Но коль этого нет, упоминаемое евангелиями затмение — миф, а не исторический факт. Как же согласовать божественное происхождение священного писания с такой крупной неувязкой? Ведь евангелия — богодухновенные сочинения! Какую цель преследует всевышний, вводя нас в заблуждение?
Еще более необъяснимо то обстоятельство, что Христос не оставил после себя ни одного письменного документа. Миссия сына божьего заключалась не только в искуплении грехов человечества. Он принес в мир новую веру, новые законы нравственности. Но разве можно заподозрить бога в неграмотности? Составленный Христом документ остался бы в веках несравненным божьим творением. Кроме всего прочего, эта книга была бы лучшим доказательством истинности христианской религии и существования Христа.
Много неясностей и в таинстве причащения.
Согласно учению церкви, священник, произнося определенные слова, превращает облатки из пшеничной муки в плоть Христа. Эта догма выходит за пределы и разума, и веры. Догматическое богословие утверждает, что в каждом храме, где есть святые дары, пребывает Христос — не только в виде бога-сына, но и в качестве человека во всем земном обличье. А так как в мире тысячи костелов, значит, существуют и тысячи Христов!
Мало того, сотни Христов присутствуют в каждом храме, потому что в ковчеге — сосуде, где содержатся святые дары, — бывает по нескольку сот облаток. Стоит переломить облатку пополам, как один человеческий организм Христа превращается в два; переломишь на четыре части — получишь четыре Христа, на десять — десять и т. д. Если отделить даже невидимую глазом частичку облатки, объявляется обособленный организм Христа… Скажем, ксендз причащает верующих. При этом мелкие крошки облаток неизбежно падают на одежду, на землю. Ни священник, ни верующие не замечают их. Но как подумаешь, что несколько десятков Христов валяются на полу храма, что их попирают ногами, выметают вместе с мусором, — становится не по себе.
Если довести догмы вероучения до логического конца, неизбежно приходишь к ошеломляющим выводам. Богобоязненные люди, додумавшись до них, стараются побыстрее отделаться от подобных мыслей. Так поступают и священники.
Подобных проблем возникало у меня великое множество, но мое мировоззрение не было еще поколеблено. Я не осмеливался доводить рассуждения до конца: спохватившись, я прерывал их…
Пробыв немногим более двух лет викарием в Гульбиненае, я получил назначение на должность капеллана в купишкскую прогимназию, которая со временем должна была превратиться в гимназию.
Назначение обрадовало меня. Нести учащимся слово божье, воспитывать молодежь, повседневно общаться с ней — эта работа была мне по сердцу. К тому же Купишкис — городок, в котором начиналась моя учеба. Мне знаком там каждый камень мостовой, любы сердцу берега речушек Купы и Левуо…
Несмотря на безусловную преданность церкви, мне было неприятно рассказывать ученикам о некоторых фактах из ее истории.
Я прощал церкви превращение в светское политическое государство, прощал обмирщение пап, их моральное падение, торговлю индульгенциями, множество других слабостей, но никак не мог оправдать той кровожадности и жестокости, того безудержного фанатизма, которые проявились в крестовых походах и в деятельности инквизиции. Я не понимал, как мог господь дозволить духовенству на протяжении целых столетий обагрять руки кровью людей. Тем труднее было понять это, что я знал похвальбу церкви: «Церковь против кровопролития!»
Обратил я внимание и на другое подозрительное обстоятельство. Теологические доказательства бытия бога опираются на закон причинности. Схема аргументов такова: материя, порядок, совершенство, гармония, благо сами по себе не могут быть причиной собственного существования, они должны быть чем-то вызваны; такой первопричиной всего сущего является бог. Для него не требуется отыскивать первооснову существования, ибо он заключает ее в себе.
Разговорился я однажды на эту тему с одним учителем, изложил ему основные доказательства бытия бога. Преподаватель оказался неплохо подкованным в этом вопросе.
— Мне известно, — ответил он, — утверждение церкви мир состоит из отдельных существ и явлений, происхождение которых нельзя объяснить без существования бога как абсолюта. Возьмем материю. Богословы рассуждают так: Земля оторвалась от Солнца, Солнце от Галактики, Галактика от какой-нибудь другой массы материи. Но ведь материя не может быть бесконечной?
— Совершенно справедливо.
— А почему ей не быть бесконечной? Утверждение богословов надо еще доказать!
Я удивился. Я считал бесспорным, что понятие бесконечности приложимо лишь к духовному существу, но неприменимо к материи.
Учитель продолжал припирать меня к стене.
— Математика оперирует бесконечными величинами, а ведь математика не богословие, это одна из точнейших естественных наук! Понятие числа возникло на материальной основе, иначе говоря, число обозначает прежде всего материальные предметы и только по аналогии может быть применено к духовным существам.
Слова математика потрясли меня, я растерялся. А он продолжал:
— Математика вполне правомерно оперирует бесконечными величинами. Значит, вовсе не бессмысленно утверждать бесконечность материального мира. Напротив, нелепо искать пределы вселенной. Что ее ограничивает? Пустое пространство? Но ведь пространство без материи не существует, не так ли?
Да, богословие согласно с тем, что пространство и время являются функциями материи. Поскольку духовное существо не занимает якобы места, потусторонний мир не имеет измерений, но связан с пространством.
— Так-то, милый капеллан, надо еще доказать, будто материя непременно должна где-то заканчиваться. А сделать это невозможно, ибо в действительности она бесконечна…
Тут он нанес мне еще один сокрушительный удар:
— А будучи бесконечной, она одновременно является и вечной!
После этого разговора я долго не мог прийти в себя.
А мысль работала дальше. Теология признает в лице бога наличие вечного, никем не созданного существа. Наука же утверждает, что свойством вечности обладает материя, которую тоже нельзя ни уничтожить, ни создать из ничего. Выходит, религия не разрешает вопроса о возникновении мира, она лишь переносит его в сферу небесного. А так как все богословские доказательства бытия создателя составлены по той же схеме, то и цена им та же. Если права наука и материя вечна, то бог — творец всего сущего и его законов — становится совершенно ненужным, так как наряду с ним существуют никем не созданные закономерности…
В то время я еще не решался согласиться с подобными выводами — это означало бы отказаться от веры, и я разрешил неясности, как истый фанатик: догматы веры установлены всевышним, — значит, они истинны! Вера потому и есть вера, что в ней имеются неясности. Если бы в религии все было понятно, вера превратилась бы в знание. Верю, ибо это бессмысленно!
Меня ужасало отрицание интеллигентами отдельных догм, особенно догмы ада.
— Извините, капеллан, — сказал мне как-то один врач, — но в ад я верить не могу. Эта догма противоречит понятию бога. Ведь бог беспредельно добр. Если же он наказывает грешников вечными муками в аду, то он в то же время и бесконечно жесток. Признайтесь же, что доброта и жестокость — взаимно исключающие свойства: никто не может быть одновременно и добрым и жестоким.
— То, что вы называете жестокостью, является божьей справедливостью, — возразил я.
— В таком случае справедливость всевышнего очень жестока. Если творец всеблаг, он не должен был создавать душу, которую затем приходилось бы карать адскими муками. Ведь бог еще до появления человека на свет знает, куда тот пойдет: в рай или в ад.
Я не смог ничего противопоставить этой аргументации. А собеседник подвел итог этим рассуждениям:
— Таким образом, догма ада противоречит не только безграничной доброте всевышнего, но и сущности человека как божьей твари. Ведь человек — марионетка в руках создателя…
— А мир — всего лишь кукольный театр?.. — с иронией спросил я.
— Знаете, а ведь так оно и есть! — подхватил врач. — Недаром сказано: без божьей воли даже волос не упадет с головы человека.
— Так, может, по-вашему, и бога нет?
— Бог, капеллан, это дело темное… В бога я, пожалуй, верю, но богословию — нет уж, увольте!..
В международной жизни события следовали за событиями. Гитлер молниеносными ударами громил страны Европы. Ни для кого не было секретом, что все это лишь прелюдия к «дранг нах Остен».
В Литве также назревали большие перемены. Вскоре была восстановлена Советская власть, и республика вошла в состав СССР.
К этим переменам я отнесся, как должно католическому священнику. Советская власть была для меня врагом религии, и я был настроен к ней враждебно.
Но в то же время Советский Союз все больше интересовал меня. Я хорошо помнил первые дни после Октябрьской революции, когда многие пророчили близкий конец Советской власти. И вот прошло уже больше двадцати лет, а она не только существует, но и крепнет. Когда через Купишкис двинулись танки и колонны красноармейцев, я не мог не дивиться военной мощи социалистического государства. Было ясно, что страна, которая за двадцать лет сумела создать такую армию, достаточно сильна и в экономическом отношении. А раз так, значит, Советская власть и большевизм несут в себе какое-то положительное начало.
К тому же я с малых лет питал уважение и симпатию к простому человеку, и потому, когда над Купишкисом взвились красные знамена, я отнесся к новой власти не только как к представительству ненавистных большевиков, но и как к власти людей труда.
Мне казалось, что большевизм и Советская власть являются естественной реакцией униженных и оскорбленных на социальную несправедливость и одновременно божьей карой богачам.
Когда гитлеровцы напали на Советский Союз, я, как и все ксендзы, радовался, что при них религия займет свое прежнее место в обществе.