Я пытаюсь вспомнить. «Берегись!» И еще что-то… «Безумие заразительно!» — гремит у меня в голове. Я схожу с ума? Она меня прокляла? Она знала Елизавету, и ей не понравились мои вопросы… Она спросила, как Елизавета умерла… Значит, не знала о ее смерти? Я слышу легкий смешок, перевожу взгляд и вижу Ванессу, стоящую у двери. Тяжелый взгляд в упор, вокруг головы дыбом черные шевелящиеся пряди-змеи. Нахлынул ужас, меня качнуло, Ванесс стало много, в каждом зеркале Ванесса и змеи вместо волос… Я оперлась ладонями в стол и стала падать…
Не помню, как я выбралась из дома. Не знаю, как долго я пролежала в обмороке. Я ощутила себя сидящей на скамейке в собачьем скверике. День был серый, пахло мокрой землей… Кажется. Шел дождь. Дорожки и скамейка были мокрые. Асфальт блестел. Я сидела, обхватив плечи руками, приходя в себя от холодного воздуха. Голова кружилась меньше. Сквер был безлюден, лишь седой мужчина под зонтом выгуливал дога. «Аделина!» — уколола мысль. Я посмотрела под скамейку — может, она спряталась там от дождя? Но там было пусто. Я растерянно озиралась, не понимая, как я сюда попала и что я здесь делаю. Голова кружилась меньше, но мысли, размытые и нечеткие, разлетались, как бабочки. Я потерла лоб и вдруг увидела сидящую на скамейке Елизавету, она потерянно смотрела мимо меня и все терла ладонью лоб. Потом вдруг взглянула прямо и спросила: «Я вас знаю? Мы знакомы?»
Я зажмурилась и снова открыла глаза. Елизавета исчезла, как и не было. Я вспомнила, как она рассматривала Аделину, потом старательно и безуспешно искала в сумочке мобильный телефон и все время оглядывалась, не понимая, где находится. Снова и снова спрашивала меня, кто я. А теперь я сидела на мокрой скамейке в парке, не понимая, как оказалась здесь, с той только разницей, что парк был другой. Я почувствовала отчаяние. От меня ничего не зависело. Меня знобило. Я не понимала, что происходит. Замелькали картинки: Елизавета в белом окровавленном халате, бешеные глаза Ванессы, ее длинные железные пальцы, рвущие дверь, черный всадник и убегающая женщина в чепчике…
Елизавета говорила, внутри у нее падший ангел, так сказала Ванесса. Она ходила к ней, и Ванесса гнала этого ангела. Она выгнала меня… Может, я и есть тот самый падший ангел? Может, поэтому Елизавету и потянуло ко мне? Почему Ванесса соврала, что не знает Елизавету? Елизавета умерла… Добровольно ушла из жизни, так сказано в криминальных хрониках. Она не захотела больше жить. Боялась. К ней тоже приходили ночью черный всадник и женщина без лица, и Ванесса выламывала дверь железными пальцами. Однажды он взял Елизавету с собой, тот всадник. Теперь моя очередь?
Не хочу! Мысли ворочались с трудом. Повторяясь и не додумываясь до конца, они повисали безвольными вялыми растениями или водорослями, с них капало… Или это дождь? Я потрогала голову, волосы были мокрые, как водоросли… Асфальт «дышал» и изгибался волнообразно.
На скамейку рядом кто-то опустился. Я почувствовала запах кофе. Незнакомый мужчина, улыбаясь, смотрел на меня. В руке его был стаканчик с кофе. Он что-то сказал, я видела, как шевелятся его губы, но ничего не услышала. Он пристально смотрел на меня. Я отвела взгляд.
— Добрый день, — сказал он громко и раздельно. — Я вас не разбудил? Хотите кофе?
Он протянул мне стаканчик.
Я невольно сглотнула, почувствовав пустоту в желудке, и кивнула. Взяла стаканчик и спросила:
— Я вас знаю?
В его глазах промелькнуло удивление.
— Мы познакомились позавчера, вы сидели на этой же скамейке, с вами была собачка, такса, с необычной кличкой. Помните? Где она, кстати?
— Собачка… — Я окинула взглядом сквер. — Аделина!
Я попыталась вскочить, кофе расплескался. Я охнула и опустилась обратно на скамейку.
Он взял у меня из рук стаканчик, достал носовой платок, протянул мне, присмотрелся:
— Как вы себя чувствуете?
— Хорошо… Я не знаю! Все не так! Понимаете, все не так!
— Почему вы без зонта? — вдруг спросил он. — Дождь!
Дождь меж тем припустил сильнее.
— Дождь? — повторила я, бессмысленно рассматривая его.
— Давайте я отведу вас домой, хорошо? Говорите адрес! — Он встал и протянул мне руку.