Мирон проснулся, словно от толчка, резко приподнялся на топчане, откинув укрывавший его овчинный полушубок. Напряженно прислушался. Тишину нарушало только дыхание спавших. Оглядел убогое пристанище, озаренное тусклым светом из оконца, затянутого рваным бычьим пузырем. С низкого потолка свисали пряди мха. На грубо обструганном столе в беспорядке стояла глиняная посуда, валялись деревянные ложки. На полу угадывались фигуры людей, закутанные в полушубки и кафтаны. Ночи стояли по-осеннему холодные, а глинобитная печурка была разрушена. Так что прихваченные на всякий случай кожухи и шубейки оказались кстати.
Накануне, ближе к вечеру, попали в проливной дождь, но, к счастью, наткнулись в тайге на крытый корой охотничий курень. Набились в него битком, и поэтому к утру в нем нечем было дышать от ядреных запахов мужского пота и непросохших портянок.
Но Мирон проснулся не от вони. Что-то другое разбудило его. Какой-то посторонний звук? Некоторое время он лежал, прислушиваясь, затем встал и, осторожно переступая через товарищей, лежавших на полу вповалку, подобрался к оконцу. Ветки елей, охвативших избушку плотным кольцом, мешали обзору. Он протянул руку и отвел мохнатую лапу. Низкий туман стлался над землей. Трава, бурелом, кусты тонули в сизой пелене…
Странное беспокойство не отпускало. Тогда он накинул на плечи полушубок, натянул сапоги. От порога поднял голову Силкер. Он даже ночью не снимал свой малахай. Ничего не спросил, но смерил тревожным взглядом.
– Спи! – махнул рукою Мирон и вышел из избушки.
На улице было сыро и зябко. Мелкая морось сочилась с неба. Набухла влагой земля, серебряным бисером свисали с каждой еловой ветки, с каждой травинки капли воды. Под навесом из лапника чадил дымом костерок. На нем готовили ужин – незамысловатую похлебку из пшена и сала. Рядом с костром – темный силуэт. Один из сторожей сидел, прислонившись к стволу огромного кедра, с зажатой между колен фузеей, и таращился на Мирона сонными глазами.
– Где второй караульный? – строго спросил Мирон, подходя к костровищу.
– До ветру отлучился, – сторож мигом вскочил на ноги.
– Как ночь прошла?
– Тихо все, – пожал плечами казак. – Туман лег, а в нем всякий звук тонет!
Из кустов, подтягивая штаны, вышел второй. Заметил Мирона, принял бравый вид.
– Мы тута глаз не сомкнули, – сообщил торопливо. – Всю ночь костерок жгли. Гнус в энтих лесах шибко голодный. Заел совсем.
– А что ж огонь потух?
– Так дрова кончились, – объяснил первый. – А с поста разе можно отлучиться?
– Ладно, – махнул рукой Мирон, прекращая болтовню. – Ночь спокойно прошла – и слава Богу! А сейчас давай-ка в лес за хворостом! Скоро людей поднимать.
– Слушаюсь! – вытянулись во фрунт казаки. – Будет исполнено!
И, подхватив топоры, мигом скрылись в лесной чаще. Мирон постоял с минуту, раскачиваясь с пятки на носок, вдел руки в рукава полушубка и направился в противоположную сторону.
Тропа, явно звериная, вилась между камней и выступавших над землей мощных корней деревьев. Вскоре она вывела к верховому болоту. Сквозь редколесье виднелись мощные складки хребта, покрытого темно-зеленым бархатом хвойного леса. Снеговые шапки гольцов отсвечивали розовым. Там всходило солнце. И над этим огромным молчаливым миром плыли пушистые, словно тополиный пух, облака.
Вяло отмахиваясь от комаров, Мирон скользнул глазами по серо-ржавой поверхности болота. И вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Мигом оглянулся и вздрогнул от неожиданности. Почти рядом, потянись, и рукой достанешь, – всадник! Застыл в тени у камня, не шелохнется. Кыргыз в полном боевом облачении: в куяке и в шлеме, с пикой в руке и боевым топором поперек седла.
А у него с собой не то что пистолета, ножа не найдется. Ух ты, как бесславно закончится жизнь! Сейчас кыргыз взмахнет топором, и покатится дурная голова в ржавое болото…
Но кыргыз вел себя странно: пикой не целился, за топор не хватался. Мирон выхватил взглядом руку, которая удерживали поводья. Очень маленькая рука с изящным запястьем! И сапоги невелики, вроде как детские… Сердце чуть не выпрыгнуло из груди одновременно с догадкой. Он поднял глаза, надеясь и страшась своей надежды!
– Айдына! – то ли выдохнул, то ли прошептал.
Взгляд чаадарской княжны был высокомерен, нежные губы сурово сжаты. А ведь узнала, черноглазая бестия! Мелькнула в глазах искра и пропала! Но хоть бы одна жилка дрогнула на лице. Продолжала смотреть сверху вниз с непроницаемым видом, точно каменный истукан. И ни тени испуга, ни капли смятения…
– Айдына! – повторил Мирон, уже не скрывая радости. – Откуда ты взялась?
Князь протянул руку, чтобы взять коня под уздцы. Но Айдына резко пришпорила его, и тот заржал, вскинулся на дыбы. А затем стеганула по крупу камчой, и конь рванул с места в галоп, как пущенная из лука стрела, едва не сбив Мирона с ног. Еще мгновение – и всадница, преодолев склон, очутилась на заросшей кипреем поляне. Пронеслась вихрем, сметая розовые соцветия, а следом из-за кустов со свистом вылетела еще тройка кыргызов.
– Айдына! Стой! Ты куда? – заорал князь не своим голосом. – Вернись!
Его вопль подхватило эхо и пошло гулять между сопок, дробя и перекатывая звуки, словно горошины в глиняной плошке.
– Уводи своих людей, Мирон! – донеслось снизу.
И все! Словно и не было ничего!
Князь с ошарашенным видом стоял возле камня. Белесые клочья тумана, взбудораженные дикой скачкой, затягивали опушку леса.
– Чертова девка! – произнес он в сердцах. – Зачем появилась? Чего хотела?
«Уводи своих людей, Мирон!» Что значит – уводи? Из острога? Или из этого леса? Неужто верит, что он послушается и уберется с ее земель?
Шум и гам на тропе отвлекли его от раздумий. С десяток верховых казаков – в нательных рубахах и портах, босых, но с саблями наголо – мигом окружили его.
– Что? Кыргызы? – Никишка, с красным от возбуждения лицом, едва сдерживал лошадь. – Куда делись?
– Давай назад! – приказал Мирон. – Нет никаких кыргызов! Померещилось мне!
И тут заметил взгляд Никишки. Тот с недоумением уставился на кучку свежего конского навоза возле камня и на следы копыт, отчетливо проступивших на глине. Посмотрел на Мирона и тихо, одними губами спросил:
– Айдынка была?
Мирон кивнул. И тогда Никишка заорал:
– Вертайся, служивые, в табор! Шибче, шибче! Каша в котле простынет!
Глава 13
Занятый своими мыслями, Мирон не заметил, что отряд миновал болота. Тайга стала гуще, да и деревья пошли рослые и раскидистые. Только когда ветки несколько раз пребольно хлестнули его, князь сообразил, что надо спешиться, и пошел рядом с навьюченной лошадью…
Впрочем, казаки тоже вели коней на чумбурах. Взгляд Мирона все чаще останавливался на могучих березах, стоявших в траве, словно в чулках, – кора была начисто снята на высоту человеческого роста. Невольно прибавив шагу, князь шел теперь впереди лошади, нетерпеливо подергивая за уздечку. Казаки следом за ним прибавили шагу. Лошади фыркали, раздувая ноздри. Ветром нанесло запах дыма. Видно, впереди курень, до которого, как ни крути, добирались почти двое суток.
Березняк внезапно кончился. Взгляду открылась большая поляна, поросшая травой. По ней было разбросано с десяток строений: лабазы – хранилища припасов на высоко срубленных стволах; низкие деревянные юрты с берестяными крышами, усеянные черепами белок и соболей; что-то вроде высокого шалаша, покрытого шкурами. Внутри него на длинных вешалах вялились полоски черного мяса. Несколько собак бросились навстречу, но не залаяли, лишь принялись молча обнюхивать всадников и их лошадей. Пожилая скуластая женщина, возившаяся у костра, обложенного камнями, вскрикнула и, прикрыв лицо рукавом, кинулась в юрту. Из-за кучи хвороста, из-за шалаша с опаской выглядывали чумазые ребятишки.
Из юрты показался невысокий узкоглазый мужик с очень смуглым заспанным лицом, с короткой косицей, в которую был вплетен узкий ремешок. Он прикрикнул на собак, прыгавших вокруг лошадей, и вопросительно посмотрел на Мирона, сразу определив в нем старшего.
Что-то спросил испуганно. Силкер перевел:
– Кого орысы ищут?
– Башлыка вашего, Охчая, – ответил Мирон, – где его найти?
– Там Охчай, – махнул мужик в противоположную сторону. – Давно орысов ждет.
Отряд пересек поляну и скрылся в лесу. А мужик еще долго стоял, провожая взглядом русских. Затем прикрикнул на детей и скрылся в юрте.
Охчай вышел навстречу казакам. Низкорослый, с хитрым прищуром, в лисьей дохе до земли. Пот ручьем катился по широкому лицу с глазками-щелочками и высокими скулами. Но Охчай держал себя важно, как и подобает старшине рода. Махнул рукой, и женщины расстелили на траве войлочные ковры. Принесли бурдюк с айраном, расставили пиалы. Казаки расселись полукругом. Несмотря на жару, к айрану никто не притронулся. Рассматривали настороженно друг друга, следили за каждым движением.
Охчай и второй башлык – Шолго, в овчинной шубе мехом наружу, – устроились напротив. Приняли важный вид, но тоже тревожно косились на оружие казаков. Видно, побаивались, что схватятся те за свои огненные палки…
Мирон начал беседу подчеркнуто миролюбиво, не спеша, давая Силкеру возможность переводить все слово в слово. По правде сказать, князь не слишком доверял кыргызу, хотя тот и выказывал ежечасно свою преданность. По этой причине приказал Никишке сесть рядом и слушать в оба уха, что толмачит Силкер: не привирает ли, не искажает ли сказанное Мироном. Но Никишка пока помалкивал. Кыргыз довольно ловко справлялся со своими обязанностями.
– Слышал я, в твоем роду охотники добрые и скота много? – спросил Мирон Охчая.
– Охотники совсем дурные, скота вовсе мало… Утонуть мне на берегу, пусть дохлый ворон глаза выклюет, если говорю неправду, – скривился Охчай. – Духи леса шибко осерчали. Зверь от нас в другие места откочевал… Кормиться ему нечем. Кедровая шишка второй год не родится, солнце траву выжгло. Скота тоже убавилось. Медведь давит, рысь давит, росомаха и та на телят бросается… Худо совсем, Ах орыс