— Нельзя отмахиваться от великого дела потому, что его представители ничтожны, — пустил я в ход шаблонное оправдание.
— А на кой черт нужны мне представители бога? Почему бы ему самому не навести порядка в своих делах? Если я согрешил перед господом, так ведь это же наше с богом дело! При чем тут посредник, которому я обязан покаяться и попросить прощения? Впрочем, ладно! Оставлю ваше сословие в покое. Только не могу согласиться с твоими словами, что религия — великое дело!
— За две тысячи лет католическая церковь доказала свою святость и божественное происхождение!
— Доказала свое божественное происхождение? А чем же?
— Прежде всего, чудотворная внутренняя сила церкви, ее живучесть — разве это пустой звук? Жестокие гонения не только не сломили церковь, но кровь, пролитая первыми христианами, породила новые толпы верующих. Многочисленные ереси первых веков не только не истребили истинной веры, но послужили расцвету католического богословия. Далее. Разве ни о чем не говорит удивительно быстрое распространение христианства по всей Европе? Начиная с поставленного Христом первосвященника— апостола Петра единая цепь его преемников тянется до наших дней. Пий XI — такой же наместник бога на земле, как и первый папа. Истинность веры и святость католической церкви доказаны благородством принципов, провозглашаемых этой религией, самопожертвованием, самоотречением и высокой добродетелью миссионеров, монахов, множества канонизированных святых…
— Все?
— Для доказательства истины достаточно одного убедительного аргумента. Я же привел их целый ряд, и каждый из них непреложное свидетельство божественного происхождения церкви.
— Для тебя, но не для меня! У меня в запасе побольше аргументов, и каждый из них непреложное свидетельство, что католическая церковь — зауряднейшая контора корыстолюбцев.
— Примеры?
— Крестовые походы, инквизиция, охота на «ведьм» и ученых, разврат, политические интриги в средние века.
Признаться, Балис попал в самое уязвимое, на мой взгляд, место: я никогда не мог оправдать крестовые походы и инквизицию, считая это ошибкой церкви. Не скрыл своего мнения и от товарища.
— Гимназистом, — ответил Балис, — я тоже считал это ошибкой. Но теперь вижу: не ошибка, а проявление истинной сущности церкви.
— Ты действительно не видишь в церкви печати божественности?
— Божественность! Чем больше смотрю, тем меньше вижу ее! Упомянутая тобой живучесть, внутренняя сила церкви объясняется ее союзом с государством. Как только христианское духовенство стакнулось с правителями Рима, появилась «внутренняя», а на самом деле — чисто внешняя сила церкви. Опираясь на законы государства, церковь подавила ереси, пустила корни по всей Европе, сжигала на кострах «ведьм» и ученых. Превратившись сама в могучее государство, она при поддержке всей христианской Европы устраивала крестовые походы, грабила и опустошала земли язычников, истребила пруссов— родственное литовцам племя. Самопожертвование миссионеров, монахов и святых — обыкновенный фанатизм, который в такой же степени присущ последователям любой религии. Говоришь, со времен апостола Петра до наших дней тянется непрерывная цепь наместников Христа? Но ведь было время, когда одновременно несколько пап считали каждый именно себя истинным преемником Петра. Я как раз интересовался этим периодом истории и хочу задать тебе один вопрос: с 1410 по 1415-й было три папы сразу — Григорий XII, Бенедикт XIII и Иоанн XXIII. Кто же из них был истинным первосвященником?
— Я специально не изучал историю этого периода и потому не могу ответить. Но один из них несомненно был истинным папой.
— Тогда я тебе отвечу: правомерно занял апостольский престол Иоанн XXIII. Но в 1415 году вселенский собор в Констанце дал отставку всем трем папам и вместо них избрал нового — Мартина V. Тем самым церковь положила конец великому расколу, но попала в еще более неприятный переплет.
— Какой еще переплет?
— А вот какой. Поскольку Иоанн XXIII был законным папой, его, как наместника Христа на земле, нельзя было низложить: ведь он сам носитель высшей церковной власти. Мартин мог стать настоящим папой только в том случае, если и Иоанн XXIII, и оба его конкурента были лжепапами. Но это означало бы, что с 1410 по 1415 год мир находился без наследника апостола Петра. Вот тебе и «непрерывная цепь»! — расхохотался Балис. — Заварив эту кашу, церковь до сих пор не может расхлебать ее. В течение пяти с лишним веков ни один первосвященник не осмеливается назвать себя Мартином или Иоанном[5]. Наречешь себя Иоанном XXIII — тогда выходит, первый-то Иоанн XXIII был лжепапой и никакой непрерывной цепи нет. То же с именем Мартин…
Мы спорили долго и страстно. Разговор со всей очевидностью показал, сколь ничтожен мой арсенал аргументов и как слабо это оружие. Все мои утверждения Балис легко опровергал и, что хуже всего, зачастую обращал против меня же. Поэтому я решил «повысить свою религиозную квалификацию» — почитать, поглубже разобраться в истории церкви и апологетике.
Еще в семинарии я принял решение исповедоваться не реже одного раза в две недели и неукоснительно соблюдал это правило. Каялся я настоятелю или алтаристу. Однако ни Кишкис, ни Каршис ко мне с подобной просьбой не обращались, и я не видел, чтобы они исповедовали друг друга. Неужели они безгрешны? И вот наконец мой первый кающийся в сутане! Знакомый молодой священник прибегнул во время престольного праздника к моим услугам.
После этой исповеди мои щеки горели, как после оплеухи… Меня не столько поразили сами грехи, сколько то обстоятельство, что о своих тяжких преступлениях против шестой заповеди (не прелюбодействуй) ксендз рассказывал, ничуть не волнуясь и не стесняясь, словно признавался в том, что выкурил сигарету.
Какое-то время я тешил себя мыслью, что это «один из двенадцати», неизбежное исключение. Но однажды попросился ко мне на исповедь ксендз, пользовавшийся в округе славой истинного апостола, исповедовать которого я считал незаслуженной честью для себя. По окончании исповеди я упал на колени перед алтарем и горько зарыдал. Мой идеал оказался зауряднейшим грешником, которого Библия нарекла именем Онан…
Чем больше ксендзов обращалось ко мне, тем сильнее становилась уверенность: то, что я принимал за исключение, является правилом. Вначале я пытался поучать ксендзов, но однажды получил резкую отповедь:
— Ксендз, нравственное богословие я знаю не хуже вас! Я обратился к вам не за возвышенным поучением, а за разрешением от грехов!
Чем дальше, тем больше угнетала меня мысль: почему бог терпит такое положение? Ксендзы бессильны против своего естества, это мне уже ясно. Но ведь господь-то всемогущ! Как же он допускает подобное зло? Почему он дозволил папам учредить противный людской природе целибат? В чем смысл безбрачия?
На втором году пребывания в Гульбиненае я надумал повести прихожан в Шилуву, где пышно отмечалось рождество пресвятой богородицы. В дорогу двинулось человек двести. Мы наняли несколько товарных вагонов и с ближайшей станции отправились в Титувенай. Оттуда богомольцы, представляя «живые четки», с хоругвями и светильниками шли двенадцать километров пешком.
Все дороги и тропинки были запружены людьми. Многие женщины ползли на коленях. Вокруг звучали песнопения, молитвы. Когда мы приблизились к часовне Шилувской богоматери, у всех текли слезы; многие, распростершись ниц, целовали землю.
Два дня в Шилуве пробежали словно сон, словно единый миг. Я возродился духовно, укрепился в вере, был полон энергии и горел желанием действовать на благо церкви, как после самой впечатляющей реколлекции. Я и уехал бы из Шилувы в таком возвышенном настроении, если бы не последний день.
Теплый, мглистый осенний вечер. Я сижу в исповедальне. Когда стемнело, к оконцу исповедальни приблизилась девушка.
— Мои родители небогаты, а я очень хотела учиться. Меня отдали в гимназию, но потом не хватило средств… Тут предложил нам помощь один ксендз. Он увидел, что я способная, взялся дать мне образование, и я переселилась к нему. Когда я подросла, ксендз начал уделять мне усиленное внимание, потом пытался соблазнить. А когда я воспротивилась, пригрозил, что не будет больше платить за учебу и выгонит на улицу… Я долго боролась, но в конце концов не устояла… И вот теперь я беременна, отец. Как мне теперь быть? Ксендз велит сделать аборт, обещает все уладить, оплатить. Говорит, никто ничего не узнает… Но ведь я уже мать, мне жаль ребенка! Я его каждую ночь вижу во сне…
Да, она уже мать — шестнадцатилетняя девочка, гимназистка седьмого класса! И в самом деле, что же ей теперь делать?
Горько рыдала юная грешница, плакал и я, ее духовник…
Исповедь подавила меня. Что значат все молитвы и стихиры, все мессы, шествия и «триумфы веры» перед трагедией неизвестной гимназистки? Вся церковная шумиха не в силах заглушить ее жалобы.
Та исповедь окончательно развеяла живший во мне кристально чистый образ священника.
Если девочка горько плачет, обиженная и брошенная бессердечным юношей, мы называем его подлецом. Но как назвать божьего слугу, поступающего так же? А ведь он не исключение…
Возвращаясь из Шилувы, я все время слышал всхлипывания девочки под окошком исповедальни… И пробовал представить себя на месте бога. Допустил бы я, чтобы избранный мной служитель совершил такой отвратительный поступок? Ни один порядочный человек не позволил бы свершиться подлости! А господь дозволяет…
У меня накопилось немало вопросов, которые настойчиво требовали разрешения. Одни из них носили философский, другие социальный, третьи текстологический характер. Еще в семинарии меня мучили некоторые неясности, связанные с земной жизнью Христа.
Согласно евангелиям, во время смерти спасителя солнце затмилось и три часа всю землю окутывала тьма. Почему же об этом столь продолжительном затмении сообщает только священное писание? Ведь затмения солнца вызывали в старину суеверный ужас у невежественных людей. Не приходится сомневаться, что необыкновенно длительное затмение, сопровождавшее смерть Христа, должны были бы пространно описать все тогдашние литераторы и историки. Больше того, отголоски этого чудесного явления дошли бы до нас в легендах и преданиях всех народов.