Стасик, наоборот, боялся работы, точнее, боялся сделать что-нибудь не так. Он всегда педантично выполнял порученное, но самому догадаться что-нибудь сделать - никогда! Поручая ему сварить кашу, обязательно надо было добавить: "И посоли ее". Когда мы, уходя в маршрут, оставляли его на лагере, Стасик начинал волноваться.
— Чего сегодня сварить?.. Гречку?
— Ну давай гречку.
— А может, рис лучше?
— Можно и рис.
— А не надоело? Все рис да рис, может, все-таки гречку?
— Ну что же, давай гречку.
Стасик надолго запомнил один случай, когда он поступил на свой страх и риск, и что из этого вышло. Уходя в маршрут, мы обычно привязывали Арарата на аркан, а остальных лошадей просто путали, и они спокойно паслись рядом с Араратом до самого вечера. Стасик помнил, что привязывать надо только одну лошадь, но по своей рассеянности забыл, какую именно. Он посадил на аркан старого мерина Тарапула. Арарат, конечно, сразу же задал стрекача. И даже Тарапул, увидев, что остается совсем один, оторвал аркан и убежал.
Лошади всегда убегают к дому, а если они уже давно забыли, где дом, - то туда, откуда пришли в последний раз. Они затрусили неторопливой рысцой по отливной полосе, вдоль скалистого берега. Путь был один - узкий коридор между обрывом и океаном. И Стасик потрусил за ними. Прибавит он шагу - и лошади переходят на галоп. Остановится - и они снова бегут рысью. Попытался было Стасик приманить их камнем - авось примут за хлеб! - да куда там. Попробуй переубеди коня, который видит, что ты за ним гонишься! Дать им успокоиться, а потом обогнать? Но полоска песчаного пляжа так узка, что на ней трудно разминуться двум вьючным лошадям.
Стасик очень надеялся, что коней остановит непропуск. Он просто-напросто забыл, что кони умеют плавать! Какова же была его растерянность, когда беглецы без колебаний вошли в едва плещущую, спокойную воду и через мгновение скрылись по ту сторону мыса.
А Стасик плавать не умел. Ему пришлось карабкаться по скалам, то и дело срываясь и падая в воду.
Оставалась единственная надежда - в устье большой реки песчаный пляж сильно расширялся. В этом месте обойти лошадей и постараться повернуть их обратно. Но до устья пятнадцать километров!
В обратный путь Стасик ехал верхом на Тарапуле. Без седла и в мокрых штанах. Старческая рысца Тарапула, мало того что вытрясла из Стасика всю душу, она еще и... ну в общем случилось то, что и должно было случиться, когда рысью долго едешь на неоседланном коне в мокрых штанах.
Когда мы вернулись из маршрута, Арарат щипал травку с арканом на шее, Тарапул и Рыжий как ни в чем не бывало паслись рядом с ним, ужин был готов, а Стасик суетился около костра в совершенно сухой одежде. Ничего не говорило о произошедшем приключении. Кроме, пожалуй, одного. У Стасика слегка изменилась походка. Он шагал вразвалочку, широко расставляя ноги. Но не совсем так, как расставляют их моряки, привычные к качке.
От неприятной обязанности торчать в лагере Стасика и Женьку неожиданно избавил Серега. Однажды он предложил: "Давайте дежурить по три дня подряд". Женька принял это предложение с восторгом.
— Да дежурь ты хоть пожизненно!
Пожизненный дежурный
...Маршрут сегодня не далекий. Мы ищем окаменелые раковины в обнажении прямо около лагеря.
У Стасика поиски раковин были любимым занятием. Самозабвенно вгрызался он в обнажение и перебирал, перебирал обломки... Время от времени с его стороны слышался грохот. Обгоняя осыпь, поднимая тучи пыли, кубарем скатывался он с обнажения и еще издалека, задыхаясь от радости, кричал:
— Во, смотри, какую нашел! Такой у нас еще не было!
И поэтому когда Серега, подойдя к нему, сказал: "Эй ты, сбегай-ка за дровами, а то мне от костра отойти нельзя", - это не вызвало у него никакого энтузиазма. Он насупился и долго стоял молча, боясь отказать Сереге, потом решился:
— Не пойду! Я - в маршруте!
Все понемногу привыкли к тому, что Серега дежурит, не ходит в маршруты. А ему и это сидение в лагере становилось все больше в тягость. В ясную погоду еще терпимо. Работы хватает часа на три. Остальное время Серега сидел и мечтал, что он сделает, когда приедет домой. Он узнал, в какой стороне дом, и однажды даже лазил на гору - не видно ли хоть какого-нибудь жилья. Ничего утешительного он не увидел - кругом, насколько хватало глаз, были видны только сопки да тайга. Но все-таки на душе у него стало легче, как будто и в самом деле побывал в городе.
В дождливую погоду в лагере тоскливо. Кругом все такое липкое, мокрое, противное, не хочется ни к чему прикасаться. "Пожизненный дежурный" стоит уныло, втянув голову в плечи, безнадежно согнувшись над костром, чтобы хоть как-то укрыть от дождя еле тлеющие головешки. Дрова мокрые, шипят и никак не хотят разгораться. Серега уже пробовал передвигать их и так и эдак, дул на угольки и махал над ними крышкой от кастрюли - костер по-прежнему дышал на ладан. Конечно, можно было бы поискать дрова посуше, да где их найдешь сейчас, посуше-то? Отовсюду капает. Когда стоишь неподвижно, то на тебе вроде все согревается, а только попробуй пошевелиться... бр-р-р... мерзость...
Когда мы пришли из маршрута, у Сереги еще и вода не закипела. Вид у него был такой жалкий, что на него даже смотреть было противно.
— Ну что ты стоишь, как мокрая курица? Ишь, юбки распустил. Ты бы еще заплакал!
Стасик, ни слова не говоря, взял топор, быстро натесал корья с большой березы, срубил несколько сухих толстых сучьев. Правда, и с них текла вода, но он разрубил их несколько раз вдоль - изнутри они были совсем сухие как порох. Через пять минут костер заполыхал вовсю, так что даже у Сереги поднялось настроение. Правда, его сразу же стали мучить сомнения: набить Стасику морду или нет? Молчание Стасика чем-то ему очень не нравилось. Но как это сделать? Сереге нужен был повод, хотя бы самый липовый.
Серегины мечты и сомнения на самом интересном месте прервал приход Коли и Женьки. Женька еще издали увидел костер и, подойдя, дружелюбно бросил Сереге:
— Ух ты, смотри-ка, а я думал, что ты вообще ни на что не способен!
Серега оторопел. А Женька уже рассказывал ему о маршруте, и все вместе выглядело примерно так: "Ты-то, конечно, дурак, это всем давно известно, а вот на какой перевал мы сегодня залезли!"
Серега долго хлопал глазами, потом зло проворчал: "Сопляки! Тоже еще умники", - и начал сосредоточенно ворошить дрова в костре. Будет он еще снисходить до того, чтобы им морду бить, руки только об них пачкать!
Однажды мы все расходились в многодневные пешеходные маршруты, и кого-то надо было оставить в лагере. Вызвался Серега. Ему не то чтобы очень хотелось оставаться одному, но топать с рюкзаком, да еще с этими сопляками...
Серега не учел одного - одиночества. Да и откуда ему было знать, что это такое? Ему приходилось оставаться раньше одному на час, на два, на полдня. И вот он впервые познал, что такое пробыть одному десять дней, да еще в обстановке, когда все кругом и без того раздражало.
Еще на подходе к палаткам нас поразил какой-то нежилой, запустелый вид лагеря. Из спального мешка вылезает измученный Серега. Он бледен, как больной, долго пролежавший в постели. Физиономия у него давно не мытая, около костра - ни полена, в кастрюле - недоваренный горох, покрытый многодневной, уже заплесневевшей коркой.
— Ты что, совсем не умывался?
— Почему? Умывался... Иногда...
— А что ты ел?
Серега сначала хочет соврать, что варил, даже каждый день, но он слишком рад, что наконец-то мы пришли, и сознается:
— Крупу...
Лошадиные эмоции
Синие горы на горизонте... Загадочные, манящие и недоступные. Выходишь рано утром, стремишься на пределе сил, выкладываешься до последнего. Проходит час за часом, а неведомые хребты отодвигаются еще дальше. Но ты идешь, идешь... И вечером видишь все те же синие горы, далекие и призрачные. Только - уже за спиной.
Такое достаточно испытать один лишь раз. Сколько физиков и лириков, шахтеров и трактористов погубило поле! Уходящая в прошлое геологическая романтика.
Теперь - полчаса на вертолете, и не натерев ни единой мозоли, не пролив и капли пота, даже не снимая галстука, ты прямо в сердце затерянного мира. Пусть он и остался нетронутым, разве будет он сниться потом долгие годы? Да и нет никаких шансов остаться нетронутым у любого камчатского медвежьего угла.
...Еще до победы научно-технической революции над старой геологией работали мы на голубом озере, тихими вечерами после маршрута бездумно и расслабленно заглядывались отражением гор и закатов в хрустальном зеркале воды. Следов на берегу было не меньше, чем на коровьем выгоне,- ни клочка без отпечатка длинных когтей. Снова попали на озеро много лет спустя. Ничего особенного не заметили, да и некогда было, - мы сразу ушли в горы. Вот только медвежьих следов что-то маловато стало - один, другой, и нет больше. Вернулись к лагерю через несколько дней. Стояла черная безлунная ночь, и мы подумали сначала, что заблудились, не на то озеро попали. Кругом костры, гармошки, гитары, пьяные песни, девки визжат. Но озеро оказалось тем самым, а вот год и день недели - другими. Пела и плясала ночь с субботы на воскресенье той самой эпохи, когда на каждую камчатскую семью уже приходилось в среднем по ноль целых семьдесят девять сотых лодки и одиннадцать с половиной лошадиных сил подвесного мотора. Озеро за прошедшие годы приблизилось к поселку на расстояние двух часов хода на почти пустой (четыре бутылки и полторы луковицы в багажнике) лодке.
Конечно, я не враг технического прогресса. Пешком назло кондуктору я не пойду, мне и в голову не придет забрасываться в поле с рюкзаками за спиной, когда есть вертолет и есть деньги по статье "авиатранспорт", и есть бензин в аэропорту, и лопасти не израсходовали моторесурс, а экипаж - саннормы налета, и есть погода, и есть площадка для приземления в районе работ, и нет могущественных богатых конкурентов среди вертолетной клиентуры, ну и еще кой-какие мелочи. Прогресс - это здорово! С допотопным вьючным транспортом идешь, идешь, скрипишь, пыхтишь день, два, три, даже - пять, пока не доберешься до места. А вертолет раз! - и становись лагерем. Правда, иногда приходится немного подождать. Двадцать два дня - мой личный рекорд. Пока не озверели от безделья и не тронулись с рюкзаками. То бухгалтерия деньги не перевела, то вертолета нет, то бензина, то... в общем, находятся причины.