[122]. При этом Алексеев почти дословно повторил мысль Родзянко о «безболезненном для всех» перевороте. На чем основывалась их вера в успешную реализацию подобных планов, можно только гадать.
После получения телеграммы Алексеева Николай II прервал разговор с Рузским и возобновил его только в 2 часа дня. Выколачивая из царя отречение, Рузский доложил ему недавние известия о переходе императорского конвоя на сторону Государственной думы, о «желании» императрицы Александры Федоровны говорить с Родзянко, о начале мирного перехода власти к «Вр. правительству» в Москве, об арестах ряда бывших царских сановников, о действиях новых властей, о поддержке «исполнительного комитета» Думы со стороны «представителей армии и флота» и т. п.[123] Новость о действиях императорского конвоя обескуражила монарха.
K 2½ часам дня М.В. Алексеев прислал царю ответы трех главнокомандующих фронтами – великого князя Николая Николаевича [Кавказский фронт], А.А. Брусилова [Юго-Западный фронт] и А.Е. Эверта [Западный фронт].
Великий князь Николай Николаевич «коленопреклоненно» молил государя передать престол сыну так как «другого выхода нет».
Брусилов назвал «единственным выходом» отказ Николая II от престола в пользу цесаревича при регентстве великого князя Михаила Александровича. «Другого исхода нет; необходимо спешить […] Этим актом будет спасена и сама династия в лице законного наследника», – советовал он царю.
Эверт отмечал, что «на армию в настоящем ее составе при подавлении внутренних беспорядков рассчитывать нельзя […] Средств прекратить революцию в столицах нет никаких. Он призывал царя «принять решение, согласованное с заявлением председателя Государственной думы», и сделать это «безотлагательно» ради «мирного и благополучного исхода».
Последней, около 15 часов, пришла телеграмма главнокомандующего Румынским фронтом генерала В.В. Сахарова. По риторике она сильно отличалась от других. Так, ответ председателя Думы был назван «преступным и возмутительным», а его предложение – «гнусным», с которым невозможно «мириться». Негодуя, Сахаров продолжал: «Я уверен, что не русский народ, никогда не касавшийся царя своего, задумал это злодейство, а разбойная кучка людей, именуемая Государственной думой, предательски воспользовалась удобной минутой для проведения своих преступных целей». Генерал выражал уверенность, что войска могли бы защитить царя, «если бы не были в руках тех же государственных преступников, захвативших в свои руки источники жизни армии». Однако после этих гневных филиппик, «переходя к логике разума и учтя безвыходность положения», Сахаров «рыдая» признавал «наиболее безболезненным выходом […] решение пойти на встречу уже высказанным условиям» во избежание «дальнейших, еще гнуснейших, притязаний»[124].
В своих воспоминаниях А.А. Брусилов раскрывал механизм опроса главнокомандующих фронтами по вопросу об отречении царя. Так, после рассылки Ставкой «подробных телеграмм, сообщавших о ходе восстания», М.В. Алексеев вызвал Брусилова «к прямому проводу» и сообщил ему, что «Временное правительство ему объявило, что в случае отказа Николая II отречься от престола оно грозит прервать подвоз продовольствия и боевых припасов в армию [у нас же никаких запасов не было]». Поэтому он просил «всех главнокомандующих телеграфировать царю просьбу об отречении». Отвечая Алексееву, Брусилов назвал «эту меру необходимой», и на аналогичную телеграмму Родзянко «ответил также утвердительно»[125].
В отличие от А.А. Брусилова, рассуждавшего о судьбе царя с завидной долей рационализма и невозмутимости, главнокомандующий Западным фронтом А.Е. Эверт воспринимал случившееся гораздо более эмоционально и самокритично. Правда, 2 марта он в разговоре с супругой не проронил ни слова о своей роли в смещении царя с престола. Предметом рассуждений главкома была «главная забота, чтобы не прекратилось железнодорожное сообщение». Если в Петрограде запасов продовольствия хватало «на 20 дней», то «на фронте […] дай Бог, чтобы хватило запасов на 3 дня; задержится подвоз на один день, начнется недоедание в армии, этим, конечно, воспользуются, и бунт в армии неминуем». Главком грозил саботажникам «самыми строгими мерами». Но на следующий день Эверт повинился перед женой, сознавшись в том, что ему «пришлось сделать, – нарушить присягу, обратиться к государю с просьбой отречься от престола», хотя он «плохо» верил в то, что таким путем возможно «спасти Россию и сохранить фронт». Единственное оправдание для себя Эверт находил в аксиоме, что «открыть фронт мы не имеем права перед Родиной». Однако эти «угрызения совести» не давали ему покоя до конца дней. Себя и других главнокомандующих фронтами Эверт считал «предателями своего государя»[126].
Выслушав доклад Н.В. Рузского, представившего все телеграммы главнокомандующих фронтами, Николай II решил покинуть престол. «Суть та, – писал царь в дневнике, – что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился»[127]. Затем он составил две лаконичные телеграммы, адресованные М.В. Родзянко и М.В. Алексееву. В телеграмме председателю Думы говорилось: «Нет той жертвы, которую я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родной матушки России. Посему я готов отречься от престола в пользу моего сына с тем, чтобы он оставался при мне до совершеннолетия, при регентстве брата моего великого князя Михаила Александровича». Депеша начальнику штаба Ставки гласила: «Во имя блага, спокойствия и спасения горячо любимой России я готов отречься от престола в пользу моего сына. Прошу всех служить ему верно и нелицемерно»[128]. В начале четвертого часа дня Николай II подписал обе телеграммы, но не отправил их адресатам, так как тотчас узнал о том, что в Псков выехали два «депутата» [член Государственного совета А.И. Гучков, ставший военным и морским министром Временного правительства, и член Государственной думы В.В. Шульгин][129]. Весть об их приезде и нахлынувшие сомнения в правильности принятого решения о передаче престола сыну заставили царя отложить свой отъезд из Пскова «через Двинск в Ставку»[130]. Вместо телеграммы царя генерал М.В. Алексеев получил телеграмму генерала Ю.Н. Данилова, по словам которого, монарх «выразил, что нет той жертвы, которой Его величество не принес бы для истинного блага родины»[131].
В те же минуты, когда Николай II составлял и подписывал свои первые [неотправленные] телеграммы об отречении, новоиспеченный министр иностранных дел Временного правительства П.Н. Милюков, обращаясь к прессе и публике, объявил, что новый кабинет «выбрала русская революция», и, отвечая на вопрос «о царе и династии», сказал: «Старый деспот, доведший Россию до полной разрухи, добровольно откажется от престола – или будет низложен. Власть перейдет к регенту великому князю Михаилу Александровичу. Наследником будет Алексей»[132]. Отречение становилось формальным актом, который мог быть в случае надобности легко заменен каким-либо иным официальным заявлением о низложении монарха.
Ожидая приезда Гучкова и Шульгина, уже согласившийся на отречение Николай II продолжал выполнять обязанности Верховного главнокомандующего. Вечером он получил телеграмму М.В. Алексеева, сообщавшую о передаче власти от Временного комитета Думы Временному правительству под председательством князя Г.Е. Львова и о решении
Наследник цесаревич Алексей Николаевич
Временного комитета назначить главнокомандующим Петроградским военным округом генерала Л.Г. Корнилова. Принимая к сведению образование Временного правительства, вследствие того, что «старая власть […] совершенно устранена», и с учетом просьбы Алексеева, видевшего в назначении Корнилова «начало успокоения столиц и водворение порядка в частях войск», царь одобрил просьбу председателя Временного комитета Думы М.В. Родзянко «срочно командировать генерала Корнилова в Петроград». На телеграмме, где, помимо всего прочего, говорилось об устранении «старой власти», Николай II начертал резолюцию: «Исполнить»[133].
Многочасовой процесс отхода монарха от дел был увенчан, в 20 часов 40 минут, телеграммой командующего Балтийским флотом вице-адмирала А.И. Непенина, «с огромным трудом» удерживавшего флот и войска «в повиновении». Непенин докладывал о «критическом» положении в Ревеле и присоединялся к мнению главнокомандующих фронтами «о немедленном принятии решения, формулированного председателем Гос. Думы», предвидя, в противном случае, «катастрофу с неисчислимыми бедствиями для нашей Родины»[134]. Алексеев лишь вечером 2 марта сообщил Непенину, равно как и командующему Черноморским флотом вице-адмиралу А.В. Колчаку материалы своей телеграфной переписки с главнокомандующими фронтами. Но если Колчак уклонился от подобного диалога, то Непенин поддержал мнение высшего командования. Однако переход на сторону правительства «Свободной России» не спас его от расправы. 4 марта 1917 г. Непенин был убит толпой взбунтовавшихся матросов в порту Гельсингфорса.
А.И. Непенин
Узнав о решении Николая II отречься и о подписании им телеграмм на имя М.В. Алексеева и М.В. Родзянко, царские адъютанты немедленно бросились к министру двора графу В.Б. Фредериксу и настойчиво уговаривали его не допустить отправки телеграмм. Заминка, вызванная ожидавшимся к вечеру приездом «депутатов» А.И. Гучкова и В.В. Шульгина, играла им на руку и они попытались добиться отмены принятого государем решения. Царский врач лейб-хирург С.П. Федоров, желая помочь адъютантам, отправился к своему венценосному пациенту и в разговоре с ним указывал «на опасность оставления трона для России». Федоров также предупреждал царя о его практически неминуемой разлуке с сыном, если тому будет передан престол. Наконец, он напомнил, что болезнь Алексея Николаевича «неизлечима […] и будет всегда зависеть от всякой случайности». Доводы лейб-хирурга не переменили решения об отречении, но сделали невозможной отправку телеграмм, где говорилось о передаче престола царскому сыну. В конце разговора с Федоровым, около 4 часов дня, Николай II сказал, что не может «расстаться с Алексеем»