– И познакомились, и успели поболтать, – Антея, только что задумчивая и серьезная, вдруг стала такой же, как в самом начале, когда мы с Феликсом только зашли.
Правда, называть Кондора «дорогим» и дружески целовать его в щеку она не стала.
– Не предлагаю тебе кофе, потому что ты его не любишь, – сказала она. – Но, думаю, леди Лидделл одна не справится со всем тем, что слуги украли для нее из парадной залы. Вилкой она не пользовалась, – Антея покосилась на меня с улыбкой.
Кондор не стал отказываться. Он подхватил вилкой пару кусков полупрозрачного копченого мяса.
– Как все прошло? – спросил он меня.
– Неплохо, – ответила я, решив, что, пожалуй, не стоит рассказывать ему о том, что было в коридоре. – Но я хочу…
Домой?
Нет.
– Побыстрее смыться отсюда, я понял, – волшебник все-таки налил себе кофе, в третью чашку, которая стояла на подносе, словно Антея предполагала, что или он, или Феликс воспользуются ею. – У меня совершенно то же желание. Спасибо, что присмотрела за Мари, – сказал он Антее. – И что провела меня в зал.
Антея развела руками и улыбнулась, на секунду прикрыв глаза:
– Всегда рада помочь тебе, – сказала она. – Мы с леди Лидделл неплохо провели время, и я буду ждать вас обоих завтра вечером, – она встала, провела рукой по юбке, словно стряхивала с нее невидимые крошки или пыль. Узор из стекляруса на подоле, такой же темный, как ткань, мерцал и переливался. – Мой вечер – долгий, как ты знаешь, – добавила она, обращаясь к Кондору.
– Это «да»? – спросил он странно дрогнувшим голосом и наклонил голову набок.
– Это «мы с леди Лидделл обе решили, что “возможно, но нам нужно подумать”», – Антея подошла поближе к волшебнику и убрала прядь его волос за ухо. Точно так же, как чуть раньше поправляла Феликсу платок. – Позволишь обнять тебя?
Он кивнул, прикрыв глаза, и позволил.
Я смущенно отвела взгляд.
– Я была очень рада тебя видеть, Юлиан, – голос Антеи звучал глухо. – Надеюсь, это взаимно.
– Я тоже был рад тебя видеть, – ответил Кондор.
Как мне показалось – с неохотой, но не потому что врал, а потому что не хотел этого говорить.
Раздался шелест платья, тени переместились, и рука Антеи легла на мою голову.
– Вас я тоже была рада узнать, Мари, – сказала Антея, взъерошив мои волосы. – Надеюсь, завтрашняя встреча будет столь же приятной. Доброй ночи. Мои теплые приветы отцу и тетушке, Юлиан. И леди Тересии.
Она исчезла – не в парадных дверях, а в тайной.
Огонек над ее плечом был не холодным, блекло-синим, а оранжевым, как настоящее пламя.
Кондор перевел взгляд на меня:
– Предлагаю доесть то, что тебе принесли, – сказал он. Слишком весело, чтобы это было правдой. – И последовать примеру леди Альбской.
– Я думала, ты схватишь меня за руку и утащишь подальше отсюда, – ответила я и потянулась к туфлям, чтобы снять их.
Обувная коробка стояла на все той же скамеечке, только саму скамеечку отодвинули к стене.
– Я тоже так думал, – Кондор утащил еще мясо. – Но у меня тоже не было времени поесть. А бессмысленная болтовня, которой меня весь день отвлекали, знаешь ли, тянет сил не меньше, чем магия.
Он покосился на туфли, которые я сняла и оставила на полу, и чуть помрачнел.
– Феликс, – кивнула я.
– Я так и понял, – Кондор покачал головой. – Раз подарил, то забирай. Мари, – он пристально на меня посмотрел и сощурился. – Все правда прошло хорошо?
– Если не считать поцелуя с королем, – ответила я, смотря волшебнику в глаза так же прямо. – То просто замечательно. Насколько может быть замечательным ощущение, что ты ходишь под ручку с самой хитрой змеей в этом болоте.
Кондор усмехнулся.
– Могу с тобой поспорить, – ответил он весело. – Самая хитрая змея в этом болоте стояла сегодня за спиной своего отца. Но это между нами. Дар тобой доволен, милая, – Кондор сел рядом и устало откинулся на спинку дивана. – Ты хорошо справилась.
Его рука осторожно сжала мою руку – на нас обоих не было перчаток, и я вздрогнула, потому что впервые с начала самой тяжелой и бешеной части этого бешеного дня я почувствовала прикосновение кожи к коже.
Если не считать поцелуя, конечно.
Но о нем вспоминать не хотелось.
В доме леди Алексианы, конечно, тоже были тайные ходы. Внутри стен, между комнатами, без окон, пыльные, забытые, темные, эти коридоры вели в разные уголки дома. Слуги пользовались ими реже, чем стоило бы, но чаще, чем в Эривэ – в Эривэ просто не было стольких слуг, а порядки были иные.
В Эривэ было проще прятаться.
В Эривэ никому не было дела до паутины у тебя на юбке или в волосах.
Здесь же Амелия, и без того затянутая в гущу жизни, лишь отмахнулась от сестры, когда та однажды вечером, после скромного бала, появилась из потайной дверцы в спальне и позвала ее с собой.
Амелия слишком устала тогда, и Кармиль, поняв это без объяснений, как и полагается доброй и верной сестрице, пожала плечами и убежала в темноту. Исследовать. Изучать.
Как оказалось – не безуспешно.
Она снова появилась в комнате Амелии через несколько дней после последнего праздника, очень бледная, с горящими от предвкушения глазами:
– Пойдем! – сказала она и уверенно потянула сестру за собой.
Амелия, увлеченная романом, который принесла ей леди Джейна, подчинилась с неохотой. Она не так давно проснулась и сидела сейчас в кресле, поджав ноги, одетая в легкое утреннее платье и бархатный халат. Тканевые туфли были слишком светлыми и слишком нежными, чтобы идти в них через пыльную тьму.
Но Кармиль настаивала.
– Ты должна это увидеть, – сказала она тоном заговорщицы и пояснила: – Матушка выбирает тебе подруг.
– Подруг? – Амелия вопросительно наклонила голову. – Как можно выбрать кому-то подруг?
– Вот и увидишь!
Сестра смотрела на Амелию чужим, новым взглядом и брови хмурила совсем иначе, чем раньше.
Здесь, в Альбе, Кармиль словно отдалилась от Амелии – или Амелия отдалилась от нее, потому что вокруг Амелии вдруг стало слишком много всего. Они редко виделись один на один, даже перед сном, потому что Амелия слишком уставала за день. В учебной комнате она смотрела в книги и карты, а Кармиль – в окно, в парадных покоях и бальных залах им тоже было не друг до друга, и сейчас, этим по-ангрийски сумрачным утром Амелия поняла, что что-то случилось с сестрой.
Кармиль всегда была уверенной, себе на уме, и делала то, что хочет.
Сейчас в ее уверенности, в том, как она тянула Амелию за рукав, в ее голосе, в том, как она говорила это «матушка выбирает тебе подруг», в хмуром взгляде, в плотно сомкнутых губах читалось что-то новое. Взрослое. Упрямое. Угловатое.
Амелия подчинилась.
Она оставила книгу в кресле, потуже перевязала пояс халата – и шагнула в пыльную темноту.
Рука Кармиль была уверенной и твердой. Она держала руку Амелии, а не толкала ее в спину, между лопаток, как это часто бывало. Кармиль вела Амелию не развлекаться, подглядывая за взрослыми делами.
«Разве можно выбирать друзей?»
Кармиль вела Амелию смотреть на то, что ее, Амелии, непосредственно касалось. На то, о чем ей, Амелии, не собирались говорить.
– Фрейлин, ты хочешь сказать.
Шепот прозвучал слишком громко, и Кармиль обернулась.
– Тс-с! – она приложила палец к своим губам. – Веди себя тихо. Здесь, в отличие от Эривэ, очень тонкие стены.
Стены и правда оказались тонкими – все было отлично слышно. Видно – чуть хуже, но Кармиль нашла в стене маленькие дырочки, сделанные, видимо, специально для того, чтобы подглядывать за гостями. Леди Алексиана или ее предки, которые строили этот дом, как оказалось, тоже были любопытны. Отсюда, из темноты, была видна голубая гостиная – место встреч с гостями, не всех, а лишь тех, на которых решались важные вопросы. Вопросы менее важные решали в гостиной, стены которой были нежно-персикового цвета, а окна выходили не во внутренний двор, а в сад, окружающий дом.
Амелия приблизилась к стене почти вплотную, так, что касалась носом шершавых обоев – или чем здесь были обиты доски? – и заглянула вовне.
Она видела спину матери – на леди Катарине было строгое сизое платье, темные локоны собраны в пучок, спрятанный в серебристую сетку. Матушка сидела в кресле у окна, прямая, напряженная. Леди Алексиана сидела рядом, вполоборота, и, кажется, посмеивалась, то и дело трогая подругу за рукав. Платье на ней было из легкого лазурного шелка, переливающегося от каждого движения.
Вот леди Алексиана хлопнула в ладоши – и двери открылись, пропуская девушку. Амелия видела яркое пятно ее юбки, стройный силуэт, но лица разобрать не могла. Девушка присела в реверансе, очень изящном, и встала, сцепив руки перед собой.
– Леди Летиция Харрингтон, – голос леди Алексианы был громким, словно она решила взять на себя роль герольда в этом маленьком представлении. – Расскажите о себе.
Леди Летиция Харрингтон присела в реверансе еще раз – и заговорила. Она стояла дальше, а голос ее был тише, и Амелия, как ни вслушивалась, не могла разобрать слов, лишь их обрывки. Что-то про школу. Что-то про родителей. Что-то про поездки к морю. Что-то про любовь к музыке. Что-то еще.
Рука Кармиль лежала у сестры на плече, тяжелая, теплая, крепкая и надежная. Кармиль молчала и, кажется, тоже вслушивалась.
Вслед за Летицией Харрингтон в комнату заходили Люси Аманда Блодуин, Рионна дель Фьон, Изалотта Гедвиг, страшно смущенная всем, настолько она запиналась, пока рассказывала о себе двум строгим слушательницам, Луиза Эстелла Лакос и кто-то еще, а потом кто-то еще – Амелия уже не запоминала имен.
Как только девушка заканчивала рассказ, делала прощальный реверанс и выходила в любезно открытые лакеями двери, леди Алексиана склонялась к леди Катарине и что-то у нее спрашивала – и что-то говорила в ответ. Тоже тихо, так, что отсюда, из застенья, слышно не было, только видно эти склоненные головы и то, как рука леди Алексианы оставляет какие-то пометки на листе бумаги.