негу.
– Попалась, – сказала Амелия, перегибаясь через край беседки.
– Да, моя принцесса! – Летиция вскочила с улыбкой на хорошеньком личике и послушно отвернулась к колонне, считать до тридцати.
Амелия отправилась искать новое укрытие.
Они обговорили, где прячутся, чтобы не попасться на глаза взрослым и не уйти в садовую глубину. Границей был пруд – такой идеально круглый, словно тот, кто планировал этот сад, начертил его огромным циркулем. Амелия дошла до пруда и встала у старой ивы, наклонившейся над водой, как сгорбленная от времени и забот старуха, несущая из леса вязанку хвороста, чтобы растопить печь в своем печальном доме. Пруд не замерз, лишь по краю шла тонкая, хрупкая ледяная кромка. Вода была спокойной, как зеркало, серое и пустое, потому что небо тоже успело нахмуриться.
Амелия посмотрела на другую сторону пруда. Там сад менялся, становился почти диким, тропинки путались и выглядели заброшенными, словно слуги, каждое утро убирающие мусор, очищающие дорожки и скамьи от снега, не заходили в ту сторону. Деревья там росли гуще и сами казались выше, почти как лесные, будто бы там, за этой границей, власть города отступала – и начинался лес.
Почти такой же, как в Эривэ.
Почему-то от этой мысли стало тоскливо, даже тучи показались Амелии ниже и тяжелее, чем пару минут назад.
Вряд ли Летиция осмелится искать ее, конечно. Значит, можно посмотреть, что там, и вернуться. К следующей партии. Или, подумала Амелия, обходя старую иву, чуть касаясь пальцами в перчатках ее коры, или вообще вернуться к леди Бронкль и сказать, что ей надоела игра. Что она хочет обсуждать вересковые пустоши, акварели и поэзию Калеба Каделлского, его баллады о войске фэйри, летящем к скалам Севера, о заколдованном принце, превращенном в пса и вынужденном гнать возлюбленную, превращенную в лань, до скончания дней этого мира.
О сизых сумерках, в которых легко заблудиться.
Было тихо. Мир, который лежал за пределами ограды, яркая Альба и ее огни, ее голоса и звуки исчезли, словно Амелия вдруг снова оказалась в Эривэ, тихом, отдаленном, одиноком клочке земли. Деревья здесь были почти такие же: ольха и орешник, липы и осины, клены и дубы, почти все – облетевшие, темные, с зеленоватым налетом на стволах у самых корней.
Амелия сняла с руки перчатку и приложила ладонь к темной липовой коре.
Тоска никуда не делась, но словно свернулась в клубок, спряталась, отступила.
Амелия пошла дальше, трогая стволы и ветви, проводя рукой над ними. Здесь никто не стриг деревья, не трогал их, не превращал в подобие самих себя. Им позволили расти дико, и точно так же позволили виться тропам и лежать камням: Амелия даже нашла ручей, берущий начало от родника в корнях старой ольхи. У этого родника она остановилась.
И поняла, что давно должна была дойти до ограды.
Страшно не было. Было смешно.
Ветки над головой чернели на фоне низкого неба.
Вокруг были те самые сумерки – сизые, холодные, зимние, вокруг был снег, кора и листья под снегом, ангрийский лес, знакомый и родной. Амелия откуда-то знала, что если пойдет вперед, то выйдет к Эривэ, к дому, в котором одно из окон будет отсвечивать теплым желтым светом. Как маяк. И точно так же она знала, что идти туда не стоило: слишком долго добираться обратно, а значит, мама расстроится.
Поэтому Амелия, погладив ольху по шершавой коре, повернула назад.
К Альбе.
К дому леди Алексианы.
Пока не стемнело окончательно и пока ее не начали искать.
С этим, правда, она немного ошиблась – искать ее уже начали. У пруда, у старой ивы, из ее тени навстречу Амелии вышел лорд Дамиан. Она не сразу узнала его и испугалась, увидев мужской силуэт.
– Доброго вечера, моя принцесса, – сказал лорд Дамиан и зажег над плечом волшебный огонек.
– Вы маг, – сказала Амелия, почему-то ни капли не удивившись.
Словно с самой первой их встречи поняла это: потому что полог, заглушающий звуки в комнате, где сидели взрослые, был его работой. Потому что видела его силуэт среди теней на стене. Потому что он был похож не на прекрасного принца из фантазий Кармиль, пришедшего спасти их, а на темное болотное божество, опасное и коварное.
– Да, моя принцесса, – он не стал отрицать. – Я подчиняю мир своей направляющей волей.
– И вы без трости.
– Она не нужна мне, Амелия, – голос лорда Дамиана звучал почти ласково, без снисходительных ноток, но Амелия вздрогнула, когда этот голос произнес ее имя. – А вот вам не помешает чья-то рука и немного света. Пойдемте, – он протянул ей руку – без перчатки.
Но Амелия отвергла ее, прошла мимо лорда Дамиана – туда, где ее ждал чай и отповедь от матери.
Потому что и правда стемнело, словно она не в дальний угол парка зашла, а загулялась в лесу и потеряла счет времени.
Лорд Дамиан не оскорбился и не удивился, он пошел за Амелией, шаг в шаг, не гася желтоватый огонек, повисший между ними.
– И давно вы так, Амелия? – спросил он.
– Как?
Она не обернулась.
– Сворачиваете пространство, – пояснил он тоном, с которым говорят о пироге на завтрак. – Прогуливаетесь по теневым тропам и выходите обратно. Говорите с деревьями. Что вы еще умеете, Амелия?
Она пожала плечами.
– Ничего, лорд Дамиан.
Она правда ничегошеньки не умела. Все получалось случайно. Само по себе.
– Да? – он удивился, правда, удивление это было насквозь фальшивым. – Сдается мне, ваш главный талант ваша матушка успешно проглядела.
Амелия остановилась и повернулась к нему.
Что-то внутри нее, та самая тоска, притихшая, пока Амелия гуляла по лесу, подняла голову – и стала уже не тоской, а совсем другим. Гневом. Порывом осеннего ветра. Темным облаком, несущим в своей утробе октябрьскую грозу. Амелия посмотрела в прекрасное, худое лицо лорда Дамиана, в бесстрастные глаза – они были глубоко-зелеными, знала Амелия откуда-то, такими, как илистое дно лесного озера, как мох у корней ивы – посмотрела пристально и позволила буре внутри себя заговорить.
Лорд Дамиан отступил на шаг, прикрыв лицо ладонью, словно и правда столкнулся с порывом холодного ветра.
А потом, когда Амелия закончила злиться, подхватил ее прежде, чем она упала на снег.
– Шамас укорил меня в том, что я прячу от своей гостьи секреты так тщательно, что они превращаются в призраков, которые тревожат ее, – сказал лорд Парсиваль с печальной иронией. – Отчасти он прав. Отчасти… Вы сами понимаете. Впрочем, – он сцепил кончики пальцев перед собой. – Если бы вы не прятались от меня по углам и в библиотеке и не пытались сбежать каждый раз, когда я появляюсь рядом, кто знает, о чем бы мы говорили, так ведь?
Это было справедливо, и я кивнула.
– Вполне возможно, милорд.
Мы сидели в его кабинете, напротив камина, наедине, если не считать Корвина, наблюдающего за нами с высоты книжного шкафа.
– Я очень сожалею, что все так получилось с платьем, – голос Парсиваля звучал чуть виновато. – Я мог запретить вам принимать этот подарок, но пошел на поводу у светских условностей и у собственного желания посмотреть, как вы распорядитесь возможностью. Стоит сказать, леди Лидделл, вы поступили разумно.
– Поверьте, – ответила я. – В следующий раз я поступлю еще более разумно.
– Не впустите Форжо на порог?
В этих словах ирония была неприкрытой.
Я пожала плечами:
– С большой радостью буду держаться от него подальше. Держаться подальше от его покровителя, кажется, у меня не получится. Но, – я переборола смущение и посмотрела на Парсиваля, чуть усталого, но даже в этой усталости все еще собранного, с прямой спиной и таким же прямым взглядом. – Но по крайней мере, я получила хороший урок самостоятельности, милорд, и посмотрела на то, как другие используют власть.
Лорд улыбнулся – совсем как его сын в те моменты, когда он обнаруживает что-то, что удивляет его в хорошем смысле.
– Вы отрастили клыки, леди Лидделл, – сказал Парсиваль и, приложив руку к груди, чуть наклонил голову, словно выражал мне свое уважение. – Вот такую вас уже не так страшно выпускать на волю. Это не лесть, – добавил он. – Вы очень способная ученица. Надеюсь, леди Альбская это оценит.
– То, как я гашу свечи силой мысли?
Он усмехнулся:
– Ваше нестандартное мышление. Общение с моей сестрой, леди Лидделл, пошло вам на пользу, но будьте осторожны, – в голосе Парсиваля появились стальные нотки. – Не все, что разрешено ей, можно вам, и не на все, на что у нее хватает смелости, у вас хватит сил.
Это был щелчок по носу, обидный, пусть и не злой. От этих слов захотелось сжаться и стать маленькой и незаметной.
– Простите, – сказала я.
Лорд Парсиваль вздохнул.
– Давайте вернемся к тому, зачем я вас позвал. Вы же понимаете, надеюсь, что то, что вы покидаете этот дом, не прекращает наш с вами договор? – он подождал, пока я кивну, и продолжил. – Власть моего имени не абсолютна, но достаточно сильна. Я прошу вас пользоваться ею разумно. Не то чтобы я боюсь, что вы попробуете прикрыть фамилией дель Эйве что-то бесчестное или злое, – он усмехнулся и положил ладони на подлокотники. – Но, кажется, сказка о мальчике и волках существует и в вашем мире тоже?
– Я поняла, – кивнула я. – Звать вас только тогда, когда дело и правда серьезно.
– Нежелательное для вас внимание облеченных властью персон, леди Лидделл, угроза жизни, чести и здоровью или иная попытка причинить вам вред – это достаточно серьезно, – ответил Парсиваль. – Ваше желание попасть куда-то, куда вам вход запрещен, или обида, или ревность – боюсь, нет. Но не геройствуйте, – посоветовал он мягко. – Геройств мне хватает от сына.
Ну, конечно, подумала я, вспомнив, как Кондор вытирал текущую из носа кровь, пил странные зелья, когда ресурс уходил на самое дно, или жертвовал сном. Не назвала бы это героизмом, конечно, скорее, пренебрежением к себе, которое – и тут Присцилла была права – для волшебников ничем хорошим не заканчивается.