Мы молчим еще некоторое время. Кажется, каждый из нас опасается или просто не хочет сделать первый шаг.
Наконец, решаюсь.
– Прощай, – говорю я.
– Прощай, – откликается он.
Звонок к началу финального акта тщательно разыгрываемой последний месяц пьесы прозвенел. Вот только… что будет на сцене, когда опустится занавес?
Я закрываю за собой дверь. Латексные перчатки неприятно стягивают кожу, и я с облегчением сдираю их с рук и прячу в карман. Необходимое средство безопасности, ничего не поделаешь. Если все раскроется, и на старика выйдут, в его комнате, по крайней мере, не будет моих отпечатков пальцев. О волосах я также подумал заранее, и только поднявшись на нулевой уровень, опущу с головы плотный капюшон. А что до того, что кто-то мог меня заметить… человеческое зрение – ненадежная штука, куда ему до техники. А техника скажет, что никаких моих следов не было. Никаких следов. А нет следов – нет и меня, нет и человека.
Конечно, здесь везде сканеры чипов, слишком уж неблагонадежный район, нужно следить за каждым его обитателем и, тем более, залетным гостем. Но пусть, пусть сканируют. Я уже три года как человек с миллионом лиц. Динамический чип – нелегальная и безумно дорогая штуковина. Каждые восемьдесят секунд – новый код. Пожалуйста, считывайте, сколько душе угодно! Конечно, вы удивитесь, почему кто-то окажется практически одновременно в двух совершенно разных местах, но разве это моя проблема? Проверьте ваш сканер! Я человек с миллионом лиц, а значит, без лица.
В лабиринте подземных улиц темно, душно и затхло. Кондиционеры практически не работают, забиты пылью, грязью, землей, да чем угодно, чем только можно забить их. Да, их должны чинить, но специалисты сверху спускаются сюда только в самом крайнем случае, когда люди начинают умирать и портить график посещения рабочих мест. Местные же умельцы больше ломают, чем чинят. Когда-то тут пытались сделать ответвление единой коммуникационной системы, с общим программным центром, но спустя уже три дня украли все кабеля и вывернули платы с микросхемами. Здесь прошлое, здесь темные века технологий, здесь сто лет тому назад.
Кто-то блюет в темноте, кто-то хрипит, а может, так дышит, остатками полуразложившихся легких.
Что-то хлюпает впереди, сбоку, сзади.
Сзади?
Я резко останавливаюсь.
Это может быть кто угодно. Кто угодно – от генномодифицированных крыс-охранников до моих потенциальных клиентов с напрочь отшибленными цифронаркотиками мозгами, и даже…
Вот это-то «даже» мне и не нравится.
И тем более не нравится мне потому, что когда я остановился, так же остановилось и хлюпанье сзади.
Конечно, рано паниковать, и это может быть даже банальный трущобный грабитель, может быть маньяк, на худой конец. Но если еще пару часов назад с меня было нечего взять, то сейчас в моих руках сокровище, сопоставимое с величайшими драгоценностями мира. Беда только в том, что его ценность известна лишь мне и старому, всеми позабытому архитектору, поэтому при таком раскладе оно сгниет где-то в грязи, под тусклыми фонарями, полузатоптанное и незамеченное.
А вот при раскладе другом…
Черт возьми, где же я мог так проколоться? А ведь это же я, точно я, не старик же сдал меня властям, в конце концов?
Я делаю шаг.
Грязь под моими ногами влажно чвякает, и такой же чвяк-близнец слышится в паре метров за моей спиной.
Ну что ж… как говорится, больше ничего не остается.
Я бегу очень долго, петляя по лабиринтам, то и дело сворачиваю в переходы, где уже был пару минут назад, поскальзываюсь на лужах, в которых чуть не извалялся за пять минут до этого, и неустанно вслушиваюсь в такое же хлюпанье и поскальзывание за своей спиной. Наконец, я вырываюсь на поверхность, на нулевой уровень, и ныряю в пеструю взбудораженную толпу. Она уносит меня как щепку, оторвав от преследователя. А может, так же уносит и его, оторвав от меня.
Мне надо немного отдышаться, и я забиваюсь в дальний угол самого грязного и замшелого бара нулевого уровня.
Так уж получилось, что этот угол оборудован окном, хотя, честно говоря, это настоящее окно ничем не отличается от суррогатов нижних уровней, а то и похуже их. Я осторожно, рукавом куртки и пальцами, соскребаю грязь и плесень со стекла, а скорее, надо полагать, с прозрачного пластика – вряд ли у здешнего хозяина нашлись бы деньги на такое дорогое и такое хрупкое и непрактичное в этих условиях стекло.
Все тот же туман, только здесь от множества неоновых вывесок и огней забегаловок он мертвенно-синюшный, какие-то лужи… Интересно, это прошел ливень, или же что-то прорвало на ближайшем нижнем уровне? И огромные тени мертвых цеппелинов, заменяющие давным-давно потерянные в этом мире облака.
В стакане плещется что-то мутное, отдающее резким запахом, и я долго не решаюсь отхлебнуть. Ведь, ворвавшись в бар, запыхавшись и еще переживая призрачную погоню внизу, я даже и не запомнил, что же конкретно заказал.
Наконец, вздыхаю и резко выливаю жидкость в рот. На удивление, вкуса нет никакого.
В баре практически нет посетителей. Лишь какие-то две голограммы тускло мерцают за столиком в противоположном углу. Вряд ли это вирт-свидание, романтичным это место назвать уж точно нельзя. Скорее, двое барыг обсуждают какие-то дела, опасаются, что «Большой Брат» v. 3.11 сканирует переписку, поэтому и решили встретиться с глазу на глаз. Правильно опасаются. Сканирует.
– Куда-то торопишься? – голос над моим ухом растягивает слова, как будто его хозяин живет в параллельном мире, где время течет по-иному, где год считается за два.
Мне даже не надо оборачиваться, чтобы понять, кто это. А может, что это?
На этот вопрос уже несколько лет нет однозначного ответа.
Полу- (а может, даже треть-, четверть-, пятая-часть-?) человек, полу- (две-трети- и так далее?) машина. Железный Дровосек из старой сказки. Железный Дровосек, который самой первой частью себя потерял сердце.
Лучший детектив города, блестящая полицейская ищейка и мой злейший враг со школьной скамьи. Мы не встречались лет двадцать, но тем свежее детские обиды и подростковая злоба.
Не нужно гадать, что привело его сюда.
Не нужно предполагать, как это закончится.
Интересно лишь, с какого момента он узнал о том, что я собрался сделать?
Я кисло улыбаюсь. Динамический чип меняет мои личности. Смотри, Дровосек, смотри, сканируй своим всевидящим оком, удивляйся и думай, что пора на свалку.
– Всегда найдется кто-то, по сравнению с кем мы торопимся, и кто-то, по сравнению с кем тащимся как черепахи.
– Ты всегда умел красиво говорить, – кивает он. – Выпьем?
– Я бы не хотел… – осторожно отвечаю я.
– А что так? Собираешься управлять транспортным средством? Думаю, тебе не по карману штуки с настоящим рулем. А автопилоту плевать на промилле в крови.
Он смотрит на меня прищурившись, наклонив голову набок. Один глаз у него точно имплант, причем достаточно старый, а вот как насчет второго?
– Почему упал Икар? – спрашиваю я его.
Он молчит. Наверное, не ожидал такого вопроса. А может, не знает, о ком я спрашиваю.
– Сложно сказать… – наконец отвечает.
– Слишком много вариантов?
– Да нет, – пожимает плечами. Слышен едва заметный хруст. Неужели у него ключицы свои? – Слишком мало доверия.
– К чему?
– Я бы лучше сказал, к кому. Но пусть будет к чему. К источнику.
– Это миф, – уверенно парирую я. – Источник – народ. Тут сложно говорить о доверии и недоверии. Миф либо есть, либо его нет.
– Я не про народ, – механические пальцы осторожно гладят стакан, а я краем глаза рассматриваю его одежду и с удивлением понимаю, что не вижу ни пятнышка грязи.
– А про кого?
– А кто мог обо всем этом рассказать?
– Яне понимаю.
– Двое сбежали из лабиринта, – меланхолично говорит он, словно читает старую, наизусть заученную лекцию. – Один погиб, второй добрался до места. Кто мог обо всем этом рассказать?
– Миф вовсе не полицейская хроника. Кроме того, все это известно лишь со слов Дедала.
– Бинго! – вяло усмехается он. – Хотя запоздалое бинго, я бы сказал.
– Ну, уж какое есть, – я делаю вид, что мне надо поправить застежки сапога, и наклоняюсь вниз. Его обувь чистая, относительно чистая, да… но совершенно точно не бывавшая сегодня на нижних уровнях.
– Да уж. Так вот… насколько ты можешь доверять словам Дедала?
– Не знаю… – я снова выпрямляюсь за столом. – Но зачем бы ему врать?
– А зачем люди врут? – на этот раз он усмехается криво, и я замечаю блеск дурно вживленного металлониточного нерва на правой щеке. Почему он не поставит себе вуальный голочип? Небольшая ежемесячная плата, зато все будут видеть нормальное человеческое лицо. – Кроме того, есть еще и второй вопрос. Почему люди врут.
– А разве есть разница между этими вопросами?
– Колоссальная! – он машет рукой, заказывая еще по стаканчику, не замечая моих вялых протестов. – «Зачем» предполагает явное наличие выгоды от этой лжи, и нам надо только понять, что же это была за выгода, определить ее из круга возможных.
– А «почему»?
– А «почему» может и не иметь явной выгоды. Это может быть что-то подсознательное, неотчетливое, просто какая-то неосознанная потребность соврать.
– Ну, хорошо… зачем, или почему, Дедал мог соврать?
– Ты предлагаешь мне устроить небольшое детективное расследование дела, закрытого за давностью лет?
– Нет, мне просто интересно. Я бы сказал, что это… несколько необычный взгляд на миф.
– Я бы сказал, что это совершенно обычный взгляд на любую ситуацию, где замешаны два и более человека.
Я молчу.
Он тоже.
– Мне кажется, что ты очень хороший детектив, – наконец честно говорю я.
– Мне обидно, что тебе это только кажется, – так же честно отвечает он.
– Мне кажется, что ты мог бы с легкостью раскрыть это старое дело Икара.
– Не думаю.
– Почему?
– Потому что мне никто за это не заплатит.