Мне, юноше, показалось тогда, что при таком толковании обрядов вместо моих «но» передо мной раскрывалась еще одна высокая сторона пастырского служения — воспитывать.
И опять-таки не понял я тогда, не сумел разобраться в том, сколько презрения к этим «малым», питающим церковь и ее «пастырей» своими грошами людям крылось в подобном рассуждении.
Лишь десятилетиями позже я понял страшную двойственность такого подхода. Итак: высокие истины — для одних, мишура богослужений и наводнение словоблудия — для других…
— Смирись! Не мудрствуй лукаво! — сказал мне духовник. И я смирился и сказал свое «да»!
С этого времени события пошли ускоренным темпом. В РСХД на меня обратили особое внимание, как на будущего пастыря. Меня начали «выдвигать». Я был участником III съезда РСХД в Прибалтике, даже вел на нем «религиозно-поэтический» семинар. Начал сотрудничать в журнале «Православный собеседник», который стал издавать протоиерей Иоанн Богоявленский, и даже успешно полемизировал в нем с католиками… Читал публичные лекции на религиозно-философские темы, регулярно вел беседы в пригороде Таллина — Нымме.
Богоявленский начал со мной систематически заниматься и следить за моим богословским чтением. Он же рекомендовал мне читать научно-популярную и художественную литературу.
— Пастырь должен быть всесторонне образованным человеком, тогда только сумеет он удовлетворить запросы и простого и интеллигентного человека. Ты должен быть во всеоружии и богословия, и наук, и литературы, и всех движений, запросов и чаяний современности! — говорил он.
Читал я в те годы много и жадно. По-прежнему горячо любил естественные науки, изучал историю, преимущественно древнюю и средневековую. Придумывал сказки, одну в РСХД даже инсценировали. Писал стихи.
Гимназию окончил с отличием. Недолгое время отбывал воинскую повинность, но вскоре был освобожден по слабости здоровья.
В университет меня приняли без экзаменов, как отличника, к тому же проходившего в гимназии латинский язык. В январе 1931 г. я стал студентом православного отделения богословского факультета Тартуского государственного университета.
Плата за обучение в университете была довольно высокая, но синод эстонской православной церкви, приняв во внимание мои церковные заслуги — лекции, статьи, работу с молодежью, взял ее на себя, а Общество помощи бедным при таллинском Александро-Невском соборе, как и обещал Богоявленский, дало небольшую стипендию, которая обеспечивала мне скромное существование.
Богоявленский дал мне рекомендательное письмо к настоятелю местного русского Успенского собора протоиерею Анатолию Остроумову. Высокий старик с живым умным взглядом серых глаз, с большим животом («на восьмом месяце», как он любил себя вышучивать), но не производивший впечатления толстого, встретил меня приветливо. Рекомендовал снять комнату тут же в церковном доме, в ограде собора у местной дьяконицы:
— Приучайся жить в «поповке». Учись духовному быту. И смирению…
С таким напутствием я вступил в духовный мир и поселился в «поповке».
Да, это был поистине ценный опыт! Ведь до сих пор я не видел жизни духовенства, что называется, изнутри. «Отцов духовных» я видел до этого только в ризах за службами или только торжественных и чинных, с золотыми крестами на груди, на собраниях и съездах РСХД. Как не сломила моей веры эта чудовищная затхлость атмосферы «поповки», в которую я попал? Полное отсутствие всяких интересов, кроме выпить, поесть, поспать, посплетничать. Взаимоподсиживание, зависть, взаимоподглядывание. Ведь дело до драк доходило, до ругани. Познакомился я и с изнанкой приходской жизни. Увидел «благочестивых» приходских «деятелей». Воротил! Капиталистов! Ростовщиков!..
Потомок «знаменитого» современника Пушкина — Фаддея Булгарина, такой же негодяй, как и его прославленный подлостями дед, был в приходе главным воротилой, перед которым все ходили на «задних лапках». Спекулянт, темный делец и ростовщик, он почти афишировал свою темную деятельность и безнаказанность. Но он был богат, и перед ним заискивали даже архиереи. Что уж тут говорить о меньшей братии духовной, которая была вся зажата у него в кулаке. Насмотрелся я и на других купцов-обирал, эмигрантских офицериков-казнокрадов, развратников, картежников и пьяниц, кишевших вокруг прихода, мнивших себя «поддерживающими веру православную» столпами общества. И со всеми ними считалось, всех их, даже ненавидя порой, ублажало и превозносило духовенство…
Опытные лекторы РСХД, зная, что мы, молодые, поздно или рано увидим, как далеко расходятся в жизни церкви и христиан учение и его осуществление, догма и практика, внушали нам мысль, высказанную еще буржуазным русским философом Н. Бердяевым в его сочинении «О достоинстве христианства и недостоинстве христиан». Нельзя судить по делам верующих о самой вере, говорили нам.
Свою брошюру Бердяев начинает средневековой легендой, использованной, между прочим, и Боккаччо в его «Декамероне».
Там, где много благодати, сатана сосредоточивает и все свое зло, чтобы опорочить эту истину, — вот главная мысль легенды. Вспомните, как проводит эту же идею Ф. М. Достоевский в «Братьях Карамазовых», в беседах Ивана с чертом.
Отсюда возникает своеобразное учение о том, что возле церкви, среди ее членов и должно быть больше искушений, больше падений и грязи. Помню, как мне духовник говорил:
— Ты не смотри, что у нас в православии всякая дрянь творится, а у сектантов иной раз тишь да гладь. Они в болоте ереси сидят, а истинное богопонимание утратили. Что же сатане их тревожить. А мы всю правду знаем… Вот он и ходит «окрест и ищет, кого бы похитити…».
Такое противопоставление жизни и учения, поведения христиан и линии церкви, носителей учения и слабых людей, падающих постоянно под воздействием темных сил, старающихся опорочить эту истину, является оборонительным оружием христианства. О других верах, о неверующих, о сектантах они говорят: «Смотрите, каковы носители этих учений, мировоззрений, взглядов». А когда приходится говорить о самом православии, отвечают: «Вы не смотрите на отдельных христиан и пастырей. В семье не без урода. Вы на учение внимательно поглядите, его исследуйте. Вы высоту Христа и его евангелий оцените…»
Теперь мне понятна тонкая ложь этих доводов. Тогда же понять ее мне было не по силам. Тогда бы я не сумел еще противопоставить ей само евангелие, где сказано, что Христос и о себе-то самом предлагал судить по делам его, а не по учению только.
Теперь я спрашиваю: если христианство высоко, то как же случилось, что христианская «культура» приводила не к духовному возвышению, а к истреблению, вымиранию, деградации или полному исчезновению целых культур (инков, ацтеков и многих других), народов и племен, например индейцев Северной Америки, племен нашей Сибири во времена царизма, маори, тасманийцев, австралийцев, народов Черной Африки и т. п. Почему к этим племенам шли в одном строю крест и алкоголь, евангелие и рабство, миссионер и колонизатор, «брат во Христе» и плантатор с нагайкой?!
Почитайте книги Миклухо-Маклая, Ливингстона, Арсеньева… Вы узнаете, что с приходом христиан многие народы утрачивали замечательные черты честности, братолюбия, коллективизма… О, как много я могу теперь сказать в ответ на рассуждения о достоинстве христианства и недостоинстве христиан!
Теперь-то я твердо знаю, что любое учение должно оправдываться практикой, а иначе это не учение, а мираж, ничто!
Проучился я четыре с половиной года. Кончил отличником, получив тем самым после присвоения мне степени кандидата право и на следующую степень. Сдал, соответственно требованиям устава университета, в усиленном (магистерском) объеме несколько экзаменов, написал вторую диссертацию и получил звание магистра богословия.
В университетский период со мной произошли некоторые события, сыгравшие важную роль в моей жизни и моем духовном развитии. В 1932 году я и группа других студентов покинули ряды РСХД, где кое-кто из руководителей «движения» в Прибалтике начал активно проводить антисоветскую политику, вербуя из членов РСХД боевиков и белогвардейских политпропагандистов.
Слушая совместно с лютеранами лекции профессора-библеиста Александра фон Бульмеринка, который работал тогда в нашем университете, я увлекся историей Древнего Востока и библеистикой и решил в дальнейшем совершенствоваться и работать именно в этой области. Впрочем, магистерскую диссертацию я написал из области патрологии и пастырского богословия, так как профессор Мартинсон передал мне пожелание митрополита поработать над трудом, который в дальнейшем помогал бы подготовке будущих «пастырей». Я был стипендиатом синода и отказываться от задания не считал возможным. Работу свою написал со строго православных позиций, да иначе я и не мыслил. Кроме упомянутых сомнений в полезности обилия молитв и театральности богослужений, я во всем был строго православным человеком и часто горячо спорил с лютеранами и сектантами, воевал пером и словом с католиками, защищая православные взгляды на различные догматы и «истины» церкви.
В эти же годы я, работая в приходской воскресной школе, познакомился с девушкой, которая сразу же после окончания мной университета стала моей женой.
У нас на факультете была общая с лютеранами кафедра, на которой изучались история религии, религиозная психология и психология масс с точки зрения религии.
По замыслам богословов, руководителей и идеологических вдохновителей факультета, религиозная психология должна была утверждать… что религия — богоданная, «от сотворения» присущая человеку потребность, нечто неистребимое и связанное с самим существом человека. Вместе с этим религиозная психология разрабатывала методы воспитания религиозных убеждений.
Предмет психологии масс с точки зрения религии («религиозное познание народа») должен был наставлять будущих пастырей и пасторов учитывать местные особенности приходов: один подход к людям должен быть в сельской местности, другой