К тому времени (а было мне уже не то четырнадцать, не то пятнадцать лет) я не то чтобы стал яростным безбожником, но и к богу, и к православной вере, и ко всему, что связано с ними, относился с настороженностью. Мать то и дело вспоминала бога или святых угодников, а я, так же как и отец, скептически хмыкал или раздраженно спрашивал, куда же они все подевались или, может, оглохли от старости, что никак ее не услышат. Мать привычно сердилась, но и сердилась она теперь уже так робко и пришибленно, что мне становилось жаль ее, и я решал, что больше ничего не буду говорить в таких случаях — пусть себе молится и причитает, если ей так легче. Но через некоторое время опять не выдерживал, а потом снова раскаивался и жалел мать.
Мать после известия о гибели отца жила и делала все как-то машинально, примирившись со всем, перекладывая все семейные проблемы на бога и его угодников. Конечно, ни бог, ни его угодники в наши семейные дела не вмешивались, и поэтому искать выходы из сложных положений приходилось мне. Я боролся изо всех сил, боролся с каким-то злым упрямством, ожесточаясь против всех и вся, и, чувствуя, что если я хоть один раз позволю себе расслабиться, спасовать перед очередной бедой, то уже не найду в себе сил поддерживать семью. Поэтому я и не мог удержать раздражение, когда мать очередной раз начинала молить бога и его угодников. Я невольно восставал и против этой покорности, исподволь обезоруживающей меня, и против материнского бога с его угодниками, от которых, по моему убеждению, нечего было ждать, кроме очередной беды.
Понятно, что ссылка Ивана на Библию вызвала во мне резкий протест.
— Мне закон божий вместе с приходским батюшкой еще в школе осточертели, — отрубил я. — Мать вон всю жизнь молится, а что вымолила? Да и ты сам, — вдруг озарило меня, — что-то не очень о душе заботишься! В каком году последний раз в церкви был?
— Да уж порядком, — добродушно усмехнулся Иван, совершенно не реагируя на мою резкость, чем еще больше обозлил меня.
— А чего же тогда на Библию ссылаешься? Чего о душе бормочешь?
— Ты, Паша, сядь, — все так же добродушно усмехнулся Иван. — В ногах правды нет, как нет ее ни в церкви, ни в религии.
— Как так? — опешил я. — То на Библию ссылаешься, то религию ругаешь… Что ты, Иван, мозги-то мне крутишь?
— Сядь, — резко приказал Иван, — и слушай, если хочешь понять.
И тут-то мне вдруг показалось, что он гораздо старше и опытнее меня — столько спокойной уверенности и внутренней силы было в его голосе. Всю мою горячность как ветром сдуло. Я послушно опустился на землю.
— Все попы и все религии врут про бога, — жестко и внушительно сказал Иван. — Все это от Сатаны…
— Постой, Иван, — опять перебил его я, донельзя изумленный его словами. — Но если все религии врут, то, выходит, и бога нет! А раз нет бога, то ведь и Сатаны тоже нет!
— Есть бог! — отрезал Иван. — Есть бог, и имя его Иегова. И Сатана есть. И жизнь вечная тоже есть!
— Тю… — разочарованно присвистнул я. — Так это же тоже религия, только не православная, а какая-то другая. Может, ты, Иван, к баптистам подался?
— Дурак ты, Пашка, круглый дурак, — с явным сожалением покачал он головой и продолжил: — Что православие, что католицизм, что баптизм, что любая другая вера — все одно и то же. Все они придуманы людьми по наущению Сатаны, который сейчас и правит миром. Ты думаешь, отчего все зло на земле происходит — войны, революции, засухи, землетрясения? Оттого, что Сатана теперь правит землей. И куда ты ни ходи — хочешь в церковь, хочешь в костел, хочешь к баптистам, как ни молись, все равно погибнешь во время великой битвы Иеговы с Сатаной!
— И никого после этой битвы в живых не останется? — спросил я, не столько убежденный его пылом, сколько заинтересованный новым для меня представлением о конце света. Я мало что помнил из уроков «закона божьего», но то, что услышал, явно противоречило даже моим скудным познаниям.
— Никого! — отрубил Иван, выдержал паузу и добавил: — Кроме свидетелей бога Иеговы!
— Свидетелей чего? — не понял я.
Иван вдруг долго, с удовольствием зевнул, потянулся всем телом, так что даже слышен был хруст в суставах, и поднялся на ноги.
— Пора, Паша, домой двигать. Рыбалка все равно не заладилась. А хочешь поговорить — заходи к нам завтра под вечер…
Он быстро смотал снасть и споро двинулся к селу.
Я тоже медленно стал собираться, пытаясь хоть как-то разобраться в той путанице, которая образовалась у меня в голове после разговора с Иваном. Если это вера в бога, размышлял я, то все равно религия. Почему же тогда Иван утверждает, что не религия, и даже говорит, что все религии от Сатаны? Значит, и бога Сатана придумал? Откуда же тогда взялся сам Сатана? И с кем же тогда будет биться Сатана? С богом, которого он выдумал?
Я даже плюнул с досады, окончательно запутавшись. Чушь какая-то, зло думал я, шагая домой.
Но на следующий день меня все-таки потянуло к Ивану.
Странное впечатление осталось у меня от первого посещения Стадничуков. Когда я постучал и зашел в хату, на меня настороженно уставилась вся семья — мать и отец Ивана, он сам и его сестра. Тут же сидели еще две девушки. Подружки, подумал я, но Иван потом объяснил, что это тоже «сестры», но только духовные. Я понял, что прервал какое-то важное занятие, и мне стало неловко за свое вторжение. Однако не успел я что-то пробормотать в оправдание, как Иван, узнав меня, многозначительно глянул на отца и двинулся мне навстречу.
— Проходи, Паша, присаживайся… Молодец, что зашел…
Мать Ивана подвинула мне табуретку. Отец Ивана внимательно посмотрел на меня долгим взглядом, словно видя впервые, глянул на сына и кивнул девчатам. Те тонкими, нежными голосами, заметно смущаясь моего присутствия, начали петь псалом. Их поддержали Иван и его родители.
Тускло светила керосиновая лампа, разрисовывая стены причудливыми тенями, тщательно занавешенные окна и запертая после моего прихода дверь создавали ощущение замкнутости, отгороженности от всего мира, и это замкнутое пространство плотно заполняли голоса хора.
Как я уже говорил, я весьма скептически относился и к самой религии, и к существованию бога, не говоря уже о церковных службах, но тут что-то взволновало меня. И непонятный бог Иегова, и жизнь вечная показались мне вдруг вполне возможными, а мои недоумения— мелкими и несущественными.
Между тем Стадничуки, спев несколько псалмов, умолкли, как по команде, словно задумались о чем-то очень важном. Я тоже молчал, охваченный каким-то странным, неведомым мне ранее чувством…
Наконец отец Ивана поднял голову, еще раз внимательно поглядел на меня, словно пытаясь определить, готов ли я к серьезному разговору, и мягко, почти незаметно оборвал плотную тишину:
— Значит, хочешь ты, Паша, узнать великую истину о боге нашем Иегове и о его свидетелях?
Я хотел ответить, о чем-то спросить, но обнаружил, что не помню о чем, и лишь скованно кивнул головой.
Говорил он, наверное, четверть часа, но успел за это время ответить на все вопросы и сомнения, что мучили меня после беседы с Иваном, и даже на те, что возникли у меня во время его речи. А надо отметить, что, чем дольше он говорил, тем больше я приходил в свое обычное состояние. Его голос действовал на мое странное оцепенение, словно свежий утренний морозец. Через несколько минут я уже был в состоянии критически осмысливать его слова и даже спорить, но спорить оказалось вроде бы не с чем. Все было как будто ясно, хотя и непривычно.
Поскольку из ничего не может возникнуть нечто, разъяснял Стадничук, то все имеет свою причину. Есть такая причина у всего, что существует в мире, и у самого мира — бог Иегова, который все создал. Иегова — истинное имя бога, открытое его свидетелям через основателя их организации. Через эту организацию Иегова постоянно присылает своим свидетелям свет высших истин и духовную пищу. Иегова сотворил себе духовных сынов — ангелов, среди которых самым совершенным и самым могущественным был Люцифер. Но он, обуянный гордыней, восстал против Иеговы и возмутил против него легионы других ангелов. Люцифер стал Сатаной — противником бога, дьяволом — клеветником, змеем, а бывшие ангелы — демонами. Так в мире появилось зло. Сатана, приняв образ змея, соблазнил Адама и Еву, отвратив их от Иеговы. За это Иегова осудил и Сатану с демонами, и Адама с Евой на погибель.
Все это, да и то, что дальше говорил отец Ивана, было мне в общих чертах известно из уроков «закона божьего». А поскольку особым прилежанием на этих уроках я не отличался, то никаких особых отличий от православия поначалу не уловил и был разочарован и раздосадован. Опять та же самая библейская история мира! Спасибо! Стоило из-за этого столько ломать себе голову!
Видимо, заметив по моему лицу, что библейская история в переложении свидетелей Иеговы не производит на меня должного впечатления, Стадничук вдруг повысил голос и начал громить все религии подряд как порождения Сатаны. Это мне сразу пришлось по душе. Кроме того, если и я, и другие односельчане ругали не столько православие, сколько попов, причем ругали их за чисто человеческие их качества, вяло и не очень убедительно, то Стадничук разнес в пух и прах все православие, не оставив от него камня на камне, а затем столь же основательно разделался и с католицизмом, и со всеми остальными религиями. Я не мог внутренне не согласиться с ним, когда он в заключение сказал, что все они никакого отношения к богу не имеют, все созданы богословами, которых настрополял и вдохновлял Сатана.
Все, что происходит сейчас на земле, говорил Стадничук, все государства, все власти, весь существующий порядок вещей — все это от Сатаны, все это его царство. И лишь свидетели Иеговы неподвластны Сатане, потому что не подчиняются ни его порядкам, ни его властям и не признают существующего порядка вещей. Они являются гражданами Нового Мира, теократического государства, которое управляется с небес, согласно предначертаниям Иеговы, через руководителей организации. Согласно все тем же предначертаниям, после четырех ты