Когда А. А. Осипов заявил о своем разрыве с религией и с церковью, ему было без малого пятьдесят лет. Профессор кафедр священного писания Ветхого завета и древнееврейского языка ленинградских православных духовных академии и семинарии, бывший их инспектор, магистр богословия, протоиерей… И вдруг — такой шаг! Почему? Во имя чего?
Во имя истины, отстаиванию которой и посвятил он всю оставшуюся жизнь.
Прекрасный знаток Библии и православного культа, блестящий публицист и талантливый литератор, Осипов все свои знания и недюжинные способности использовал для научной, глубоко аргументированной критики религии, для пропаганды высоких, подлинно нравственных принципов материалистического, марксистско-ленинского мировоззрения.
Порывая с религией и церковью, он понимал, что дальнейшая его жизнь будет не простой и нелегкой. Проще и легче было бы идти дальше, по пути церковной карьеры. Но…
«Платон мне друг, но истина дороже», — сказал древний философ, и фраза стала крылатой.
С древнейших времен религия пыталась либо заставить науку служить себе, либо, если научная истина противоречила церковной, уничтожить ее. Но истину уничтожить нельзя! Ее нельзя зарубить арабской саблей с высеченными на ней хадисами из Корана, нельзя сжечь на костре, нельзя закидать камнями, нельзя утопить или расстрелять.
История полна драматических примеров, показывающих одновременно и слепую ярость религиозного фанатизма, и высочайшие взлеты человеческого духа.
Истина дороже! И в пламени костра, разожженного католической инквизицией, сгорел, но не отрекся от истины Джордано Бруно! Истина дороже! И во имя ее погибает растерзанная толпой фанатиков первая женщина-ученый Гипатия!
Истина дороже! С яростной ненавистью расправляется мусульманское духовенство с Улугбеком…
Конечно, не все, кто погибал во имя своих убеждений, погибали во имя истины.
Ведь и католическая, и православная церковь накопили целые легионы мучеников за веру. Да и старообрядцы, сгорая в срубах и на кострах, отстаивали лишь собственные взгляды на православную веру. Но мученики, погибшие во имя своих убеждений, пусть и не всегда истинных, оставили нам в наследство понимание того, что искренние убеждения человека нельзя изменить насильственным путем.
Сегодня даже высшие церковные иерархи признают, что во времена мрачного средневековья церковь совершила немало ошибок. Иначе не была бы причислена католической церковью к лику «святых» Жанна д’Арк, не был бы поднят вопрос о реабилитации Галилея, не были бы осуждены свирепые гонения на старообрядцев.
Но и сегодня наиболее фанатичные представители духовенства готовы очернить людей, покидающих их стан.
Вряд ли найдется среди порвавших с православной церковью и публично отрекшихся от религии бывших ее служителей хоть один (а их трудно даже сосчитать), кого не пытались бы обесчестить и оболгать фанатики.
Не избежал этой участи и А. А. Осипов. И его пытались очернить; несмотря на его книги, статьи, выступления по радио и лекции в различных аудиториях, среди верующих то и дело разносились слухи, что Осипов, мол, покаялся и вот-вот вернется в лоно церкви.
И когда он уже умирал от жестокой болезни, служители православной церкви не оставляли своих попыток вернуть его обратно, отравляя последние дни его жизни.
Изможденный, измученный, но не сломленный ни жестокой болезнью, ни угрозами фанатиков, Осипов сумел найти в себе силы, чтобы вновь, теперь уже в последний раз, выступить в защиту истины. Вот что говорил он в передаче, специально организованной по его просьбе работниками ленинградского радио.
«Здравствуйте, друзья! Эта передача ведется с больничной койки.
Я не такой большой человек, чтобы о моих болезнях говорить по радио. К этому меня побуждает другое — некоторые круги верующих. Когда-то на лекции мне была передана записка: «Смотри, анафема, когда тебя будет есть рак, напрасно будешь стучаться в небеса».
Я тогда ответил, что видел пять архиереев и целый ряд протоиереев и иереев, больных этой суровой болезнью. За них молились церкви, епархии, бесчисленные толпы верующих. Но если они порой и получали отсрочку, то милостями хирургов-онкологов, рентгенологов, но никак не милостью свыше. И самые проникновенные мольбы и литургии, причастие тела и крови господней, соборования не могли хотя бы на сутки отсрочить их смерть…
…Мне напоминают, что вот-де бог взял тебя в шоры, ты заболел, и уж теперь-то это средство у бога безотказное.
И не думают люди, как отталкивающе страшен тогда этот бог, если кнутом и орудиями пыток он умеет добиваться лучших успехов, чем добром и лаской.
Вот почему мы, атеисты, говорим: хорошо, что бога нет. Ибо таким, каким его рисует религия, он, если бы существовал, кроме горя, не мог бы дать миру ничего…
…А теперь возвращаюсь немного к себе. Стоило мне заболеть — и понеслись слухи: «Бог наказал, вразумляет», «Осипов уже кается», «лежит в больнице, молитвенника из рук не выпускает»…
Я не каюсь и не молюсь. Вот сейчас на постели моей лежит не молитвенник, а журналы «Наука и религия», «Наука и жизнь», первый выпуск «Атеистических чтений» Политиздата…
Да, друзья и недруги, атеизм для меня убеждение, внесшее свет и ясность в мою жизнь, а не конъюнктурное искание теплого места. Найдя свет правды, я остаюсь верен ей. И в муках болезни, и в опасностях смерти, и в радостях или невзгодах жизни.
Выстраданный мною путь к духовной свободе не меняют, как платье. Мой атеизм — свет жизни моей. Я буду верен ему, пока открыты глаза, пока дышит грудь. Ибо знать правду — это такая радость, которую я могу только пожелать каждому человеку, если он хочет быть достойным этого самого высокого на земле звания…
Будьте здоровы, друзья. Не болеть и вам, нынешние недруги мои. Да познаете вы свет человеческий, свет правды, перед которым тусклым и призрачным покажется вам очаровывающий вас сегодня так называемый свет Христов…»
После его смерти фанатики начали распускать слухи, что, мол, испугавшись «суда божьего», Осипов покаялся перед смертью и причастился.
Это ложь!
Он честно жил и честно умер, еще раз продемонстрировав несгибаемую силу духа и абсолютную уверенность в своей правоте. И имя Александра Александровича Осипова будут помнить все честные люди.
И. РАГАУСКАС
СТУПАЙТЕ, МЕССА ОКОНЧЕНА[4]
Моя мать была очень набожна. И не только она — вся семья была такой. Каждое утро и каждый вечер все молились, стоя на коленях; по воскресеньям и в праздники одни отправлялись в костел, а другие во время обедни читали дома молитвы по четкам или повторяли службу по молитвеннику.
От семи до двенадцати лет я одолел немало религиозного чтива. Эта литература вместе с религиозными занятиями сильно действовала на мое пробуждающееся сознание: я с малолетства был набожен, любил создателя, святых праведников, ангелов, живо представлял себе муки ада, чистилище и райскую благодать. Хорошо помню, как меня впервые повезли в костел. В храме мне показалось, что я попал прямо в рай: «Так вот где живет боженька! Вот какой дом у него!..»
Меня поразил не только костел. Я еще никогда не видел столько празднично одетых людей, принаряженных ребятишек.
Мать шепотом объясняла мне, что к чему, поучая, что в костеле не подобает глазеть по сторонам, а особенно не следует поворачиваться спиной к алтарю, где находится сам боженька.
Как зачарованный смотрел я на священника.
— Сам боженька говорит его устами, — сказала мать. Так вот почему у священника такой удивительный, берущий за сердце голос, вот почему люди слушают его с таким уважением!..
Со временем я стал чаще бывать в костеле. Сначала меня водили туда родители, а когда подрос — сестра Люда. В костеле я ощущал всю свою ничтожность, но вместе с тем мне казалось, будто какая-то неведомая сила возносит меня над землей. Причина такого состояния была мне ясна: костел — святое место, божий дом.
Первая исповедь, первое причастие еще больше увеличили мое уважение к духовенству. «Какое счастье быть священником!» — думал я, не сводя глаз с ксендза.
Зимой наша семья отправляла религиозные обряды особенно усердно. Летом, естественно, молились мало: дни пробегали в работе, куда уж тут перебирать четки! Зато долгие осенние и зимние вечера наполнить было нечем.
В нашем доме общие моления начинались в октябре. По вечерам вся семья, став на колени, вслух читала молитвы по четкам, отец заводил литанию Марии, а мы подпевали. Затем следовали «Карунки» и прочие песнопения.
Множество прочитанных в детском возрасте книг духовного содержания и соответствующее воспитание привили мне глубокую веру в бога. Но все-таки иногда возникали сомнения.
В одной из книг медитаций было сказано, что после смерти душа, лицезреющая бога, абсолютно счастлива и не имеет никаких желаний. А о последнем суде говорилось, что тела, восстав из мертвых и соединившись с обитающими на небесах душами, приобретут свойство в мгновение ока переноситься из одного места в другое. Но коль скоро человек абсолютно счастлив от лицезрения бога, ему не нужны никакие путешествия!
Несмотря на такие неясности, моя вера была крепка. Существование потустороннего мира казалось мне непреложной истиной.
Между тем в мире происходили важные события. Стояла ранняя осень 1914 года. Отец приносил иногда газеты, в которых крупными буквами было набрано черное, грозное слово «ВОЙНА». Я принялся просить бога отвести от нас войну.
Несмотря на мои молитвы, говор орудий нарастал не по дням, а буквально по часам. И однажды немцы прорвали фронт.
Первое знакомство с завоевателями ясно показало, что они чувствуют себя на нашей земле полными хозяевами. Началось организованное и систематическое ограбление захваченного края.
Жестокость и бессердечие оккупантов я объяснял тем, что они не католики, следовательно, люди, далекие от «истинной веры».