Начали самооборону с камней. Когда камни, высекая искры, начали шлепаться на гальку прямо перед носом медведей, они остановились. Я схватил две миски и начал колотить ими друг об дружку. Потом я долго жалел, что так попортил нужные вещи - эмаль с мисок почти совсем облетела, на дне и в боках появились вмятины. Отмыть такую миску от каши - это же целое дело. Но тогда я просто не сумел учесть всех последствий, я колотил мисками, и эмаль с них летела во все стороны, а я этого не замечал, и грохот стоял как в кузнице. Толя размахивал горящими головешками, оба мы орали и подпрыгивали. Только Саня не принимал участия в операции. Это мешало ему наслаждаться зрелищем.
Медведи понемногу теряли интерес к происходящему. Они о чем-то поразмышляли, оценили обстановку и, видимо решив, что Толины мослы не стоят такой нервотрепки, равнодушно повернули назад. Снова прошли мимо кучи, но запах крупы и консервных банок, перемешанный к тому же с ароматом бензина, автола и диметилфталата, не показался им привлекательным.
Когда медведи не спеша скрылись за обрывом, мы быстро переворошили всю кучу, отчего порядка в ней, наверно, не прибавилось, и на самом дне ее обнаружили карабин. Остаток вечера прошел в мирном, неторопливом обсуждении происшедших и будущих событий, карабин лежал на расстоянии протянутой руки.
Потом легли спать. Карабин лежал между моим и Саниным мешками, дулом к выходу. Когда я уже засыпал, Саня вдруг принялся толкать меня кулаком в бок.
— Кто-то землю роет у нашей палатки!
— Ладно, спи, Саня, тут экскаваторов нет...
Но не прошло и минуты, как Саня снова толкнул меня в тот же бок.
— Роет и фыркает!
Об экскаваторе не могло быть и речи. Экскаваторы не фыркают.
— Медведь!
— Ну, Саня, тебе теперь каждую ночь будут медведи мерещиться!
Саня замолчал, потом стал решительно выбираться из мешка. Высунувшись до пояса из палатки, он всматривался в темноту.
— Я же говорил, медведь! Вот он, посмотрите. Роет и фыркает!
Саня оказался прав. Это был действительно медведь. Он действительно рыл лапой землю неподалеку от нашей палатки и при этом действительно фыркал. Когда мы выстрелили два раза в воздух, в темноте послышались тяжелые прыжки и в той стороне, где медведь рыл и фыркал, и еще в другой стороне. Вот те на! Значит, и третий где-то поблизости? Надо пугнуть его еще разок. Я нажал курок. Щелк! Осечка? Еще раз. Щелк!
Магазин карабина был пуст. Патронов больше не было. Вытащив свое оружие из кучи, мы не удосужились проверить, заряжено ли оно. А обоймы лежали где-то там, за линией фронта.
Что же делать? Лежать в палатке и ждать, пока медведи снова начнут рыть и фыркать? Или идти к куче и искать патроны? А если медведи именно там обсуждают дальнейший план действий? Саня настаивал на решительных действиях. Толя сонно зевал. Принимать решение предстояло мне. Саня пустил в ход козыри:
— Вы прикроете меня с тыла. У меня есть звуковая ракета.
Откуда у телевизионного мастера могла появиться ракета, допытываться мы не стали. Может, сейчас, в век ракетной техники, даже телевизоры чинят при помощи ракет, а может, звуковые ракеты являются необходимым атрибутом только семнадцатилетних телевизионных мастеров. Заботило нас другое. Пускать ракету можно было только из специального металлического стакана. Тогда она с эффектным воем, оставляя за собой хвост пламени, взвилась бы в небо, распугивая всех медведей на полуострове и в его окрестностях. Но чью руку должна была оторвать она в момент старта (стаканом Саня не располагал)? Лишних рук ни у кого в нашем отряде не нашлось...
После долгих дискуссий ракету привязали к колу палатки, протянули от нее длинный шнурок, и прикрытие с тыла таким образом было обеспечено. Остальное было делом техники. Но техника при исполнении этого остального потребовалась виртуозная. Найти обойму с патронами в куче вещей оказалось потруднее, чем иголку в стоге сена. Насколько я представляю, при поисках иголок в стогах сена обычно не кусают комары, не бродят где-то поблизости три медведя, и к тому же, наверно, это делается все-таки днем.
Но когда мы, несмотря ни на что, установили невероятнейший рекорд нашего времени, найдя обойму, все это оказалось ни к чему. Медведи больше не появлялись.
...При всей своей рассудительности мишка еще и любопытен. И если у взрослых, опытных медведей трезвое "как бы чего не вышло" чаще преобладает над любопытством, то у медвежат - наоборот.
...Мы шли по тундре, поросшей редкими кустиками кедрового стланика. Внезапно прямо перед нами поднялась во весь рост большая бурая медведица. Справа и слева тотчас возникли две ее уменьшенные копии. Встав на дыбы и свесив лапы, они наклоняли головы то в одну, то в другую сторону, подражая маме, морщили носики и нюхали воздух, а их черные глазки так и бегали, озорно и лукаво.
Мы замахали руками, закричали, засвистели. Медведица не уходила. Она заслоняла собой детей, давая им возможность бесследно раствориться в кедрачах. Откуда ей было знать, что у нас нет никакого оружия? Но они и не думали убегать. Им было интересно.
Тогда, рявкнув, бурая мама бросилась прямо на нас. Существование и единственность решения нашей задачи не подлежали ни малейшему сомнению: ноги в руки - и ходу! Медведица пробежала разделявшие нас двадцать метров и снова встала на дыбы. Но и мы за это время преодолели кое-какое пространство - метров десять. Мы тоже остановились и опять стали свистеть и громко произносить какие-то, возможно, не очень литературные слова. Медвежатам теперь были открыты все пути к безопасному отступлению, но они еще не удовлетворили свою природную любознательность. Они подбежали к маме и стали по бокам, демонстрируя портретное сходство и оттеняя своими игрушечными размерами родительскую мощь. Что оставалось делать бедной родительнице? Она зарычала и пробежала разделявшие нас десять метров в один момент, за который мы успели одолеть пять метров.
Ситуация повторилась, но медведица на этот раз приняла иное решение. Она рявкнула уже на потомков и отвесила первому подвернувшемуся под горячую руку такой полновесный, звучный шлепок, что его как ветром сдуло. Взвизгнув, исчез в кустах и второй. Только после этого мама опустилась на все четыре лапы и побежала, то и дело оглядываясь.
Встречаются среди медведей и более великовозрастные разини. На одного такого любознательного мы наткнулись во время вьючного перехода. Увидев караван, он не спеша отбежал метров на тридцать-сорок, повернулся к нам лицом и встал на задние лапы, свесив передние и слегка наклонив голову набок. Мы взяли фотоаппараты и начали потихоньку подходить к нему. Мишка отбежал еще немного и снова встал на задние лапы, явно предпочитая быть сфотографированным анфас. Долго не могли мы прийти в себя от удивления - вот он, стоит, видит нас и не убегает. Потом осмелились и робко попросили: "Пожалуйста, улыбнитесь..." Но мишка почему-то вдруг обиделся: "А ну вас, все равно фотокарточки не пришлете"- и важно удалился.
Осенью сине-зеленые ягодные тундры постепенно превращаются в багряно-золотистые, голубица опадает... К этому времени на Камчатке поспевает рябина, кедровые орехи. Медведи уходят в сопки. Наше тесное общение с ними кончается. Лишь изредка в зарослях увидишь теперь плюшевые "штаны" убегающего мишки, а то вообще только по треску кустов приходится догадываться о встрече.
Встречая в это время в лесу раскопанные мышиные норы, мы недоумевали - кто это мог их раскопать, но, вернувшись в поселок, услышали от Портнягина такой рассказ:
— Вот для вас медвежатина бывает хорошая, бывает плохая, а для меня - абы медведь! - И действительно, медвежатина для камчадала- традиционное национальное блюдо, что-то вроде макарон для итальянцев. - Но вот однажды я ел медведя, ну прямо как гусь! И чем бы, вы думали, он питался? - Портнягин замолчал, хитро поглядывая на нас. Я уже хотел было сказать: "Гусями!", но он в это время медленно, торжествующе произнес: - Одними мышонками! Они у него в желудке как галушечки лежали. И, видно, корм их поедал.
Мыши запасают на зиму много корневищ саранки, грибы, семена. Съесть такой запас вместе с хозяином - и вкусно и питательно даже для медведя.
Грустно расставаться с горами, с тайгой и ее гостеприимным хозяином. С благодарностью вспоминаем мы все медвежьи услуги. Мишкино мясо в критические моменты спасало нас от голода. Мишкины тропки помогали пробираться в непроходимых камчатских джунглях, а магистральные медвежьи дороги вообще почти ничем не уступали шоссе, не хватало только километровых столбов и бензозаправочных станций. Но километры мы отсчитывали собственными ногами, а наш транспорт самому высококачественному бензину предпочитал овес. Поэтому для нас медвежьи дороги были ничуть не хуже бетонированных автострад. Постоянно информировал нас мишка о том, что уже пошел нереститься лосось и в какой реке его больше, о том, что поспела ягода...
За время нашей долгой работы мы полюбили этого добродушного и флегматичного увальня, любознательного и рассудительного, миролюбивого и грозного, осторожного и благородного. Научились относиться к нему без страха, но с большим уважением.
Бунт на корабле
Не знаю почему, но Серега давно ходит обиженный, надутый. Как будто его обманули, недодали что-то. Может, ему нашего восхищения не хватает? Но ведь все поголовно высказали как минимум по разу свои восторги его внешними данными. На что уж шофер первого класса без прав, по совместительству конюх - далеко не эстет, и тот почесал в затылке: "Ну, силен!" Или ему нужны постоянно несмолкающие аплодисменты, цветы и воздушные поцелуи? Тогда ты, парень, не туда попал.
Кони у нас не как в кино? И седла без стремян, с крючьями, не погарцуешь. Костер, хоть и натуральный, без подделки, но - при нем посуда, которую надо мыть. Или ты обижен, что Коля и Иван Лексаныч все же сильнее?
Попробуй разберись в чувствительной, ранимой душе белокурой бестии! Ясно было одно - отношения в отряде развивались не по привычному ежегодному сценарию всеобщей гармонии.