Ташкентское медресе я тоже окончил с отличием. Таких выпускников было трое или четверо, их сразу же назначили имамами крупных мечетей, а меня послали в Киргизию — катибом представителя Духовного управления мусульман. Тогда эту должность занимал Алимхантура Шакирходжаев. Мы много ездили по республике. Читали Коран на похоронах, совершали обряды, произносили проповеди в мечетях. Верующие везде нас принимали как самых почетных гостей, сажали на лучшие места, угощали самыми лакомыми блюдами. А когда мы читали Коран у кого-то в доме, хозяева почти всегда дарили нам баранов — считалось особым почетом для верующего, если обряд совершит казы или его катиб — ведь они ближе к богу. Я долго воспринимал и такие подношения, и такой образ жизни как должное, как само собой разумеющееся.
У нас с казы были хорошие отношения. Мы часто и откровенно беседовали о многом, он обучил меня Тафсир Джалалайну. Карьера моя складывалась как нельзя лучше. Впереди у меня, как у одного из лучших выпускников медресе, намечалась стажировка в Каирском университете. Кроме того, в скором времени я должен был совершить хаджж, увидеть Мекку, Каабу — об этом мечтает каждый мусульманин. Верующие относились ко мне с большим почтением. Но у меня самого не было удовлетворения. Я все чаще погружался в тяжелые раздумья, все чаще испытывал смутное недовольство собой.
С чего это началось? Трудно сказать… Но наиболее ярко это впервые проявилось, когда во время одной из наших с казы поездок меня пригласили в дом к какому-то верующему читать Коран. Помню, как потом хозяева старались получше угостить нас, но именно в этом усердии легко угадывалось, что такие гости в этом доме не по карману. Несколько раз в комнату, где нас угощали, заглядывали ребятишки и неотрывно смотрели на нас голодными глазами. Их выгоняли, но, видно, ароматы пищи были сильнее страха перед гневом отца. Мне стало вдруг стыдно за себя. Я вспомнил, как жил в нашем доме ишан-дезертир, как он ел-пил просто за то, что знает Коран, что умеет степенно поговорить о божественном, и вдруг понял, что, по существу, мало чем отличаюсь от него. Мне захотелось тут же встать и уйти, но приходилось сидеть и хотя бы понемногу отведывать всего, чем нас угощали. Встать и уйти значило бы не только страшно обидеть хозяина, но и навсегда лишить его уважения единоверцев и аксакалов. За что такое оскорбление?
Наконец церемония окончилась, и мы возвратились в дом, где остановились. Но не успел я собраться с мыслями, как в дверь постучали и вошел человек средних лет.
— Почтенный катиб, — обратился он ко мне, — привели барана, которого просит вас принять в знак уважения и благодарности хозяин дома, где вы сегодня читали Коран…
— Возвратите этому человеку барана, — стараясь казаться спокойным, ответил я, — и скажите, что катиб от всего сердца благодарит его, но считает, что Аллаху будет угоднее, если мясом этого барана хозяин накормит своих детей.
В тот вечер я долго не мог успокоиться. Но прошло время, нас с казы приглашали в основном в зажиточные дома, и до поры переживания мои утихли. Однако вскоре произошел другой случай, и он уже надолго выбил меня из привычной колеи.
Серьезно заболел казы, и его сыновья, узнав об этом, привезли к нему опытных врачей. Врачи долго осматривали моего наставника, дали целый ряд рекомендаций, выписали лекарства. Казы послушно выполнял все их советы. И тут у меня вдруг возникла странная мысль, которой я не замедлил поделиться со своим наставником.
— В Коране говорится, что блаженство ожидает правоверного на том свете. Тогда почему же никто не стремится на тот свет? Во всяком случае, я таких не видел. Пусть грешники не спешат туда, им еще надо замолить грехи, пусть темные люди, не знающие Корана, думают о земном. Но как же те, кому открыты тайны? Простите меня, мой казы, но взять хотя бы вас. — Я умолк, пораженный собственной дерзостью. Но казы не рассердился на меня.
— Жить хочется, сынок! — грустно ответил мой наставник. — А что ждет нас после смерти — никто этого не знает…
— Значит, за гробом ничего нет? — тихо спросил я.
Мой наставник только печально вздохнул в ответ.
Как же так, потом пытался я осмыслить наш разговор. Неужели сам казы не верит в потустороннюю жизнь, а значит, и в бога? Нет, убеждал я себя, не может этого быть. Ведь я знаю, что он и наедине с самим собой никогда не пропустит намаза, и потом за время нашей совместной службы я обязательно заметил бы что-нибудь такое, что породило бы сомнения в искренности его веры. Может, он сомневается только в существовании загробной жизни? Сомневается и не боится этого? Но ведь сомневаться в существовании загробной жизни — значит не верить тому, что написано в Коране? Возможно ли это? Пытаясь понять своего наставника, я не заметил, как и сам стал размышлять о том, что написано в Коране, и сопоставлять с тем, что происходит в жизни. Но стоило мне невольно задуматься над этим, как мои сомнения, до этого случайные и робкие, стали неудержимо множиться.
Я вспомнил, как в медресе, когда мы только приступили к изучению Корана, нас учили, что Земля плоская, как ковер! А из географии мы знаем, что она имеет форму эллипсоида. Кто же прав — Коран или география? Нас учили, что правы и Коран, и география, что в Коране много откровений, недоступных разуму непосвященного. И для нас Земля была плоской — потому что так написано в Коране!
С этого дня уже постоянно я размышлял о том, что написано в Коране, и о том, что происходит в жизни. В свое время я искренне был убежден, что, если в Коране записано, что все мусульмане — братья, значит, так оно и есть. Если написано — не убивай, не воруй, не обманывай, значит, истинный мусульманин именно так и должен поступать. Конечно, я не мог не знать, что и между мусульманами были войны, причем и та и другая сторона бились за «истинную веру», но понимали ее по-разному, что случались кражи и обманы и много того, что запрещалось Кораном, но я считал, что либо это плохие мусульмане, либо я еще мало знаю, поэтому и не могу сам себе многое объяснить. Но разве я так уж мало знал теперь? Или так уж мало знал мой казы, духовный наставник мусульман всей Киргизии? Но и он, умудренный долгой жизнью и службой Аллаху, часто не мог ответить на многие мои вопросы.
И опять, возвращаясь к тому памятному разговору с казы, спрашивал я себя, почему многие, подчас самые уважаемые мусульмане не соблюдают требований Корана, живут так, словно эта жизнь единственная и не будет за нее с них никакого спроса на том свете? А считают себя праведными. Почему одни не постятся в месяц рамадан, другие пьянствуют, третьи распутничают, хотя при случае так истово демонстрируют свое почтение к Корану. А ведь, по вероучению, именно они должны наставлять правоверных на путь истинный. Вот уж воистину справедлива поговорка — делай то, что говорит мулла, но не делай того, что делает мулла!
Еще в медресе мне приходилось сталкиваться со случаями, которые ставили меня в тупик своей дикой, разнузданной безнравственностью. Причем главными героями этих историй были высокие духовные деятели.
Но больше всего меня мучили не дурные поступки мулл и имамов. В конце концов, размышлял я, каждый сам ответит перед Аллахом за свои грехи, за каждым все записано и ангелом правого плеча и ангелом левого. И даже к противоречиям в Коране сумел я относиться так, как учили меня. Не то чтобы я сумел их объяснить, объяснить их невозможно даже при помощи софистики. Я просто заставил себя принять их как некую данность, которая существует независимо от того, нравится мне это или нет, есть в ней какой-нибудь смысл или полностью отсутствует. Я знал, что многие знакомые мне мусульманские деятели в глубине души не считали Коран священной книгой, но полагали, что верующие не должны сомневаться ни в одной его букве, иначе ослабеет вера, а без веры народ, мол, утратит свою сущность и свою культуру. Гораздо больше мучили меня размышления над сущностью бога и его проявлениями.
Если все в мире происходит по воле Аллаха, то почему же в мире столько зла? От Иблиса, дьявола, шайтана, отвечали мои духовные наставники. Но ведь и его тоже сотворил Аллах! А разве бог может творить зло? Иблис-то ведь зло или не зло? Аллах, отвечали мне, сотворил его для того, чтобы дать людям свободу воли и испытать правоверных. Если бы не было Иблиса, то не было бы и зла. А если нет зла, то нет и добра. Иблис соблазняет правоверных на дурные дела, искушает их, но у истинного мусульманина вера сильнее дьявольских козней, и он не сотворит греха. Если же веры в нем лишь с маковое зерно, то он окажется во власти дьявола, и на том свете ему воздастся за его грехи. Вот, мол, как все разумно устроено по воле Аллаха! А зачем Аллах испытывает людей? Чтобы узнать, насколько крепка их вера. Но если все в мире происходит по воле Аллаха, значит, и крепость их веры тоже зависит от его воли? Значит, сначала Аллах не дает человеку крепость в вере, а потом сам же за это и наказывает? Но разве человек виноват, что Аллах не дал ему крепкой веры? Сколько я ни бился, я не мог найти выхода из этого замкнутого круга.
В Коране написано, что каждый человек рождается мусульманином. Но если он рождается в семье неверных? Тогда его и воспитывают неверным. А как ислам учит поступать с неверными? У арабов даже на саблях был начертан хадис: убивай неверных, пока они не скажут, что нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его. Но за что убивать? Ведь человек не по своей воле, а по воле Аллаха родился и воспитывался не мусульманином!
Двадцать лет болела моя жена. Двадцать лет возил я ее и по больницам, и по «святым» местам. Ведь не могла же она заболеть иначе как по воле Аллаха. И я молил его вернуть здоровье Зарипе. О Аллах, я знаю, ты всемогущ, молился я, прояви же свою милость, исцели мою жену! Если я недостоин твоей милости, если и жена недостойна, то сделай это из милосердия к детям нашим, ведь они-то ни в чем не могли провиниться перед тобой!
Почему не слышал меня Аллах?
В ужас приводила меня мысль о гибели детей во время войн. И это тоже по воле Аллаха? Но в чем они провинились? О Аллах, спаси меня, кричат они, погибая от бомб, от снарядов, от пуль, от рук изуверов, сгорая в пожарах и задыхаясь под развалинами.