Я рассеянно качнула головой:
– Я сама пришла с вопросами, господин Раферти.
– И что будете делать теперь, когда знаете ответы?
Я задумалась, ненадолго, и пожала плечами:
– Постараюсь не заключать сделок, о которых потом пожалею.
Шамас молча сполоснул чашки водой из кувшина. Я заметила, что здесь, на его крошечной кухне, не было крана с водой – только раковина, рядом с которой стоял этот кувшин, а на полу – прикрытое деревянной крышкой ведро, похожее на бочонок.
– Неплохой вывод, леди Лидделл, – сказал Шамас, когда я уже начала думать, что умудрилась выдать очередную глупость. – Очень… правильный для тех, кто думает головой. Надеюсь, ваше сердце тоже подскажет вам что-нибудь. Потом. Когда придет его время. Ах, да, – Шамас развернулся ко мне. Руки его снова были скрещены на груди, в одной он держал тряпку, которой вытирал чашки. – Габриэль. С его семьей история, увы, не столь поучительная, но, чтобы вы не расстраивались еще сильнее и хорошо спали сегодня ночью, я вам ее расскажу. Время еще есть. Его отец был волшебником на корабле, который участвовал в исследованиях запретного ныне континента, – Шамас тряхнул тряпку и, расправив, повесил ее на край столешницы сохнуть. – Габриэль видел отца раз в полгода и обожал не его самого, а, скорее, образ героя в своей голове. Подумать только, его отец путешествует по морю! А потом господин Моррис-старший погиб. На том же самом корабле, спасая команду от морского чудовища. Героическая смерть, – не без сарказма добавил он, словно осуждал отца Габриэля за эту смерть и решения, которые привели к ней.
Я снова шмыгнула носом.
– И с тех пор госпожа Моррис, чудесная, заботливая женщина, боялась отпустить сына от себя дальше, чем на полшага, – продолжил Шамас куда менее теплым тоном, чем говорил до того. – Она умерла от простуды через пару лет, и за мальчиком стали приглядывать друзья и парочка назначенных родственниками попечителей вроде Хеллен Хьюм. Остальное вы сами знаете. Ну же, леди Лидделл, не надо слёз! Как я уже говорил, у меня нет запасного платка, а предлагать леди хозяйственную тряпку как-то неприлично!
Шамас не отпустил меня сразу. Он вручил мне вторую порцию кофе и попросил рассказать о визите Форжо, о том, понравилось ли мне платье, и о другой ерунде, которая не имела никакого отношения к нашему разговору.
– Зачем это вам? – спросила я в какой-то момент, прервавшись на полуфразе.
Слово за слово, Шамас вытащил из меня добрую половину моих переживаний, и я чувствовала себя очень спокойной. В голове стало пусто и ясно, как бывает, когда даешь себе вволю наплакаться или прыгаешь с тарзанки над обрывом.
Туман рассеялся – все казалось простым.
Шамас пожал плечами:
– А почему бы и нет? – сказал он. – Ваша история забавна, леди Лидделл, и кажется мне интересной. Как и вы сама.
Я почему-то почувствовала себя неловко.
Запах дыма, кофе и специй начал меня раздражать, как неудобные, колючие манжеты на шерстяном платье.
– Устали, леди Лидделл?
Я покачала головой, поднялась с подоконника и поставила чашку на полку с грязной посудой.
– Большое спасибо, господин Раферти, – сказала я. – Думаю, третья чашка будет лишней.
Шамас усмехнулся и сделал вид, что расстроен.
– Всегда пожалуйста, леди Лидделл, – сказал он, тоже поднимаясь, чтобы открыть мне дверь.
Я выскользнула в коридор, все еще чувствуя, что краснею – то ли от жара, то ли от смущения. Ахо куда-то запропастился – я не слышала и не видела его с того момента, как он удрал в тени. Видимо, фэйри не торопился из теней выходить, пока не позовут. И простым «кис-кис» тут не отделаться.
– Я точно не должна вам ничего? – обернулась я к Шамасу, запустив руку в карман, к серебру.
Шамас снова рассмеялся, махнув мне рукой, чтобы я шла вперед, в зал, открытый посетителям:
– Оставьте себе, леди Лидделл, пригодится. Здравствуй, Юлиан.
В первый момент я подумала, что ослышалась.
Кондор промолчал в ответ.
Он стоял у стены рядом с прилавком, прислонившись к ней спиной, очень недовольный, бледный и хмурый. На его руках сидел Ахо, тоже недовольный и словно бы уменьшившийся раза в полтора. Кондор молча проследил, как Шамас выпустил меня из-за прилавка и вышел следом, чтобы обнять меня, как добрый дядюшка. Я застыла истуканом, пробормотав что-то о кофе и благодарности и о том, что господин Раферти мне очень помог. Тепло, накопившееся под пальто, пока я сидела на кухне, рядом с огнем, сменилось ознобом.
Кондор плавно отошел от стены, почти перетек с места на место, и отдал мне недовольно фыркнувшего кота. Потом он обернулся к Шамасу – и все еще ничего не сказал, не улыбнулся и не подал руки в знак приветствия. Взгляды, которыми они обменялись, сами по себе были красноречивее любых фраз.
Ахо вывернулся у меня из рук и тяжело упал на пол.
Маленькая мышка, белая, с красными бусинками глаз, подпрыгнула на невероятную для мышки высоту, чтобы вцепиться лапками в край моей юбки и забраться выше, проделав под пальто путь от подола до капюшона.
Кондор так же молча вышел на улицу, аккуратно прикрыв дверь, хотя мне казалось, что он очень хотел хлопнуть ею так, чтобы что-то разбилось или сломалось.
Шамас печально вздохнул и посмотрел на меня.
– Не переживайте, леди Лидделл, – сказал он, коснувшись моего плеча. – Это пройдет.
– Не пройдет, – я мотнула головой. – Простите.
И я вылетела из лавки на мороз быстрее, чем Шамас успел меня остановить.
Кондор ждал меня, глядя куда-то вперед, словно там, за изгибом улицы ему виделось что-то куда более интересное. На мое появление он едва обернулся, сощурился, отметив, что я здесь, и шагнул вперед, сунув руки в карманы. Он молчал и шел так быстро, что мне приходилось почти бежать за ним, лавируя между прохожих и извиняясь, если вдруг задевала кого-то локтем или плечом.
– Я не мог не рассказать, – послышался голосок фэйри прямо над ухом. – Сожалею, человеческое дитя. Это был приказ.
Я не ответила, потому что отстала слишком сильно и мне пришлось высматривать фигуру Кондора в толпе. Полупустые еще недавно улицы стали вдруг удивительно людными. Снова начался снег, крупный, тяжелый, такой, от которого рябит в глазах, как от белого шума. Я остановилась и заставила себя выровнять дыхание. Ничего, подумала я, в случае чего – я помню, как вернуться. Я помню дорогу – и помню отлично. И здесь, в этом городе, со мной не может произойти что-то… нехорошее.
Что-то нехорошее уже произошло, и ответственность за это полностью лежала на мне.
Чужая рука легла мне на плечо так внезапно, что я едва не вскрикнула.
– Вот ты где! – выдохнула я вместе с паром.
Кондор опять ничего не ответил.
Он стоял близко, ближе, чем на расстоянии вытянутой руки, хлопья снега не таяли в его волосах и на темной ткани пальто. Рука на моем плече была без перчатки. Когда я потянулась, чтобы дотронуться до его пальцев, Кондор отстранился, почти брезгливо поджав губы, но тут же сам схватил меня за руку – и потянул за собой. Он не изменил скорости, кажется, даже не думал о том, что на каждый его шаг мне приходилось делать два, а еще я путалась в юбках, а еще меня колотило от страха так, что ноги подкашивались. Ладонь, сжимающая мою ладонь, была твердой и холодной, жесткой, как никогда.
Я подумала, что так и не привыкла носить перчатки все время, как полагается леди.
Люди расступались, отходили в сторону, едва не шарахались, словно темная фигура волшебника сама по себе внушала им не меньше страха, чем мне – его молчание. Ахо притих в капюшоне, и я подумала было, что он выпал и потерялся, но потом вспомнила, что фэйри ничего не стоит превратиться во что-то отличное от мышки и так же легко найтись уже рядом с домом.
Что будет, когда мы туда придем?
Лорд Парсиваль превратит меня в птичку или насекомое и скормит Корвину? Или меня запрут в комнате с призраками, оставив без обеда и ужина, чтобы я получше поразмыслила над своим поведением? Или не изменится ничего, кроме молчания, в которое меня окунут все они, утопят в нем, как в ледяной воде?
Когда мы вышли за арку, которой оканчивалась улица на окраине города и с которой начиналась дорога к воротам, ведущим во владения дель Эйве, Кондор отпустил мою руку. Он не остановился, просто шел вперед, словно бы меня и не было тут. Я с глубоким вдохом, как перед прыжком, догнала его и вцепилась в рукав пальто.
– Кондор, подожди!
Он обернулся и замер, демонстративно закатив глаза и выдохнув, кажется, какое-то проклятие вместе с паром изо рта. На лице Кондора появилось выражение крайней степени раздражения.
– Что еще, леди Лидделл? – спросил он холодно.
– Ты не прав! – обиженно воскликнула я, наверное, чуть громче, чем нужно, потому что густой снег вокруг, как мне казалось, поглощал все звуки.
– Восхитительно, – Кондор развернулся, не потрудившись выдернуть свой рукав из моих пальцев, и мне снова пришлось почти бежать рядом. – Я опять не прав.
Он замолчал.
Впереди показалась неровная линия заснеженного сада над каменной стеной ограды.
– А что мне нужно было делать, скажи? – выкрикнула я, дернув его за рукав, чтобы остановился и выслушал.
Кондор остановился. Он посмотрел на меня сверху вниз, сохраняя на лице полнейшее равнодушие.
– Не лезть, куда не следует? – саркастично спросил он. – Не пробовали, леди Лидделл? Нет? – он поднял одну бровь и чуть наклонил голову набок. – Настоятельно рекомендую.
– Хорошо, – выдохнула я. – Я поняла. Я действительно кукла, которую можно засунуть в шкаф, когда наиграются.
Обе его брови дернулись вверх, а на губах появилась та самая кривая усмешка.
– С чего такие выводы, леди Лидделл?
– Зато есть опция «менять платья», прекрасно, – сказала я резче. – И разыгрывать представления. Для своих. Иногда с гастролями в домах друзей. Прикрываться ею, если это нужно…
– Я не имею склонности прятаться за женщин, леди Лидделл, – отстраненно ответил он, скрестив руки на груди. – И вы, напоминаю, не лишены свободы воли.