Рыжеволосая девушка в сером стояла так, чтобы между ней и лордом Дамианом было расстояние в стол и еще пару шагов, – ей, как показалось Амелии, он тоже не нравился. При его появлении леди Бронкль – так звали гувернантку – начала запинаться, хотя до этого общалась с девочками очень легко. Она покраснела – очень быстро и ярко, этого нельзя было не заметить, и сейчас теребила манжеты платья, словно кожа под ними чесалась.
Амелия кашлянула, привлекая к себе внимание, встала с места, осторожно подвинув стул, и, на всякий случай подув на строки, отдала свой лист с заданием леди Бронкль.
– Так быстро, миледи? – спросила та, чуть дернув тонкими бровями. – Вы уверены, что не хотите еще подумать?
Амелии показалось, что темные глаза лорда, который зачем-то наблюдал за этим крошечным экзаменом, впились в ее спину, как птичьи когти – в добычу.
– Я уверена, – мягко ответила она. Кармиль снова скорчила гримасу – в этот раз изображая поддельное восхищение сестрой. – Простите, леди Бронкль, я выйду подышать.
– Конечно, – растерянная девушка осторожно положила лист перед собой на стол. – Конечно, идите. Мы ждем вас, леди Амелия.
Когда Амелия вышла из комнаты, ощущение, что сбоку, на самой границе зрения притаилась темная, похожая на бесформенную кляксу тень, наконец исчезло.
За окном сгущались зимние сумерки и горели сотни огней.
Вот оно, главное отличие Альбы от Эривэ, – огни. Там, среди леса, огней было мало, и мир вокруг представлялся густой, глубокой темнотой. Только фонарь матушки иногда двигался вдоль подъездной аллеи, трепещущий, как болотный огонек.
В Альбе огни были везде.
Желтым светом горели окна в домах, переливались кристаллы в руках у статуй в саду, горели фонари на улицах – на богатых улицах того города, той Альбы, в которой стоял дом леди Алексианы. Огни отражались, качаясь, в темной воде каналов, в отполированных дверцах экипажей, в темных окнах соборов, где закончился вечерний ритуал.
Огни расцветали в темных небесах – это называлось фейерверком и означало праздник.
Двенадцатую ночь, например.
Амелия вернулась с улицы, раскрасневшаяся и напуганная громким грохотом небесных огней, шумом толпы, веселым смехом вокруг и тем, кем она вдруг стала.
Зеркала в доме леди Алексианы показывали другую девочку, не ту, которая жила в зеркалах Эривэ. Та Амелия была пуглива и тиха, и никто не требовал от нее иного. Никому были не нужны многочисленные косы, перевитые шнурами с жемчугом и чем-то еще, нарядные платья, в которых было зябко и неуютно, тонкие туфельки, расшитые серебром, цветок, приколотый к лифу, – настоящая, живая гортензия, откуда она в январе?
Амелия тяжело дышала, словно только что убегала от кого-то через темный лес.
Ее щека касалась прохладного оконного стекла, глаза были закрыты – но перед внутренним взором мелькали огни Альбы.
Слышался смех, музыка и голоса, поющие гимны.
Слышались хлопки в ладоши – компания переместилась с улицы в большую гостиную, к камину, к нарядной зеленой елке, украшенной хрустальными подвесками, к чаше с пуншем и подаркам.
Там шли игры, правил которых Амелия не знала или забыла, потому что для этих игр нужно было больше, чем трое или четверо.
Там, в Эривэ, они с сестрой не получали столько подарков зимой. И гостей столько там не было, поэтому в нарядах не было нужды.
Тонкий серебряный обруч, лежащий на голове Амелии, не был тяжелым, но ей казалось, что он клонит ее голову к земле, давит на лоб и мешает. Обруч подарила мама – принесла бархатный футляр в тот момент, когда Амелия, в одной нижней рубашке, тонкой, как паутинка, стояла посреди комнаты, раскинув в стороны руки, чтобы служанки – целых три! – могли одеть ее в платье. Обруч означал, что крошка Амелия со всеми ее кудряшками, юбками и нелюбовью смотреть собеседнику в глаза, Амелия и ее странная метка, от которой стайка светских барышень, приглашенных леди Алексианой на праздник, едва не охнула, синхронно прикрыв веерами очаровательные рты, в общем – вся Амелия, от золотистой макушки до носков шелковых туфелек, действительно принадлежала чему-то очень большому и сильному.
Обруч Кармиль был скромнее – тонкая полоска серебра, без россыпи мелких голубоватых камешков, без серпа луны, рожками вверх, который оказывался прямо над серединой лба. Фредерике украшений пока не полагалось, она вообще осталась в детских покоях, на попечении трех нянюшек и той самой рыжеволосой дамы, которую наняли как одну из гувернанток для принцесс.
Для принцесс.
Принцессы, думала Амелия, это существа из сказок. Их похищают и запирают в башнях коварные злые колдуны, их приносят в жертву огнедышащим драконам, они спят крепко, словно умерли, после того, как коснулись зачарованного веретена или шипа отравленной розы, но прекрасные принцы могут одолеть и колдунов, и драконов, и злые чары.
У принцесс тонкие руки и смех похож на серебряный колокольчик, как смех Кармиль, – звонкий, чудесный, он долетал до Амелии через полуоткрытые двери и длинный коридор.
В коридоре висели гобелены, изображающие диковинных зверей, пикники и охоту.
Откуда-то тянуло затхлым запахом – запахом застоя, запертых комнат, вечно холодных, с затаившейся по углам плесенью. Плесень могла жить под гобеленами – Амелия не раз видела такое в Эривэ и не удивилась бы, обнаружив и здесь.
Так же, как не удивилась бы притаившейся где-нибудь тайной двери, ведущей в междустенье, в тайные коридоры, в крысиные ходы. В больших домах таких ходов много, и Амелия не сомневалась, что дом леди Алексианы – не исключение.
Голоса и смех стали громче, всего на пару мгновений, но тут же утихли: скрипнула и с легким стуком закрылась дверь, отделявшая коридор от зала, в котором сидели гости. Амелия вздрогнула и спряталась за колонной, сделав вид, что рассматривает сцену Королевской охоты на Белую Лань.
Кто-то шел по коридору, неспешно и легко. Кто-то, чья тень была не больше тени самой Амелии.
Юноша, один из тех, кто пришел сегодня по приглашению леди Алексианы, дитя благородной семьи из Альбы, – жаль, не вспомнить, которой именно, потому что имена и фамилии перепутались в голове Амелии, и она перестала запоминать их, зная, что очередное лицо мелькнет – и исчезнет в блеске огней.
Юноша остановился, увидев Амелию, и поклонился, улыбаясь искренне и открыто. У него были темные кудри и светлый, расшитый скромным узором камзол. Амелия неловко улыбнулась в ответ и кивнула, принимая любезность.
Ровно так, как учила ее рыжеволосая леди Бронкль.
Из-за деревьев на гобелене, из переплетения нитей за ними следили чужие, нечеловеческие глаза.
– Доброго вечера моей принцессе, – сказал юноша весело. – Простите, если нарушил ваше одиночество. Я не осмелился бы на подобную дерзость, знай я, что моя принцесса прячется здесь.
Он снова поклонился.
Слова звучали лукаво – добрая шутка, придуманная для того, чтобы к смущенной собеседнице вернулось самообладание.
– Тот, кто прячется в чужом тайнике, рискует быть обнаруженным, – ответила Амелия. – Вы не помешали мне, господин…
Она оборвала фразу, сделав вид, что не собиралась называть юношу по имени.
– Ивейн Вортигерн, – он поклонился, прижав правую руку к груди – там, где слышен стук сердца. – К вашим услугам, моя принцесса. Мой отец – герцог Вортигерн, старший советник наместника Альбы, – добавил Ивейн, отводя взгляд, словно признавался в чем-то постыдном.
– Я знаю, кто ваш отец, – сказала Амелия и протянула Ивейну руку.
В тонкой шелковой перчатке – того требовали правила.
Юный Вортигерн растерялся от оказанной ему чести. Он рассеянно приоткрыл рот и широко распахнул глаза и лишь потом, встретившись со взглядом Амелии, осторожно сжал ее пальцы.
Еще бы она не знала, кто такой герцог Вортигерн!
Это имя отпечаталось в ее памяти крепко, как клеймо – на животе породистой собаки. Вортигерны были самой сутью Альбы, одним из тех древнейших родов Ангрии, чьи корни уходили во тьму веков, во времена великих войн, легенд и преданий. Предок Ивейна стоял за троном Бранна, принца-чародея, а другой его предок был в свите, сопровождавшей братьев д’Альвело в великой охоте – той самой, о которой рассказывал сюжет на гобелене за спиной Амелии. Кто-то из его предков сражался рядом с Красной Леди во время Великой войны, кто-то – служил Короне Ангрии, давно, когда у этой страны была своя корона – и свой король.
Если в Ангрии и был кто-то, равный Амелии по происхождению и титулу, то он сейчас стоял перед ней, смущенный тем, что принцесса ему улыбнулась – и протянула руку.
– Я не преследовал вас, – сказал Ивейн, все так же смущаясь.
То ли он действительно краснел, то ли красноватый свет кристаллов падал на его лицо так, что, казалось, на высоких скулах проступил румянец.
– Я вас не обвиняю, – ответила Амелия тихо.
Ей хотелось, чтобы он ушел, но Ивейн Вортигерн медлил и уходить не желал. Амелия подумала, что приказать ему уйти будет грубо – но, скорее всего, подействует. Оставалось найти слова для этого, но Амелия не могла сложить в голове фразу так, чтобы она ей самой не казалась грубостью, которой юноша точно не заслужил.
«Уйдите и оставьте меня одну»?
Нет, не то.
Ивейн Вортигерн поднял взгляд на гобелен и улыбнулся, узнав сцену.
– Любуетесь коллекцией леди Алексианы? – спросил он как бы между делом, словно пытался заполнить тишину между ними хоть чем-то. – У нее здесь лишь современные копии. Отец говорит, что весьма недурные.
Но всего лишь копии, продолжила Амелия мысленно. У Вортигернов, возможно, найдутся и оригиналы.
Это не прозвучало, но угадывалось.
Ивейн заложил руки за спину и чуть задрал подбородок, стараясь казаться серьезнее и взрослее.
«Я бы хотела побыть в одиночестве, господин Вортигерн, поэтому исчезните»?
Амелия подумала о гобеленах Эривэ: где-то выцветшие, потерявшие целые кусочки от нападений грызунов и плесени, они были старые, но леди Катарина никогда не придавала особого значения тому, что закрывало стены поместья.