Почему не слышит их Аллах?
Знаю, что не меня первого посетила эта мысль, ко многим она придет после меня. И каждый должен сам найти ответ.
Искал его и я. Долго и мучительно. И однажды, читая суру «Иусуф», я задумался над смыслом изречения: эта сказка, которую я говорю, — самая лучшая сказка!
Я давно знал это изречение и его толкование, но именно в тот раз меня поразила простая мысль: а может, действительно сказка, а не святое писание?
Может, истина, которую ищут в Коране верующие, заключается именно в этих словах?..
Меня мучили сомнения в истинности самой религии. Но то, что творилось под видом религии, меня и огорчало и возмущало. Огорчала меня наивная вера людей во всякие чудеса и предрассудки, а возмущало то, что многие служители Аллаха скрытно, а порой и открыто поддерживали в людях эти предрассудки, извращая саму сущность ислама. Ведь каждый служитель Аллаха знает, что отвечал Мухаммед тем, кто требовал чудес. А Мухаммед Рашид Рид, ученик известного исламского духовного деятеля и автора комментария «Толкования досточтимого Корана» шейха Мухаммеда Абдо, прямо говорил, что для правильного понимания Корана лучше прибегать к помощи науки, чем ходить на могилы святых, как это делают невежественные люди.
А мне с такими случаями, когда муллы поддерживали невежество и предрассудки, приходилось сталкиваться то и дело.
Помню, как еще в детстве в нашем кишлаке одного дехканина объявили святым. Он, говорили верующие, побывал на том свете и, поскольку за ним не числилось грехов, Аллах отпустил его обратно, явив тем самым ему милость, а всем правоверным свое могущество.
Числились за этим человеком грехи или нет — сказать затрудняюсь. Но «побывал на том свете» он потому, что объелся маком и заснул, а его, сочтя умершим, в тот же день похоронили. В могильнике он очнулся, стал кричать, и ему помогли выбраться наружу.
— Что ты видел на том свете? — полюбопытствовал сразу же мой отец.
— Ничего я не видел и не слышал, — ответил он. — Помню, как захотелось спать и как проснулся в могильнике, больше ничего не помню.
Как видите, ничего сверхъестественного с этим человеком не произошло. Но весть о «чуде» быстро разнеслась по окрестным кишлакам.
Еще тогда эта история вызвала у меня недоумение. Кому же верить, думал я, самому дехканину или тем, кто объявил его святым? А гораздо позже, учась в медресе и служа катибом, я узнал много таких «чудес».
Сомнения отравляли мне жизнь. А ведь одного из них было достаточно, чтобы стать грешником, — сомнение в вере считается одним из самых тяжких грехов.
Я еще по-прежнему служил катибом и даже собирался совершить хаджж, но вера моя была уже подточена.
Как-то во время беседы с казы я сказал, что есть имамы, которые служат в мечетях и наставляют правоверных, а сами не верят в бога. Однако у казы это не вызвало удивления.
— За свое неверие, — ответил казы, — они отчитаются перед Аллахом сами. А служа в мечетях и наставляя правоверных, они приносят пользу делу веры.
Размышляя о вере и о жизни, я вспомнил этот разговор. Значит, и казы не считает нечестным убеждать других в том, во что сам не веришь? Что же это получается, думал я, обман на обмане во имя веры, которая учит не обманывать? Грехи во имя святости?
Сомневаясь в истинности религии, я до поры до времени был уверен в том, что даже если нет ни Аллаха, ни Иблиса, ни ада, ни рая, то религия все равно необходима людям, что именно она определяет нравственное здоровье народа, его национальное самосознание, его национальную культуру, помогает сберечь национальные традиции. Именно это утешало, поддерживало меня и придавало мне силы в ту пору, когда вера моя зашаталась под напором раздумий.
Теперь во время поездок по Киргизии я уже испытывал постоянные угрызения совести, когда встречался с людьми, собственными руками добывающими свой хлеб. Я все больше раскаивался в том, что бросил когда-то свою комсомольско-молодежную бригаду и вступил на стезю духовного пастыря. Ведь именно из-за этого я теперь потерял покой, именно из-за этого часто не спал ночами, пытаясь найти ответы на бесчисленные вопросы и не находя их. Я вспоминал слова Умурзакова и все больше склонялся к мысли, что в нашем споре прав оказался он, а не я. И с горьким сожалением вспоминал я то время, когда искренне и простодушно считал, что все в мире устроено по мудрому разумению Аллаха и мой долг как мусульманина — не совершать грехов и молиться богу, а как человека и гражданина — творить добро ближним и честно трудиться на благо родного колхоза. Как далеко было то счастливое, бесхитростное бытие от моей теперешней жизни, в которой за внешним блеском духовной карьеры таилась внутренняя опустошенность и глубокое разочарование во всем, что до поры было для меня дорого и несомненно…
Путь к истине, не взятой где-то напрокат, не вычитанной из книг, а выстраданной лично, нередко идет через заблуждение. Помню, как в какой-то момент, когда я с пронзительной ясностью понял, что религия — это мираж и нет никаких сверхъестественных сил, все духовенство, не говоря уже о верующих, представилось мне огромным сборищем наивных людей, из поколения в поколение верящих в одну и ту же заманчивую сказку. Но я быстро понял, что неправ, что такие упрощенные представления не могут соответствовать истине, что на самом деле все гораздо сложнее. Разве можно назвать наивными почтенных аксакалов, проживших долгую, трудную и сложную жизнь? А разве можно назвать наивными высокообразованных верующих?
Нет, думал я, не в наивности и не в образованности тут дело.
И было время, когда все служители ислама казались мне толпой обманщиков, вольных или невольных, преследующих одни лишь корыстные цели. И опять понял я, что неправ в своем ожесточении против них, что и среди них есть совсем разные люди, делами и поступками которых движут разные силы. Что из века в век были среди них и искренне верующие, и циничные обманщики, и те, кто пришел к пониманию истины, но не нашел в себе сил откровенно признаться в этом себе и людям. Были искренние праведники, стремившиеся именем бога проповедовать добро и бороться со злом, были стяжатели, именем бога пробивающие себе дорогу к богатству и власти, и были фанатики, изуверы, огнем и мечом насаждавшие свое понимание истины, готовые уничтожить всех, кто не признавал их веру.
И понял я: не оттого плох человек или хорош, что верит он в бога или не верит. И не оттого верит он в бога или не верит, что хорош он или плох. Для этого есть другая мера.
Трудно аксакалу, прожившему все свои годы в согласии с верой, отказаться от нее на старости лет. Трудно, приняв от отцов и дедов жесткие правила жизни, неукоснительно следуя им десятки лет и, в жертву им, многого себя лишая, примириться с тем, что твои внуки и дети не хотят следовать этим правилам, тем самым перечеркивая твой жизненный путь, твой жизненный опыт. А что самое важное для человека на закате его жизни, как не сознание, что он прожил ее правильно и достойно!
Степенно сидят в тени деревьев старики, положив на посохи натруженные полувековой работой ладони. Ничто в кишлаке или в махалле не укроется от них. Все знают аксакалы: кто не был на пятничном намазе и кто был на приеме в райисполкоме, во сколько ушла утром из дома Фирюза и во сколько вернулся поздно вечером Шамансур, из-за чего ругал жену Анвар и что не поделили между собой Шавкат и Абдурахмат. Всему вынесут старики свой приговор, все расставят по своим местам.
Многими глазами следит махалля за своими жителями. Тут тебя вовремя поправят, предостерегут от рискованного шага, от дурного поступка. Тут тебя и защитят в трудную минуту и протянут тебе руку помощи.
Но жестока бывает махалля к тем, кто преступит ее неписаные законы. И пусть даже ты сам будешь идти мимо аксакалов, гордо подняв голову в сознании своей правоты, но низко опустят глаза перед ними твои родители, твои братья и сестры, твои дети. И пусть ты переживешь осуждение стариков, но куда деться от осуждения близких?
Я стоял на распутье, не решаясь начать новую жизнь и не в силах продолжать старую. Поймут ли меня старые друзья? Найду ли новых? Что скажут о моем решении родители, земляки, аксакалы? И не ждет ли моих детей осуждение стариков, неодобрительно покачивающих головой вслед каждому их шагу? Жестока бывает махалля к тем, кто преступит ее неписаные законы…
Коран учит, что творения Аллаха совершенны, что к тому, что создал Аллах, уже ни прибавить ни убавить. Но Аллах создал на земле пустыни, а человек постепенно превращает их в сады. Так где ж мое место — среди тех, кто молится Аллаху, считая мир его совершенным творением, или среди тех, кто сажает сады? Можно, конечно, и молиться и сажать сады, но лишь до тех пор, пока не придешь в разлад с самим собой. А тогда все равно надо что-то выбирать — на двух конях долго не усидишь!
Я уже с трудом заставлял себя ходить в мечеть. Кого я встречу там? Стариков, которые при всем моем уважении к ним лишь поверхностно знакомы со своей верой? Так называемых «деловых» людей, которые идут туда в надежде заглушить голос собственной совести? Помню, как возмутил и потряс меня когда-то случай, когда два бандита зарезали в степи пастуха, забили его скот, продали мясо на базаре и пришли отмаливать грехи в мечеть, пожертвовав ей сто рублей… Да разве это единственный случай? Я не раз убеждался, что самые большие пожертвования делают обычно те, кому эти деньги достались нечестным путем. Что общего у меня с этими людьми? А что общего у меня с теми, кто ничего не знает о своей вере, кроме нескольких молитв, кто ни разу в жизни не задумался всерьез о том, почему и зачем читает он эти молитвы? Конечно, были и другие люди в мечети, но что я мог теперь сказать им?
И вот настал день, когда я решился. Я написал заявление казы, что ухожу со своей должности, потому что не верю больше ни в Аллаха, ни в загробную жизнь. Аллах, писал я, — это всего лишь персонифицированное представление людей о совести, добре, справедливости. А поскольку я больше не верю в бога, то и дальнейшая моя служба катибом была бы безнравственна.