— Как, однако, удачно ударил!
Острие кирки прошло точнехонько между пальцами. Действительно, удачно ударил или нет?
Я знаю геолога, для которого не было сомнительных решений и парадоксов. Он делил все трудности на искусственные и естественные. Мокнуть, мерзнуть и голодать в маршруте - естественные трудности. Карабкаться по скалам рядом с пологим откосом - искусственные. Правда, в скалах обнаженность лучше... Боже упаси, если не найдешь рационального оправдания трудностям! Ах, как боятся геологи, как бы кто не усомнился в их готовности сносить все ради дела, одного только дела и ничего, кроме дела.
Бывает, конечно, когда легко отделить естественные трудности от искусственных. Встретили мы однажды в пойме среди дремучего кустарника группу измученных, но не сдающихся туристов. Мы обрадовались, что сможем помочь им добрым советом.
— Ребята, вон там под склоном хорошая тропа. Как раз по вашему маршруту.
— Да знаете, - замялись туристы, - мы уж дойдем до конца по кустам. Нам десяти километров бездорожья не хватает до выполнения разрядных норм.
Честные оказались туристы. Могли ведь пройти и по дороге, а в зачетную книжку записать бездорожье, все равно мы не пошли бы на них ябедничать. Хорошие ребята. Но все равно - туристы. А для геолога нет более обидной клички, чем "турист". Мы не такие. Умный в гору не пойдет...
Другой случай. В конце сезона остались мы с Колей вдвоем. Очень хотелось нам выяснить кое-какие вопросы. Последние, как мы тогда считали. Дождь лил целый день, наденешь с утра сухую одежду, а через пять минут она мокрая до нитки. Сушиться не имело смысла. И мы снимали после маршрута свои куртки, брюки, портянки и оставляли их на улице. По ночам были заморозки. Утром приходилось разминать заледеневшие, твердые, как фанера, портянки, раздирать смерзшиеся штанины и рукава и с перехваченным дыханием нырять в эту одежду, как в омут.
После таких процедур Коля разгибается по частям. Присядет иногда в институте перед письменным столом, записи какие-нибудь разыскать в тумбе, потом долго распрямляется: сначала ноги, потом спину. "Чтобы я еще раз когда-нибудь в дождь пошел в маршрут", - ругается. И все равно ходит. Неясные вопросы всегда кажутся почему-то последними.
Но ведь бывают случаи, когда диагноз поставить труднее.
В прошлом сезоне работал я с Толей, лихим геологом. Девяносто килограммов стальных жил, обтянутых сухим пергаментом, пуля дура, штык молодец, всю Европу за три перекура! Работа диктовала нам необходимость разделиться на два отряда. Раз надо, так надо... Как крупные стратеги, планировали мы место встречи по карте чуть ли не миллионного масштаба. "Со всеми вещами и с продуктами я буду ждать вас здесь", - ткнул пальцем Толя. А Толин палец на карте миллионного масштаба закрывает территорию размером не меньше Бельгии. В назначенный срок доделали мы полностью свое дело, пунктуально съели все продукты и налегке отправились к той точке, которая в нашей интерпретации Толиного указующего жеста должна была быть местом встречи. Обыскали, по крайней мере, пол-Бельгии, но никого не нашли. Решили - что-то случилось, и Толя не вышел со старого лагеря. Еще полсотни километров. Ночевать пришлось не в мешках и палатках, о чем мечтали мы, подходя к бывшему лагерю, а у костра под дождиком. И снова полсотни километров, и еще пол-Бельгии предстояло нам обойти в поисках Толи. Три дня не ели, две ночи не спали, спешили, боялись, что ребята, не дождавшись нас, отправятся на розыски.
Как расценить этот случай? Дурная голова ногам покоя не дает? Но ведь мы же не специально, мы же не знали заранее.
Ну а жалею ли я, что так получилось? Нет, не жалею. Конечно, если бы знал заранее, не пошел бы. Почему? Ну хотя бы потому, что времени жалко. Три дня потеряли. Но ведь когда мы с Женькой выходили на лодке в море, мы время сэкономили. Значит...
Значит, пошел бы еще раз и еще. Хотя бы ради того момента, когда, вспоминая события прошедшего дня, Женька мечтательно произносит: "А все-таки как хорошо, что мы сегодня не утонули..."
Семнадцать - возраст мужчин
Сегодня мы ищем окаменелости в конкрециях - круглых, как футбольные мячи, известковых стяжениях. Собираем конкреции сначала внизу обрыва. Здесь их мало, и некрасивые они какие-то, нутром чуешь - пустые. А в отвесном обрыве конкреции натыканы, как изюминки в сдобном тесте, кругленькие, хорошенькие, так и блестят, так и манят. Вижу - и Женька поглядывает вверх. Долгих обсуждений не было. Мы взяли веревку, привязали ее к дереву на самом верху обрыва и спустились на стенку. Упругий капрон мягко пружинил, и пока мы к этому не привыкли, просто дух захватывало - казалось, что веревка вот-вот порвется. Сначала неуверенно ползали мы вверх и вниз по стенке, выколачивали конкреции и складывали их в рюкзак. А потом работа стала привычной и увлекательной. Женька решил, что бегом передвигаться по стенке гораздо проще. Веревка позволяла свободно перемещаться по дуге.
И Женька бегал туда и обратно, от одной конкреции к другой совсем как маятник, с той лишь разницей, что маятник свое "тик-так" всегда произносит негромко, но солидно, а Женька очень несолидно орал: "Ой, как здорово!" - и во всю глотку испускал вопли восторга.
За целый день работы ноги настолько привыкают к вертикальной плоскости, что когда снова спускаешься на горизонтальную, с непривычки дрожат и отказываются держать тело.
Теперь у нас собрана целая гора конкреций. Что-то они скрывают? Может - ничего, и тогда вся наша работа - впустую. Если ничего не найдем, хватит ли у меня терпения прийти сюда на поиски завтра, послезавтра? Вряд ли... На это только Коля способен: расколотит сотню пустых конкреций, берется за следующую сотню, еще сотню и еще... Был случай - разбил тысячу двести штук и все-таки нашел одну маленькую ракушечку. Я способен сделать и больше, хоть полторы тысячи, но только если кто-нибудь мне гарантирует, что будет хоть одна створка. Но кто даст такие гарантии?
Конкреции огромные, монолитные. Молотком их не возьмешь. Специально для такой работы мы взяли тяжелую кувалду на длинной крепкой рукоятке. Организуем настоящую кузницу.
Стоит грохот, со свистом летят обломки, но конкреции не сдаются - раковин нет. Мы тоже не сдаемся - снова и снова плюем на руки и бьем сплеча, с уханьем... Первой в этом поединке не выдерживает кувалда - ломается ручка. Мы остаемся безоружными... Перекур. Мы просто сидим и молчим. Как редко приходится спокойно оглядеться вокруг! То некогда, то что-нибудь не получается, не до созерцания.
— А наши уже учатся, - задумчиво говорит Женька. - Вот, наверное, в классе весело... Только как бы мне не попало за опоздание.
— Ничего, не беспокойся. Справку тебе дадим.
С круглой печатью. "В связи со стихийным бедствием ученик такой-то не смог вовремя прибыть к месту учебы. После сильных ливней океан вышел из берегов и затопил все пути сообщения". Пойдет?
— Еще как!
— А ты что, по учебе соскучился?
— Да нет... Приедешь, опять эти дурацкие сочинения придется писать.
— А ты что, не любишь сочинения? Вот бы никогда не подумал. Сочиняешь ты здорово.
— Ты о чем? - ощетинился Женька.
— А про то, как вы с другом по тридцать уток с охоты приносили.
— Да вот, что б меня украли, по тридцать, - отчаянно забожился Женька.
— Ну ладно, по тридцать, так по тридцать, я что, разве не верю, вот только как вы их несли? - Но увидев Женькин протест, я снова соглашаюсь: - Ну, конечно, вы ребята здоровые, чего вам стоит, хоть триста... Так ты что, не любил литературу?
— Что ты, да я почти ни одной книги, что нас заставляли читать, не прочитал. А зачем их читать, когда про них в учебнике все сказано. Онегин - продукт эпохи, Фамусов - продукт эпохи, красной нитью проходит протест писателя против несправедливости крепостнического общества... Это я научился.
— Так-таки ни одной книги и не прочитал?
— Да нет, почему, попробовал, вот "Грозу" Островского прочел, только противно ужасно. Ну кто эта Катерина - ведь самая обыкновенная истеричка, а нас заставляют писать - пассивный протест. Вот "Мертвые души"- ничего, понравилось. Как Чичиков ловко всех надувал! Вот это мужик был! Что там какой-то сопливый Чацкий! Если бы можно было сочинение писать как сам думаешь, я бы написал - "Чичиков - мой любимый литературный герой". Только пару поставят.
— Ну а еще какие твои любимые герои?
— Прохор Громов, Салават Юлаев, Волк Ларсен... ну еще Остап Бендер.
— Какой Волк Ларсен, лондоновский, что ли?
— Ну да, вот это были люди!
Мы опять долго сидим и молчим.
Я вспоминаю свою юность. Да, они будут лучше нас. Какими мы были? Всему верили. Даже когда верить было глупо. Рассуждали - это мое, значит, надо верить. Для нас не было оттенков. Черное - белое, наше - не наше. Антинаучная теория Марра, буржуазная лженаука кибернетика...
Эти никому на слово не поверят, все сначала попробуют на зубок своего здравого смысла. Обо всем у них свое собственное мнение. Ошибутся? Ничего страшного. А мы даже ошибаться за себя доверяли другим. Мы даже в двадцать были детьми, они - в семнадцать уже мужчины...
...К Стасикову дню рождения мы готовились заранее. Уже давно возили мы во вьюках две банки сгущенного молока. Это было единственной в отряде тщательно охраняемой тайной, известной всем, кроме Стасика. Не было в нашем меню никаких лакомств, и потому банка сгущенки в поле приобретала достоинства самого шикарного шоколадного набора. Недели за две начали мы собирать про запас съедобные дары моря - луковицу, выброшенную прибоем, апельсин, прибитый к нашему берегу кругосветным течением прямо из Марокко, абсолютно целую, аккуратно запаянную жестянку пепси-колы, вдоль и поперек испещренную загадочными иероглифами. В бухте за мысом мы насобирали целое ведро редьки. Ведро, полиэтиленовое, валялось тут же. Сначала мы никак не могли понять, как это так может быть - на двух километрах берега целое ведро экзотических овощей! Сколько же получится, если пересчитать на всю Камчатку? Но потом поняли.