— Песчаники-то! Ты, конечно, обратил внимание? Такие свеженькие, прямо живые! Надо обязательно в них раковины поискать.
Рыжий проделал примерно такой же акробатический комплекс. Он сам встал на ноги и теперь, дрожа от возбуждения, пытается сохранить равновесие в бешеном потоке. Заводим коней наверх и идем искать вещи.
Сахар нашли в реке, осколки бутылок с дегтем - на каменистом склоне, а тюк с брезентом преспокойно застрял в кустах. Сначала я принял это за случайность и не придал значения, когда это повторилось второй раз - я удивился, в третий - возмутился, а после седьмого подъема я уже построил монументальную философскую теорию, которая объясняла все и помогала в поисках. Если у нас падала соль, я сразу лез в воду и находил ее там, потерянный компас и барометр я безошибочно отыскивал на камнях под обрывом. Если самые тяжелые вьюки падали ниже всех по склону, я знал - земное притяжение здесь ни при чем, это происходит потому, что их тяжелее всего тащить наверх.
Я знал, что палатки и спальные мешки красят в зеленый цвет специально для того, чтобы их было труднее отыскивать в траве и кустах, а Арарат и Рыжий только мечтают, как бы свалиться в пропасть.
Я знал, что стоит нам выйти к океану, как на нем разыграется шторм, и нельзя будет поставить палатку, что дождь пойдет именно тогда, когда надо разжигать костер, что в самом тяжелом маршруте обязательно будет палить солнце, а сапоги порвутся на следующий день после того, как мы потеряем резиновый клей. Все это было очень неприятно, но я вспоминал, как на занятиях по философии нам говорили, что осознанная необходимость и есть свобода, и меня это сразу утешало. Как это было хорошо - еще раз убедиться в могуществе диалектики!
Но на этом сегодняшние приключения не заканчивается. В полдень на широкой тундре замечаем медведя. Останавливаемся с караваном поодаль. А Коля берет фотоаппарат и идет вперед.
Еще издалека он разглядел, что зверь крупный. Осторожно подкрадывается к нему Коля. Медведь все ближе и ближе. Теперь уже ясно видно, какой он огромный. Над передними лапами лопатки крутым горбом поднимаются кверху. Спокойно, помахивая головой, как корова на лугу, он щиплет ягоду, не торопясь переходит с места на место.
Коля перебегает к очередному кусту, пригибается, но... Медведь исчез. Коля осматривает все вокруг. Мишка в полукилометре. Неужели заметил и убежал! Но так быстро! Расстроенный, Коля встает во весь рост, не скрываясь, проходит несколько шагов в его сторону и вдруг... медведь как из-под земли появляется прямо перед ним, метрах в двадцати. Он по-прежнему ничего не замечает. Просто он переходил небольшой овражек и сейчас вылез из него, а медведь в полукилометра - совсем другой!
Коля быстро становится на колено за кустиком. Медведь пасется, повернувшись к нему боком. Слышно, как хрустит у него под ногами сухой голубичник, как он жует ягоды вместе с листьями и стебельками...
Щелчок аппарата - и завтракающий хозяин тайги запечатлен.
И снова дорога, овраги, сопки, перевалы...
В конце концов наступает момент, когда Коля обращается к нам, уставшим до полного безразличия: "Кажется, хорошее место, как вы думаете?" - А мы равнодушно пожимаем плечами, ожидая его окончательного решения.
"Хорошо, становимся!" - И мы оживаем снова. Быстро сбрасываем вьючные сумы, отпускаем подпруги. Разгоряченные кони с облегчением поводят запавшими, мокрыми от пота боками. Однако и отпущенные на свободу, они не торопятся щипать траву или пить, постепенно приходя в себя от невероятной усталости.
Быстро поставлены палатки, разобраны вьюки, а Иван Лексаныч тем временем зажигает спичку и вешает над ней кастрюлю с водой. Пока спичка прогорает, он успел найти и бросить в огонь всего-навсего одну сухую ветку. Не успела сгореть ветка, как у костра уже небольшая охапка дров и, пока догорает эта охапка, уже готов таган, на нем висит чайник и еще одна кастрюля, приготовлены дрова на весь вечер, найдена крупа, составлено меню с учетом всех наших пожеланий. Дрова в этом мрачном месте - только сырая и полугнилая ольха - идеальный материал для несгораемых шкафов, но у Ивана Лексаныча и она горит весело и жарко.
Мы собираемся у огня. Кто сидит, подложив спальный мешок или телогрейку, кто притащил удобную корягу, а самые усталые ложатся прямо на землю. Мы не разговариваем, не двигаемся, даже не ждем ужина. Мы просто молчим и смотрим на огонь. Иван Лексаныч черпает ложкой из кастрюли.
— Вроде соли маловато... попробуйте кто-нибудь...
Молчание.
— На, попробуй, - обращается он к кому-нибудь персонально.
— Да ну... чего ее пробовать... хватит... - А в неподвижных глазах все так же отражается пламя костра.
...Каша готова. Мы с сожалением поднимаемся и идем умываться. Холодная вода возвращает бодрость, и уже с большим интересом к окружающему миру возвращаемся мы к костру. Появляется зверский аппетит. После третьй-четвертой миски каши постепенно завязывается разговор, сначала деловой, спокойный:
— Кони где?
— Там, за кустами, слышно...
— Как бы не ушли ночью...
— Куда они денутся... после такого перехода...
Потом темы разговора становятся разнообразнее.
Врут кто во что горазд. А врать у нас все горазды.. Вспоминаем переход, обмениваемся мнениями, скоро ли отнерестится горбуша, поддразниваем друг друга, обсуждаем завтрашний переход. Не забудется и кино, и анекдоты, обязателен рассказ из серии "А у нас в Якутии..." или "Один наш парень...". Есть здесь были, похожие на небылицы, и небылицы, уж никак на быль не похожие, и все выдается за чистейшую правду: "Не веришь? Да я сам видел", а для неверующих здесь же на месте выдумываются новые, наиубедительнейшие подробности, о которых еще вчера сам автор не имел никакого представления.
Но... всему есть конец. Врать бесконечно тоже, к сожалению, нельзя. Все расходятся по палаткам и устраиваются спать. Под спальные мешки мы обычно подкладывали потники и набитые ватой и волосом кожаные подушки от вьючных седел. Женька со Стасиком разбирали Араратово седло и делили его между собой.
— Стасик, что берешь, потники или подушки?
— Да мне все равно... выбирай ты... - обычно отвечал Стасик. Если бы, например, подушки были лучше, он не задумываясь выбрал бы потники. Но и те и другие одинаково теплы и удобны. Что если он оставит Женьке подушки, а ему больше нравятся потники? И Стасик застенчиво предоставлял ему право выбора.
Но сегодня Женька решил победить его деликатность и наотрез отказался выбирать. Минут десять Стасик мучился, краснел, стеснялся, пока наконец не выдавил из себя:
— Подушки...
Но Женька решил подвергнуть его еще одному испытанию и через несколько минут, как будто забыв, спросил:
— Так ты что выбрал? Кажется, потники? - И Стасик, покраснев, как светофор, еле слышно признался:
— Да... потники...
Деликатность Стасика оказалась непобедимой.
Наш друг - мишка
Не много найдется в наш космический век уголков на земле, где рука человека не успела еще перекроить природу по-своему. И, наверное, самый глухой среди этих уголков - Камчатка. Природа остается здесь такой же, какой была она в незапамятные времена. В огромном количестве сохранился на полуострове исконно русский царь зверей - медведь.
Известный натуралист, путешествовавший на полуострове в середине девятнадцатого века, Карл фон Дитмар говорил, что сначала принимал медвежьи тропы за дороги между селами - так они были широки и утоптаны. Уменьшилось ли количество медведей с тех пор?
В одном из поселков мы разговаривали об этом с потомственным охотником-камчадалом Петром Витальевичем Портнягиным.
Ну, сколько, - говорит он, - убивают их за год нашем районе? Вряд ли больше двадцати. А сколько их народится за это время? Нет, не убывают медведи!
— В тридцатых годах, - рассказывает Портнягин, - пришлось мне охотиться во время нереста горбуши. Вылез я на пригорок, речка вся - как на ладони, но стрелять нельзя - далеко, и ближе тоже не подкрадешься - ветер мешает. Вот и сидел я, ждал, пока ветер переменится. От нечего делать стал считать медведей. Считал час - насчитал шестьдесят шесть, потом сбился... Приходят, уходят, лапами машут - поди разберись тут! Еще полчаса ждал, так и не дождался, а они все идут и идут...
Но это все-таки тридцатые годы. А сейчас?
Ребята из нашей экспедиции однажды за день встретили больше тридцати медведей. Нам с такими ордами сталкиваться не приходилось, но дни, когда мы видели по пять-десять зверей, были не так уж редки.
И если появлялась свободная минута, мы всегда с интересом наблюдали за медведем, его нравами и повадками. Такой ли он, каким мы привыкли представить его? Ведь мишка и косолапый, и неуклюжий, и добрый, и свирепый. Какой же он в самом деле?
...Хорошо зимой в берлоге! Никаких забот о еде. Сытый, довольный, развалился топтыгин в тепле и только ухмыляется во сне, вспоминая о рыбе, ягоде и орехах прошлого года... Но вот подходит весна. Греет солнышко, тает снег. За шиворот начинает капать, и как мишка ни ворчит, весна все-таки выкуривает его из берлоги.
Медленно обнажается земля, кое-где зеленеет травка. Мишке голодно. Запас сала, с которым он вылез из берлоги, быстро тает. Вдобавок Михал Иваныч начинает линять. Длинная шерсть сваливается в неопрятные космы, торчит клочьями. Тощий, лохматый, длиннорылый, с горящими голодными глазами, слоняется он по сопкам, по рекам, по берегу океана. Уныло опустив голову, обшаривает глазами и обнюхивает каждый предмет, переворачивает лапой камни, коряги... Где пощиплет травку, молодые побеги шеламайника, где найдет дохлую протухшую рыбину, прошлогодние шишки, но разве это пища для могучего зверя? В беспросветно голодной весенней жизни у мишки одна надежда - вот пойдет нереститься лосось!
Наконец приходит время, и перед устьями камчатских рек огромными косяками скапливается горбуша, кета, кижуч. Преодолевая течения, мели и перекаты, движутся они вверх по реке, на те нерестилища, где когда-то сами впервые познакомились с жизнью. То, судорожно извиваясь, почти посуху ползет лосось по песку на мелких перекатах, то стрелой прыгает через пороги и небольшие водопады... На нерестилище лосось п