– Это тебе, – к ногам юноши лёг толстый сверток, края которого скреплялись восковой печатью с оттиском странных знаков, заключенных в овал, печатью наставника. – Хозяин сказал, ты сможешь прочесть записи в пути.
– Что ещё? Он просил ещё что-то передать? – в нетерпении воскликнул Хаким.
– Нет, благороднейший. Больше ничего.
Раб дважды приложил руки к свертку, а после поднёс их поочередно ко лбу, к губам и к сердцу, в знак исполнения воли хозяина. И застыл в ожидании.
– Благодарю. Только мне нечем тебя наградить.
– Моя награда – служить хозяину, – смиренно произнес раб и вышел, пятясь задом, из палатки Хакима.
Последние слова безымянного были не просто проявлением почтения.
Наставник и ещё трое пустынников долгие три недели боролись со страшной болезнью, поразившей когда-то селение у оазиса Беркута. И человек, чьи трое сыновей вот-вот готовы были окончить свой земной путь, продолжив его в заоблачных высях, дал клятву, что станет рабом того, кто исцелит их. Двое пустынников, – пусть им зачтётся! – остались лежать, накрытые камнями, на окраине посёлка. Они – и ещё два десятка жителей: такой ценой болезнь была остановлена. Остальные выжили, и среди выживших были сыновья человека, который когда-то владел именем. Верный собственной клятве, он стал безымянным рабом.
Теперь Хакиму было о чём задуматься, оставшись в одиночестве. Наставник сказал «прочесть в пути», значит, сразу читать письмена, как бы того ни хотели сердце и жадный рассудок, не стоило. Если бы в этом имелась необходимость, рабу было бы позволено услышать другие слова. Услышать и передать Хакиму. Но он сказал «в пути», значит…
Юноша встал, лениво потянулся, расправляя плечи, омыл лицо, затем принялся одеваться. И тут в голове зашевелилась мысль, которую нельзя было принять за лишнюю.
Интересно, подумал он, стоит ли сорвать печати, едва я оседлаю коня, или можно будет сделать это позже, на первом привале? Но как мне тогда определить путь? Почему наставник не сказал «прежде чем седлать коня, прочти и узнай…»? Сорвать печати, сидя на коне, или раньше? Проехать лишнюю треть фарсанга, или достаточно будет одного шага? Ведь путь – это дорога от первого до последнего шага к цели. Наставник любит говорить загадками, не кроется ли здесь одна из них?
Отправиться завтра на рассвете. Прочесть в дороге. Как же это всё похоже на вечные загадки Наставника. Чем же тогда заняться сегодня? Ожидание непереносимо, хотя ожидание пути и есть путь. И есть…
– О я недостойный! – вырвалось у Хакима, пока он судорожно, но не без аккуратности взламывал печать.
«Любимый мой ученик! Слуга должен передать пожелание, но если ты решил исполнить его так, как подсказал только разум, без участия сердца, и сидишь сейчас в седле, то знай, ты опоздал! Твой голод к познаниям оказался недостаточен.
Если годы учений сделали тебя мудрее, не превратили в послушного слепца, идущего за поводырем, и на печатях письма ещё не остыло прикосновение моего слуги, то знай и другое: времени отмерено мало. В тот час, когда всё длинное станет коротким, ты должен находиться в пяти фарсангах от поселка. Ищи небесное отражение того, кто вечно держит поводья. Пусть свет дня не будет помехой. Там, где ты окажешься, один след живого коснется другого следа, и станут они стрелой, указывающей дорогу. Торопись, Хаким! Ни рабу, ни коню, вообще никому на свете не интересен твой путь. Только тебя будет на этом пути хранить Вершитель. Торопись, и следующее пусть откроется после».
Первое письмо оканчивалось, внутри него имелся другой свиток, скрепленный печатью.
Длинное станет коротким. Полдень! В полдень я увижу слияние двух теней. А пять фарсангов, тридцать пять тысяч шагов, одолею верхом за три часа.
Сквозь край откинутого полога он увидел, как блестят и переливаются песчинки в солнечном свете. Хаким никогда не позволял себе спать так долго.
До полдня всего ничего, думал он. А ещё придётся отыскать нужное место. В поисках небесного отражения… Держащего поводья… Свет дня пусть не служит помехой. Да! Это они! Мицар и Алькор, пророк Али и его конь!
– Эй! – крикнул Хаким, который теперь знал направление первого перехода. – Эй!
Ответом была тишина. Трое молодых учеников, будущих лекарей, не понимая, что нужно Хакиму, выглянули из своих жилищ. Раба нигде не было видно. Скорее всего, он отправился к роднику – набрать, как и обещал, воды.
Раба не было, ученики недоумевали, конь лениво играл хвостом в загоне.
Наполнить переметные сумки финиками означало дожидаться ключей от амбара, которые всегда носил при себе слуга. На дне большого чана виднелся остаток вчерашнего чая, набухшие листья, едва покрытые жидкостью.
Без еды он проживет неделю. Вода в пустыне важней. Содержимое чана можно растянуть на двое-трое суток пути. Дальше придется выживать. Ведь страдания не значат ничего по сравнению с тем, что ему доведётся свершить.
Спешно накинув седельный коврик с кошелем, подпругой и стременами, спрятав на груди свитки, которые важнее всего, понимая, что без них ни за что не добраться до места Посвящения, Хаким тронул пятками бока скакуна.
Из оружия при нём имелись только плеть, короткий кинжал и посох с острым концом, который он закинул за спину, перевязав прочной веревкой. Солнце шествовало всё выше и выше, ход его неумолим и размерен. И нужно было спешить.
Этим летом я понял, что каждое событие, любая случайность, перехваченные взгляды и трещины на асфальте – всё это знаки. Я смотрю на виноград, увивающий балконную раму, и вспоминаю, что вчера листья были повёрнуты не так. А сочных гроздей было меньше. Не могли они появиться за одну ночь. И это значит, что что-то обязательно произойдёт. Навряд ли, конечно, наступит конец света, да он пока и не нужен. Но новая встреча, новые мысли, новые чувства, просто странный телефонный звонок. Что-нибудь случится…
– Ну же, давай!
Хаким стегал коня плетью. Убедившись, что это не помогает, соскочил на песок и погнал животное средним шагом, держась за седло.
Копыто, не вовремя сбитое о скрытый песком камень, стало первой преградой. И собственная тень начала насмехаться над Хакимом, делаясь всё короче и короче. А сам он, боясь потерять путь, и вынужденный из-за этого направлять коня прямиком через песчаные холмы, отсчитывал шаги, как делают это скороходы, потерявшиеся в пустыне. Они отсчитывают числа до бесконечности, чтобы увлечь сознание в сторону от невеселых мыслей.
Три четверти пройдено. Впереди однообразный пейзаж песчаной холмистой равнины. Горизонт казался близким, рукой дотянуться, потому что уже над третьим-четвертым холмом вставало марево полуденного зноя.
– Быстрее, быстрее! – торопил он себя, когда в одной из ложбин между холмами явилось высохшее дерево. Хаким даже не сразу понял, что добрался.
Он чуть не прошел мимо, но вовремя остановился.
– Глупец! В одном живом бесконечность живого!
Маленький жесткий лист на одной из веток дерева, как вовремя он открылся Хакиму!
Взгляд впился в окончание тени этого дерева, ожидая чуда. Он снова заглянул в письмо: «один след живого коснется другого, и станут они стрелой, указывающей дорогу…»
– Трижды глупец! Все тени ложатся одинаково!
Хаким сделал шаг вперёд, и его тень слилась с тенью дерева. Здесь, в тени, можно было глотнуть чая, развернуть второе письмо и начать обдумывать следующую загадку наставника.
Он справился, хотя чуть было не ошибся, определяя направление течения в пересохшем русле. Бывшего течения бывшей реки. Вода ушла давно, и глиняный её след тоже скоро исчезнет. До следующих дождей, что приходят в пустыню на две недели в год.
Собрав со дна седельного кошеля пригоршню завалявшихся зерен, Хаким подставил ладонь под мягкие губы страдающего животного. Хороший коновал вернул бы коню прежнюю прыть за пару-тройку дней. Но не было этой возможности у Хакима. Теперь конь стал обузой, к тому же его нечем было напоить, а рука не поднималась его зарезать. Много ли толку? Куда он свалит куски мяса? В сумках чай, за пазухой свитки. Вспомнились слова из письма наставника про то, что ни раб, ни конь…
Сделав маленький надрез на шее скакуна, Хаким отпил пару глотков свежей крови, а после, зажав рану на несколько мгновений, пошептав и дав ей закрыться, – необходимое для пустынника умение, – кольнул его в круп. Конь разразился обиженным ржанием и, так же хромая, отправился в обратный путь.
– Пусть дойдёт! – пожелал ему Хаким. – Только бы не рыжие собаки!
Думать о случайной стае песчаных собак не хотелось, потому что не только конь мог стать их жертвой, но и одинокий путник, которому не помогут ни посох, ни кинжал.
Потом были третий и четвертый день, третий свиток и четвертый. Хакиму приходилось каждый раз выискивать новое направление. Песок скрипел на зубах, переметные сумки опустели, голод и жажда сбивали с мысли. Гораздо привлекательнее всех истин мира представлялась сейчас лепешка в кунжуте. Хаким начинал испытывать искушение бросить всё, признав себя недостойным, и вернуться обратно, пока он помнил ещё дорогу. Ведь свитков оказалось много.
Задачи становились труднее и труднее. А может, это лишь казалось ему, уставшему искателю истины, чей разум и воля вступили в борьбу с человеческой сущностью.
– Что сущность человека? Соблазны и слабость, стремление к сытости и покою, – звучали в сознании давние слова Наставника.
На пятый день Хаким наткнулся на мутную лужицу. Осколком чудесного рая, что обронили небесные гурии, показалась она. Но сразу пить было нельзя. Точность очередного исчисления зависела именно от уровня воды в лужице, так было сообщено ему в очередном письме. Он понял, что чудо уже присутствует рядом. Не мог знать наставник, никуда не отлучавшийся в последние недели, об этой лужице и уровень воды в ней. Не мог.
«…увидишь то, за что не жалко порой отдать последний золотой дирхем…»
Конечно же! Это вода в пустыне!