Н. Н. Покровский
Правда, это не помешало царю, после короткого «доклада», потерять еще несколько драгоценных часов и устроить себе «прогулку по шоссе на Оршу» при «солнечной» погоде. Только «после обеда», т. е. по сути – вечером, Николай II «решил ехать в Ц[арское] С[ело] поскорее»[75].
М.В. Алексеев
Начальник штаба Ставки М.В. Алексеев предложил взволнованному и колеблющемуся царю свой план действий: «Собрать порядочный отряд где-нибудь примерно около Царского и наступать на бунтующий Петроград». Правда, он признался, что «нужно время… пройдет не менее пяти-шести дней, пока все части смогут собраться. До этого с малыми силами ничего не стоит и предпринимать». Слова Алексеева и нотки усталости в его голосе выдавали, как минимум, сомнения в успехе «предложенной меры»[76]. Да и названные им сроки сосредоточения войск для начала операции по усмирению столичного бунта – 5–6 дней – выдавали утопичность генеральского плана. Этого времени могло оказаться более чем достаточно для окончательной замены старого режима новым. Но других вариантов не было, и Николай II одобрил замыслы своего начальника штаба.
Главнокомандующим Петроградским военным округом царь назначил популярного в войсках генерала Н.И. Иванова, наделив его «чрезвычайными полномочиями» с «подчинением ему всех министров»[77]. Таким образом, бразды правления должны были перейти к военному диктатору, которому предстояло усмирить мятеж и восстановить порядок.
Действия М.В. Алексеева были внешне безукоризненными. Он передал командованию Северного, Западного и Юго-Западного фронтов высочайшее повеление о назначении нового главнокомандующего Петроградским военным округом и о «возможно» скорейшей отправке в распоряжение генерала Иванова двух кавалерийских и двух пехотных полков, а также одной пулеметной команды и двух «надежных» генералов в качестве «помощников» с каждого из этих фронтов. Самому Иванову было предписано 28 февраля двинуться на Петроград во главе царского резерва – Георгиевского батальона, сформированного в 1915–1916 гг. для охраны Ставки. Алексеев строго требовал «сделать все для ускорения прибытия прочных войск»[78]. Отправка частей с Северного и Западного фронтов велась 28 февраля и 1 марта, а с Юго-Западного фронта войскам надлежало выступить 2 и 3 марта.
Перед отъездом из Ставки Николай II в письме к императрице Александре Федоровне сообщал, что прибудет в Царское Село «через 2 дня» и что из-за последних петроградских новостей «видел здесь много испуганных лиц». Но никаких сомнений в Алексееве он жене не высказывал, заметив, что, «к счастью», тот «спокоен». Царь даже «совершенно» соглашался с предложением Алексеева «назначить очень энергичного человека, чтобы заставить министров работать для разрешения вопросов: продовольственного, железнодорожного, угольного и т. д.». Поведал он супруге и о том, что, по его сведениям, «беспорядки в войсках происходят от роты выздоравливающих», и относил это к числу упущений своего дяди – великого князя Павла Александровича, занимавшего пост генерал-инспектора войск гвардии: «Удивляюсь, что делает Павел? Он должен был бы держать их в руках»[79]. Рассуждения о нерадивых министрах и об отбившейся от рук гвардейской молодежи свидетельствовали о трагическом непонимании последним русским самодержцем сути катастрофы, которая к тому моменту уже постигла русскую монархическую государственность.
В 1 час ночи 28 февраля Николай II сел в свой поезд[80]. М.В. Алексеев, однако, заранее предупреждал сопровождавших царя лиц:
Н.И. Иванов
«…Вряд ли вам будет возможность выехать ранее утра, ведь надо время, чтобы уведомить все пути о вашем маршруте»[81]. В поезде, стоявшем на месте, государь «долго говорил с Н.И. Ивановым», посылаемым «в Петроград с войсками водворить порядок»[82]. Дворцовый комендант генерал В.Н. Воейков не сомневался в способности Иванова «справиться с бунтующими запасными», а сам Иванов излучал спокойствие и уверенность «в себе и в возможности справиться»[83]. В ЗгА часа ночи царь заснул в своем вагоне и проспал до 10 часов утра; между тем, его поезд тронулся с места только в 5 утра. В течение дня он миновал Вязьму, Ржев, Лихославль[84]. Из Вязьмы, после полудня, Николай II телеграфировал жене в Царское: «Много войск послано с фронта». После 9 часов вечера, в Лихославле, государь получил утешительную «весточку» императрицы и отвечал, что «завтра утром» надеется «быть дома»[85].
Царь опоздал. Скоротечный переворот в столице шокировал не только сторонников режима, но и многих, в т. ч. – самых яростных, его противников. «Такая скорая и полная измена армии является большим сюрпризом для вождей либеральных партий и даже для рабочей партии»[86], – писал французский посол М. Палеолог 27 февраля [12 марта] 1917 г.
В канун отъезда Николая II из Ставки великий князь Михаил Александрович без обиняков предлагал себя на роль регента, а князя Г.Е. Львова – на пост премьера. Николай II поблагодарил брата, но отвечал, что «выедет завтра и сам примет решение»[87]. Вечером 27 февраля войска, верные царю, еще стояли на страже Зимнего дворца – символа русского самодержавия. Здесь находились генералы М.А. Беляев, С.С. Хабалов и М.И. Занкевич. При этом великий князь Михаил Александрович, во избежание обстрела Зимнего и гибели художественных ценностей, уговаривал их уйти в Адмиралтейство. В конце концов, Зимний был оставлен и к утру 28 февраля в руках восставших оказался весь город, кроме района Адмиралтейства; его удерживали 1,5 тыс. солдат. Но, в свою очередь, морской министр И.К. Григорович также убедил верных присяге военных «не подвергать» опасности Адмиралтейство и морские реликвии. Солдаты сложили оружие и небольшими группами вернулись в казармы.
Совет министров, мнение которого уже ничего не значило, собрался в последний раз, в Мариинском дворце, в ночь на 28 февраля лишь для того, чтобы принять к сведению царские намерения. Министр иностранных дел Н.Н. Покровский наутро рассказывал французскому и британскому послам, что «император не обманывается насчет серьезности положения» и, «по-видимому, решил вновь завоевать столицу силой, не допуская ни на один миг идеи о переговорах с войсками, которые убили своих офицеров и водрузили красное знамя». Но были сомнения в том, что генерал Н.И. Иванов сможет «добраться до Петрограда – в руках повстанцев все железные дороги»; а если бы и добрался, то «что мог бы он сделать? Все полки перешли на сторону революции». Затем, не удержавшись, он спросил М. Палеолога: «Вы только что прошли по городу, осталось у вас впечатление, что император может еще спасти свою корону?». В ответ французский посол изложил свою примирительную программу: «Может быть, потому что растерянность большая со всех сторон. Но надо бы, чтоб император немедленно смирился перед совершившимися фактами, назначив министрами временный комитет Думы и амнистировав мятежников. Я думаю даже, что, если бы он лично показался армии и народу, если бы он сам с паперти Казанского собора заявил, что в России начинается новая эра, его бы приветствовали… Но завтра это будет уже слишком поздно […] безвозвратное совершается быстро»[88].
Арестованный сановник доставлен в Государственную думу
«Поздно», однако, стало не «завтра», а, по меньшей мере, «вчера». 28 февраля Совет министров ушел в отставку, вскоре после этого и Мариинский дворец был занят мятежниками. Начались аресты царских министров и других высших сановников: одних силой приводили в Таврический дворец, другие сами сдавались на милость революционеров. Вооруженные саблями студенты доставили во дворец председателя Государственного совета И.Г. Щегловитова. М.В. Родзянко пытался «отпустить» бывшего коллегу. Но А.Ф. Керенский, совмещавший деятельность во Временном комитете и Петроградском Совете, заявил, что Щегловитов арестован «раньше создания временного комитета Думы», и отправил своего пленника в Министерский павильон дворца. Со своей стороны, отставной министр внутренних дел А.Д. Протопопов, о «болезни» которого было официально объявлено, явился в Таврический дворец по собственной воле и со словами: «Я – Протопопов», – отдал себя в руки восставших. С 1 марта арестованные царские сановники содержались в Петропавловской крепости. Когда Николай II направлялся на поезде в Царское Село, в Петрограде уже действовали временные институты новой власти со своими войсками, чиновничьим и репрессивным аппаратом, прессой. Думцы объявили себя «победителями». Правда, их торжество было омрачено бесчинствами неуправляемой солдатской массы, не признававшей «никаких начальников». Желавшие «руководить» Революцией заговорщики из Прогрессивного блока оказались «совершенно огорошены анархическими действиями армии»[89]. Но эйфория от падения «деспотического режима» была общей. К Таврическому дворцу приходили полки, подчинившиеся «Думе» и присягнувшие «революции». Невесть откуда взявшиеся комиссары и разные самозванцы подчиняли себе целые ведомства и отрасли управления. Член Государственной думы прогрессист А.А. Бубликов, используя железнодорожный телеграф, 28 февраля разослал по всей стране телеграммы о взятии власти Думой и объявил, что «по поручению Комитета Государственной думы […] занял Министерство путей сообщения»