Звонцы на архиерейском облачении и на кадиле перекликнулись своими голосами с шаманскими бубнами и позвонцами, которыми отгонялись демоны и призывались духи-помощники (как бы эти архиерейские звонцы ни толковались потом богословами-литургистами).
Ладан и кадило слились дымком своим с теми окуриваниями и жжением особых «духоотгнательных» и «духопривлекающих» трав, которые мы встречаем во всех культурах древности и которые восходят к почитанию огня пещерными людьми, когда окуривание дымом выходивших из пещеры действительно отпугивало зверей, боявшихся огня, и как бы охраняло человека от внешних опасностей.
«Священное писание» стало для меня во всех своих частях и деталях документом, проповедующим рабовладельческую мораль с напластованиями суеверий и религиозных предписаний древней магии, фетишизма, анимизма, зоо- и флористических культов, явного и неприкрытого политеизма. Бог теперь представлялся отражением некоего универсального рабовладельческого идеала и в свою очередь главным всемирным рабовладельцем, жестоким и жадным хозяином, для которого все и навсегда рабы и при этом чаще всего дурные и потому постоянно «поучаемые» и мучимые. И сам сатана оказался не врагом божиим, а, в лучшем случае, чиновником по особо важным и щекотливым карательным поручениям.
Я годами вел борьбу за примирение науки и религии. И вначале мне казалось, что я действительно сделал важные шаги в этом направлении. Многие рассказы Библии находили у меня свое научное обоснование. Каждый такой факт как радость я торопился доводить до своих слушателей. Но затем меня начинали мучить сомнения. Так ли это? Я начинал перепроверку и с ужасом убеждался, что мои стройные построения имеют глиняные ноги. Убеждался, что я нахватываю, как и все другие богословы, трудившиеся в этом направлении, отдельные факты, имеющие некоторое подобие библейских рассказов и утверждений, и подкрепляю ими единый рассказ Библии. Но если взять какую-нибудь научную теорию в целом, то ни одна не подкрепляет библейских преданий, а, напротив, отвергает их.
Например. В какой-либо научной книге говорится, что историю нашей планеты можно подразделить на шесть периодов. Богослов тотчас же делает вывод (и я тоже так делал в свое время): вот видите, наука, как и Библия, говорит о шести ступенях становления мира. Но стоит вчитаться в научную книгу, где об этом говорится, и будет видно, что содержание этих шести периодов отнюдь не соответствует библейским. Наука оказывается, что называется, «притянутой за волосы» к Библии.
На основании 89-го псалма, где есть слова: «Ибо пред очами твоими тысяча лет, как день вчерашний», а также на основании одного беглого замечания «святого отца» IV века нашей эры Василия Великого шесть дней творения толкуются ныне богословами как неопределенные периоды, или эры (и я так долгое время толковал). На этом основании христиане считают, что и поныне длится день седьмой, а восьмой наступит после «второго пришествия» и «страшного суда». Но все это построение кажется убедительным, лишь пока внимательно не вчитаешься в тексты тех же «святых отцов». Так, Василий Великий в других местах, как сын своего времени, ясно и четко говорит, что бог «определяет сим меру дня и ночи и совокупляет в одно суточное время, потому что 24 часа наполняют продолжение одного дня», а для возможности смены дней и ночей до «сотворения светил», то есть в первые три дня творения, придумывает такое объяснение: «Первобытный оный свет в определенной богом мере то разливался, то опять сжимался, приходил день и следовала ночь».
Таким образом, если православные хотят, согласно указаниям патриарха и требованиям православной церкви, стоять в чистоте своей веры и на святоотеческом фундаменте, они обязаны вопреки непреложным данным науки считать, что все напластования земной коры отложились в течение одной недели, что все животные появились в мире готовыми, а не развивались, что все костяки ископаемых бронтозавров и мастодонтов — призрак, миф и нечто кажущееся. А ведь один зуб такого кажущегося, никогда не существовавшего, по Библии, животного (ибо на существование его в восьмитысячелетней истории библейского мира не остается времени) весит больше килограмма!
Все мои попытки сочетать науку и религию и защитить религиозное учение Библии и православия перед лицом научных фактов и доводов здравого смысла потерпели в конце концов полное поражение. Я оказался на развалинах здания, которое строил десятилетиями.
И чем больше я углублялся в изучение Библии, тем яснее представлял себе уже те пути, на которые должен стать… Я теперь хорошо знал, что для понимания содержания Библии, как и для понимания любого другого памятника древней человеческой письменности, требуются от читателя хорошее знание древней истории, знание законов развития человеческого общества, многих данных этнографии и сравнительное изучение истории религий. Для того, кто не владеет этими знаниями, Библия — темный лес, в котором легко можно заблудиться…
Решение порвать с религией как единственный выход из той раздвоенности, в которой я все более себя чувствовал и сознавал, все более оформлялось и крепло.
Не должен ли я был уйти из академии несколько лет назад?
Как могли убедиться читатели, переворот в моем мировоззрении совершился не сразу, он не являлся результатом какого-либо одного потрясающего переживания, а шел постепенно, от этапа к этапу. Кроме того, я долго был в плену внушаемой религией отвлеченной нравственности, некой абстрактной морали вообще.
Только серьезное изучение диалектического и исторического материализма, к которому я в конце концов пришел, раскрыло мне глаза, показало, что никакой такой «морали вообще» не существует, а на каждом этапе развития человеческого общества формируются свои представления о том, что хорошо, а что плохо. Стало ясно, что религиозная мораль, в частности христианская, — это завуалированный вариант морали эпохи рабовладельческого общества. На смену ей давно пришли новые нормы, соответствующие высшей ступени общественного развития, на которую восходит человеческий род и на которой стоит уже наше советское общество.
Кроме того, я долгое время тешил себя надеждой, что могу своим призывом к широким знаниям и усвоению сокровищ мировой культуры принести некоторую пользу приходящим в духовную школу юношам, заставить их глубже задуматься над тем, что такое истина. Так, в последние годы на устраивавшихся в академии воскресных лекциях для студентов на свободные темы, которые по два раза в год обязан был читать каждый профессор и доцент, я читал учащимся о великих русских и иностранных художниках. Думал, что могу принести некоторую пользу людям, стараясь воспитывать в церкви — уж если она есть и люди верующие ходят в храмы — пастырей, которые если и будут говорить о вере, то по крайней мере не будут проповедниками грубых суеверий и фанатизма, не станут ставить палки в колеса истории. Истории, конечно, никакому суеверу не остановить, он может, как понимал я, поставить лишние препятствия на пути умственного роста и развития отдельных хороших, но еще верующих людей.
Ошибочность этой попытки продолжать работу в академии даже после осознания призрачности самой религии я понял далеко не сразу…
Пришло понимание, что мои усилия только задерживают возникновение здоровых сомнений в сознании наиболее способных к мышлению студентов. Видя во мне человека с широкими знаниями, не чуждающегося наук, не погрязшего в схоластике и все же остающегося в рядах церковников, они тем самым укреплялись в мысли, что эти два полюса — прогресс и наука, с одной стороны, и консервативная застойность мышления, поддерживающая религиозные иллюзии и суеверия, с другой, — совместимы.
А между тем с каждым днем становилось все труднее и труднее читать курс. Находясь на службе православной церкви, я волей-неволей должен был знакомить учащихся с православным богословием…
Вдвойне труднее было, когда любознательные студенты начинали забрасывать меня вопросами. Правду я им далеко не всю мог открыть и часто вынужден был говорить эзоповским языком, недоговоренностями и намеками. А так хотелось раскрыть перед ними душу!..
Было так тяжело думать одно, а учить другому, что я готов был встретить любую бурю, только бы она принесла покой. Шел четырнадцатый год моей работы профессором ленинградских духовных школ…
Я стал искать конкретный выход из тупика. И решился.
Несколько дней отняли у меня обдумывания «Письма в редакцию» и «Известительного послания» ректору, ученому совету, студентам, учащимся и служащим ленинградских духовных академии и семинарии. В последнем я написал:
«Настоящим сообщаю всем вам, с кем вместе работал и кого обучал свыше тринадцати лет, что я, будучи в здравой памяти и при трезвом уме, сознательно ухожу из ленинградских духовных школ, из православной церкви, из христианства и из религии вообще.
Не обида и не личные чувства или соображения побуждают меня к этому шагу. Я был у вас и в чести, и в любви.
Я ухожу по соображениям исключительно идеологическим и научным, по мотивам мировоззренческим и притом не под влиянием момента, а после многолетних исканий, размышлений, научных проверок каждого достигнутого результата…
Каковы же выводы, взгляды и итоги моих исканий и исследований, к которым я пришел и которые довели меня до решения уйти из мира религии и стать на путьборьбы с тем, что я некогда признавал истиной и источником блага на земле и в человеческом роде.
П е р в о е. Изучая критически Библию, я пришел к научно обоснованному выводу, что религия древних евреев, а также выводимая из нее христианская религия не может быть признана богооткровенной, исключительной, а развивалась по тем же законам и этапам, как и все религии мира, родственна им, является естественным порождением исторических путей развития человеческого рода.
В т о р о е. Изучая историю религий, я пришел к осознанию того, что любая религия, существующая или существовавшая в роде человеческом, является искаженным отражением в «небесах» реальных взаимоотношений человека с природой и отношений между людьми, отражением классовых столкновений и классовой идеологии, всегда несет в себе множество суеверий, порожденных человеческим сознанием на предшествовавших ступенях развития человечества.