Даже в бреду он задыхался от любви к ней. Белое платье, словно сотканное из утреннего тумана, струилось, как дым над очагом, обволакивая тело Айдыны. Оно сияло тысячами алмазных брызг, сверкало и переливалось, точно роса под солнцем. А на руках она держала младенца. И на миг Мирону показалось, что сама Пречистая Дева идет к нему, но не такая, какой он привык видеть ее на иконах, – бесплотная, кроткая, излучающая печаль… Нет, он увидел языческую богиню-Мать – сильную, ловкую, смелую. Без капли печали в глазах. Напротив, они горели счастьем и улыбались…
– Айдына, радость моя… – прошептал Мирон спекшимися от жара губами и потянулся к ней всем телом.
И почувствовал, как прохладные ладони коснулись его лица. С трудом разлепил веки. Мутное, дрожащее пятно над ним приобрело четкие очертания. Вправду, Айдына! Как она здесь оказалась? Или опять перед ним видение? Протяни руку и ухватишь воздух?
– Айдына, – снова позвал Мирон, не узнавая своего голоса – тихого и слабого, дрожавшего, как у немощного старика.
– Молчи, – ее ладонь накрыла губы. – Тебе нельзя разговаривать. Духи болезни могут вернуться.
– Духи болезни? – он улыбнулся. – Уже не вернутся! Я их напугал!
Айдына тихо засмеялась.
– Ты меня напугал. Я просила Аппаха изгнать духов болезни. Он камлал три дня и три ночи, чтобы трясучка оставила тебя. А Ончас поила тебя травами. Смотри, твоя рана почти зажила. Я промывала ее каждый день смольевой водой и прикладывала листья бадана!
– Я попал в ловушку на тропе. Твои люди постарались? – спросил Мирон, отрывая голову от подушки и не чувствуя ставшего привычным головокружения.
Айдына усмехнулась и пожала плечами.
– У меня не хватит воинов, Мирон, чтобы расставить их на тропах, что ведут в наши земли. Воины – не сторожа. Они должны защищать народ Чаадара от врагов. А врагов много вокруг. Орысы тоже наши враги. Вы пришли к нам без спроса, ведете себя, как хозяева.
– Мы – не враги, – тихо сказал Мирон и коснулся ее руки. – Сибирь – велика, здесь всем довольно места.
Айдына покачала головой.
– Если вы не враги, то зачем забираете то, что принадлежит нам? Ваша земля далеко, и мы не приходим туда, не строим свои юрты, не пасем скот, не заставляем принимать нашу веру…
– Время сейчас такое, – не сдавался Мирон. – Если русские разрушат остроги, уйдут из кыргызских земель, здесь мигом объявится богдыхан, а с ним многие тысячи воинов. Тогда вы не только рухляди лишитесь, но и своих голов. Вас сгонят с родовых земель, заставят молиться маньчжурским богам.
– Кыргызов трудно убить! – Айдына гордо вскинула голову. – Многие хотели покорить наш народ, но у них это плохо получалось. Завоеватели приходили и уходили, а мы оставались. Платили дань, но никто не выгонял нас с наших земель, не отбирал наши жизни.
– У вас их и сейчас никто не отбирает, – тяжело вздохнул Мирон, поражаясь упрямству Айдыны. Молода еще, потому не понимает очевидного.
Спор отобрал и те малые силы, которые с трудом возвращались к нему. Мирон упал головой на подушку. Глаза закрывались, но он, хоть и с трудом поднял веки, сказал едва слышно:
– Пускай я твой враг. Но этот враг любит тебя! Не оставляй меня!
Айдына рассмеялась, затем крикнула:
– Иди сюда!
Эти слова явно относилось не к нему. Раздались мягкие, осторожные шаги. Мирон уже не видел, кто вошел в юрту. Цепляясь за Айдыну, как сухая трава цепляется корнями за землю под порывами ветра, он боялся, что снова впадет в забытье. Ее руки были мостиком между смертью и жизнью, между прошлым и настоящим. Но ее пальцы выскользнули из его ладони.
Мирон хотел крикнуть: «Не уходи!» – но пересохшее горло вытолкнуло всего лишь: «Не-е-е…» И он зашелся в кашле.
– Э-э-эх! Мирон Федорович! – раздался чей-то смутно знакомый голос. – До чего ж вас лихоманка довела!
Под голову ему подсунулась твердая мужская длань с бугорками мозолей, а к губам прижалась какая-то посудина. И полилась в рот живительная влага – кисловатая, с молочным привкусом…
«Кумыс!» – подумал Мирон и вновь погрузился в трясину видений…
Глава 17
Очнулся он под вечер. В юрте было сумрачно, лишь сполохи огня разгоняли темноту. Возле очага спиной к Мирону сидел мужчина и курил трубку. Дым поднимался к отверстию в крыше. Князь долго наблюдал за ним, не решаясь окликнуть. Наконец мужчина стряхнул пепел в очаг и повернулся.
– Никишка! – вскрикнул Мирон, от радости не веря своим глазам. – Ты ли это?
– А кому же еще быть?
Черкас мигом очутился возле его постели. Помог сесть, заботливо укутал одеялом.
– Но как ты здесь очутился? – недоумевал Мирон.
– От огня еле ушел, лошаденку свою потерял, вот и плутал по тайге пару деньков. Уж и не чаял людей найти. А тут кыргызы подвернулись. По башке настучали и на аркане в ихнюю деревню привели. Тут я Айдынку и встретил. Велела за тобой приглядывать. – Он склонился к Мирону и доверительно прошептал: – Хорошая она девка! Жалостливая! Не гляди, что кыргызка!
– Кроме тебя кто-то еще спасся?
– То одному Господу ведомо, – вздохнул Никишка. – Кабы кто нашелся, я бы тут не сидел. Вместе бы к острогу прорывались!
И спохватился:
– Поесть бы вам надо! Скоко дней в горячке валялись, небось брюхо-то подвело?
Тут Мирон почувствовал такой приступ голода, что чуть не захлебнулся слюной, и молча кивнул головой.
– Щас! Мигом сообразим!
Никишка метнулся к очагу и вернулся с котелком, над которым курился парок. А запах он источал столь удивительный, что Мирон едва удержался, чтобы не вырвать котелок из рук Никишки.
– Я давеча глухарку добыл, – объяснял Никишка. – Похлебку для вас сообразил.
Но Мирон не слушал, тянулся руками к котелку. И когда ухватил его, тотчас припал к краю и с жадностью принялся пить жирный, пахнувший травами отвар.
– Э, нет! – отнял у него котелок Никишка, хотя в нем оставалось больше половины глухариной похлебки. – Кишки свернутся от долгой голодухи.
– И то хорошо, – улыбнулся Мирон и снова упал на подушки.
По телу разливалось блаженное тепло. Опять потянуло в сон, но теперь он заснул по-настоящему – без жутких видений…
Мало-помалу болезнь его отпускала. Мирон начал вставать и ходить, шатаясь от слабости. Он оживал – и весь мир оживал для него. В один из дней Никишка подставил ему плечо и помог выйти на свежий воздух. Стояла середина октября, но было необычайно тепло и сухо. Косые лучи вечернего солнца окрасили стволы и кроны деревьев в розовый цвет. Пылали облака, словно драгоценные, оправленные золотом камни. Темнел лес на опушке. Огромная береза возле юрты медленно роняла желтый лист, чуть поодаль пунцовели кусты калины. Где-то журчал ручей, но этот звук не разрушал тишину – благостную, мягкую, ласковую… То была тишина засыпавшей под долгую зиму земли…
Мирон сидел возле юрты на старом пне, который Никишка заботливо прикрыл кошмой, и наслаждался запахами осени. Слегка кружилась голова. Но он вдыхал воздух полной грудью и чувствовал, как тело наливается силой. Ему уже не сиделось на месте, вот только ноги подводили – еще подгибались в коленях и дрожали. Тогда он попросил Никишку помочь. И тот снова подставил ему плечо, а в руку сунул крючковатую палку.
Они направились к скоплению юрт на высоком речном берегу. Там, по словам Никишки, находилась юрта Айдыны. Но дойти до нее не удалось. Тотчас их окружила стайка чумазой ребятни и свора собак. Псы подняли лай, дети визжали, показывали на орысов пальцами, громко хохотали.
Никишка что-то сердито крикнул по-кыргызски, но дети не отступали, а собаки принялись кидаться и рычать, норовя схватить за ноги. Из ближней юрты высыпали женщины, загалдели возбужденно, но следом вышла Ончас, и женщины мигом смолкли и торопливо нырнули назад, в юрту.
Старуха смерила Мирона и Никишку гневным взглядом и что-то отрывисто сказала.
– Велит в юрту возвращаться, – тихо пояснил Никишка.
– Скажи ей, что хочу видеть Айдыну, – сквозь зубы произнес Мирон. – Где она? Нужно поговорить! Очень важно!
Никишка торопливо забормотал, запинаясь и помогая себе жестами.
Ончас выслушала его с непроницаемым лицом. Затем что-то коротко проворчала в ответ и, вытянув руку в сторону юрты, повелительно бросила:
– Иди, орыс! – уже по-русски.
И, прихрамывая, первой направилась к своей юрте.
– Что она говорит? – быстро спросил Мирон.
– Нет Айдынки, – также торопливо ответил Никишка. – И еще долго не будет.
– Куда она делась?
– А кто ее знает? – пожал плечами Никишка и, приблизив лицо к Мирону, прошептал: – Давеча видел, ускакала она. При доспехах и кыргызов с ней человек этак сорок. На север рванули, точно! Тут других путей нету…
– А что ж раньше не сказал? – рассердился Мирон.
С помощью Никишки он добрался, наконец, до облюбованного пенька и с облегчением на него опустился.
– Так ведь не спрашивали? – почесал в затылке черкас. – Верно, дела какие! Важные! С вечеру черный гонец в улус заявился. Не чаадарского племени, я сразу смекнул. Одежа другая и тамги тож чужие. В пыли весь, у лошади копыта в кровь сбиты. А флажок на пике черный. Видно, дурные вести принес. Гонца к Айдыне провели, а утром раненько, значит, и смылись они… Може, драка какая затевается?
– Может, и драка, – нахмурился Мирон, чувствуя, как в сердце проникает тревога. Куда умчалась Айдына? Что заставило ее сняться ни свет ни заря?
– Ой, мнится мне, неспроста это, – вздохнул Никишка. – Слыхал я: велено дарханам новое оружие ковать… Много оружия! И в аале все точно с ума сошли! Служивые, что остались, сбрую чинят, сабли-топоры точат, луки да пики правят. На горе крепость ихнюю тож укрепляют. Камни таскают, стену городят… Чую, война намечается? Только с какого бока лиха ждать, неведомо! Али наши казачки пронюхали, что мы здеся томимся?
– Вряд ли, – покачал головой Мирон, – разве Силкер рассказал? Но это маловероятно! Не мог он без меня в острог вернуться…
– Силкер? – оживился Никишка. – Так он в живых остался? Что ж вас не оберег?