Сложись все иначе, может быть, Амелия сейчас так же задирала бы нос.
От злости она все же смогла подобрать нужные слова.
– Нет, милорд, – сказала Амелия. – Шум праздника утомил меня, и я надеялась найти немного тишины и покоя там, где, по словам хозяйки дома, сложно столкнуться с кем-то, кто не уважает чужое право на тишину и покой.
Она посмотрела на него – и Ивейн снова смутился, угадав за ее словами то, что было не сказано. То, что Амелия прятала во фразе, как героини романов прячут в рукаве острый стилет, готовые вонзить его в грудь обидчику, как только появится удобный момент – и причина сделать это.
Ивейн Вортигерн растерялся и открыл было рот, чтобы сказать что-то – возможно, извиниться, возможно, свести все к шутке и исчезнуть, о, да. Почему-то Амелии показалось, что слова, которые она не сказала, попали в цель.
Но он не успел.
Дверь в конце коридора снова открылась, впустив в него смех и музыку из соседнего зала.
Новые шаги, твердые и ровные, заставили Амелию и Ивейна обернуться в сторону того, кто вошел в дверь.
Лорд Дамиан, темная стройная тень, подошел ближе и смерил Ивейна оценивающим взглядом. Он лишь кивнул ему, не стал кланяться. Ивейн в ответ тоже кивнул и, прислонив к груди правую руку, отступил на шаг назад, словно лорд Дамиан пугал его так же, как пугал Амелию.
– Ваша матушка начала волноваться, дорогая моя, – голос лорда Дамиана звучал прохладно и спокойно. – И прислала меня узнать, не заблудились ли вы в незнакомых коридорах.
Амелия почувствовала себя пристыженной и не нашла сил ответить что-то – лишь покачала головой и отвела взгляд в сторону.
На лице лорда Дамиана вдруг появилось сочувствие.
– О, я понимаю, как утомляет обязанность общаться того, кто общаться не привык, – поспешил сказать он, добавив в голос тепла. – Если вы устали, моя принцесса, – Амелии показалось, что он произнес последнюю фразу так, словно она казалась ему смешной. – То я посоветую вашей матушке отправить вас спать. Меня она послушает. Но для этого нужно проводить вас к ней, чтобы она не волновалась. Ваш кавалер, если желает, может пойти с нами.
Он посмотрел прямо на Ивейна.
– О нет, – ответил тот. – Не смею мешать моей принцессе более, чем уже помешал.
– Чудесно, – улыбнулся лорд Дамиан и подставил Амелии локоть. – Приятного вечера, юный Вортигерн. Передавайте отцу мои наилучшие пожелания.
Ахо лежал на покрывале у меня в ногах, уткнувшись носом в собственный хвост. Золотистые щелочки глаз иногда приоткрывались – кот-не-кот лениво следил за тем, как я читаю. Учебник по истории, сборник правил этикета, жизнеописания членов семьи д’Альвело: перед смертью, то есть – перед встречей с королем, – не надышишься.
Я волновалась.
Я видела отца Дара только на портретах: красивый, немолодой уже мужчина, светловолосый, как его сыновья, он почему-то вызывал у меня странную неприязнь. Во взгляде Дара всегда было теплое лукавство, Феликс сиял очарованием, и, какими бы светскими чудовищами ни были эти двое, все чудовищное они умело прятали.
Их отец смотрел на меня с портрета холодно. Художник не льстил ему и не пытался как-то приукрасить, сделать его добрее, теплее, симпатичнее. Улыбка на узких губах казалась жестокой.
– Ты же понимаешь, что этому портрету лет семь? – спросил Ахо, сунув усатую морду прямо в книгу, лежащую передо мной. – И сейчас его величество выглядит несколько иначе? Может быть, годы прибавили ему притягательности и харизмы?
Я пожала плечами и продолжила читать.
Если быть честной, я никогда не любила уроки истории. Насколько мне нравилось читать о прошлых эпохах, настолько меня раздражала обязанность заучивать череду дат, фамилий, названий, выстраивать последовательность событий, которые произошли когда-то давно и из моего времени выглядели как нечто безликое.
Возможно, дело было в том, что никто из моих учителей не умел историю оживлять, делать ее по-настоящему интересной.
Возможно, дело было во мне.
Так или иначе, военные и политические достижения его величества Антуана Луиса Фердинанда д’Альвело мало меня трогали. Намного больше меня волновало, что он за человек.
– А сама-то ты как думаешь? – спросил Ахо, когда я сказала ему об этом.
И дернул ухом.
– Он не кажется мне добрым, – ответила я, разглядывая портрет.
Ахо чихнул. Кажется, это было вместо презрительного фырканья.
– Наивное человеческое дитя пытается найти следы доброты на парадном портрете правителя двух стран и нескольких колоний, – почти пропел он. – Удивительное дело, леди Лидделл, вы казались мне проницательнее.
Я сдулась, обиженная его словами.
Ахо сейчас напоминал вредного учителя, который готов задеть тебя за любую неосторожную фразу и уличить в невежестве.
– Подумай, человечье дитя, о том, что ты и так знаешь, – продолжил он и лег, вытянув лапы в мою сторону. – О двух принцах и о том, что сделало их такими. Или о принцессе, которая прожила много лет в далеком поместье, а ее дедушка тем временем не то чтобы горевал. Хочешь найти в нем доброту? Я бы на твоем месте надеялся встретиться с его равнодушием.
У Антуана Луиса Фердинанда были холодные серые глаза.
Холоднее, чем у его младшего сына.
– Он умен.
– Еще бы, – фыркнул Ахо.
– И хитер.
– Несомненно.
– И опытен.
– Особенно – в играх того толка, в которые его старший сын еще только недавно учился играть, – Ахо проследил, как я встала с кровати и сделала несколько шагов по комнате – от стены до стены, от окна до камина. – Расспроси своих наставников не только о том, сколько раз нужно приседать перед принцами, а сколько – перед маркизами, и может быть, поймешь чуть больше.
– Спасибо, – резко ответила я. – Сама бы ни за что не догадалась.
Ахо не стал отвечать, он лишь недовольно и тяжело спрыгнул на пол и исчез под кроватью, оставив меня с учебниками и тысячью мыслей, не самых приятных. Я отложила книги в сторону и легла набок поверх покрывала, поджав ноги и обхватив колени руками.
Из-за тревожного, промозглого утра и ссоры меня чуть знобило и очень хотелось ныть и жаловаться, но сейчас в доме не было никого, кто стал бы слушать мои жалобы хоть с каким-то сочувствием. Внутри меня снова была льдинка, в самой груди, острая и холодная, и она не таяла, наоборот – росла, становилась черной пустотой, и от этого очень хотелось плакать – или не дышать.
Корешок «Книги лордов» оказался прямо перед моими глазами, и я зацепилась за это.
За принцев и то, что я о них знала.
У короля было три сына: один наследник и два про запас. Потом первый умер – и наследником стал другой. Дочки первого, родившиеся в законном браке – во всех смыслах законном, с соблюдением традиции выбирать жену из представительниц ангрийской знати – исчезли, потому что их мать прикрыла трауром обиду. Так мне сказали. Никого – ни короля, ни его оставшихся сыновей не интересовала судьба девочек.
До недавнего времени.
До того, как старшая достигла того возраста, который делал ее невестой.
Удивительное совпадение!
Я поскребла ногтем корешок книги.
Не то, чтобы я надеялась разглядеть во взаимоотношениях внутри семьи д’Альвело нечто, напоминающее тепло и заботу о родственниках, но… В ней не было и намека на тепло и близость. Разве что принцы, оба два, кажется, были искренне привязаны друг к другу – в том числе, любовью к интригам и придворным играм.
Я отогнула угол покрывала и прикрылась им, надеясь, что так станет уютнее.
Присцилла назвала Фредерика ослом.
Он погиб на охоте – подробностей я не знала, но по тому, что можно было услышать и прочесть, у меня сложилось впечатление, что охоту он любил куда больше всего остального. Больше жены, больше дочерей, больше страны, на престол которой должен был взойти, когда его отец оставит трон – по своей ли воле или потому что умрет.
А что любит Дар?
Живопись? Законы? Морские путешествия? Мировые заговоры с участием волшебников и приглашенных гостей из иных миров?
Не могло ли быть так, подумала я, что Дар изначально был куда более выгодной партией для этой страны, чем его старший брат?
Умный, красивый, спокойный, с путешествиями за плечами, с невероятным самообладанием, настоящая мечта о прекрасном принце, о солнечном венце, об истинном короле волшебного королевства.
Я вздохнула.
Если думать, то все усложняется, но не думать я не могла.
Незаметно для себя я задремала. Мне снились коридоры и залы, музыка и руки, теплые карие глаза и лукавая улыбка. И еще лес, по которому мчится охота – такая же, как на гобелене с белой ланью, но всадник не один, и волосы у него темные. Он полон азарта погони, копыта его коня касаются земли, дороги, ручьев и мхов, взметаются вверх брызги холодной воды и сухие листья, пахнет грибницей, дождем и туманом. Слышно только лай псов, и тяжелое дыхание, и стук копыт, и свист ветра в ушах.
Я не знаю, кем я была в этом сне, то ли одной из гончих, то ли ветром, то ли чем-то, живущем в ветре и в дыхании псов. Но сон увлек меня глубоко, настолько глубоко, что, когда меня из него выдернуло, я не сразу поняла, где нахожусь.
Кто-то стучал в дверь моей спальни, осторожно, но настойчиво.
Я вздрогнула и поежилась. Спросонья мне было зябко и казалось, что воздух в комнате пахнет осенним лесом.
Я пригладила волосы, как могла, одернула платье, стараясь не думать о том, что оно измялось, и открыла дверь.
Кондор стоял, привалившись плечом к стене.
Он не был злым или раздраженным. Видимо, все то, что произошло утром, успело поблекнуть и отмереть. Чародей казался скучающим, словно бы устал стоять здесь и ждать, когда же я изволю услышать стук и открыть дверь.
– Я тебя разбудил? – прямо спросил он, бросив на меня короткий взгляд.
Я только кивнула, не найдя в себе сил открыть рот.
Я все еще не проснулась.
– Прости, – он улыбнулся блеклой, полной сочувствия улыбкой. – Пожалуй, это жестоко с моей стороны, но есть одно дело, которое стоило бы сделать сегодня. Если у тебя есть силы, конечно.