Процессия неспешно ползла вверх по склону холма. Влашская улица, Тржище, то бишь Торговая (когда-нибудь я непременно сломаю язык в попытке научиться хоть отчасти верно выговаривать здешние названия. Вообще в Чехии изрядная путаница с наречиями — в ходу собственно чешский и немецкий, среди аристократии — французский и, как ни странно, латынь), поворот направо по Кармелитской, Малостранская площадь с собором святого Николая, главенствующим над холмами и улицами Малой Страны, ратуша. В углу площади — большое недостроенное здание красно-коричневого мрамора с вычурными колоннами. Ему, наверное, вскоре предстоит стать местом протестантского паломничества. Это Смиржицкий особняк, и не столь давно барон фон Турн именно здесь произнес свою горячую речь о гибнущей родине и необходимости спасения оной, приведшую к вынужденному полету имперских наместников из окон Града. Родина, как ни странно, жива до сих пор, также как и господа Мартиниц со Славатой, а вот его гугенотская светлость Матиас фон Турн нынче не в чести и рискует угодить в преизрядную опалу. Впрочем, ему на это обстоятельство глубоко плевать — без постоянной борьбы, опасностей и врагов его жизнь просто потеряет смысл.
Потянулась длиннющая, как человеческая жизнь или еврейская тоска, Мостецкая, в конце которой поднимались стрельчатые башенки древнего Карлова моста. Внимание общества нас по-прежнему не оставляло: на обочинах сбивались и распадались группки зевак; кто-то, набравшись храбрости, швырнул в сторону кареты святых отцов гнилой тыквой. К сожалению, не попал и предпочел поспешно исчезнуть. Я держался позади общей мрачной кавалькады, пытаясь представить, что сейчас испытывает делла Мирандола, и втайне гадая — хватит ли у кого-нибудь решительности Валленштейна, чтобы попытаться остановить нас?
Пятьсот с небольшим ярдов и шестнадцать арок моста, утыканного статуями святых и покровителей города, благополучно остались позади. Мы перебрались в пределы Старого города — Старо Мяста. Соборы Клементины, храм святого Сальватора и стоящий чуть подальше и ближе к реке святой Клемент — справа, по левую руку — монастырь блаженной Анежки, между ними Кржижовницкая площадь: вымощенное булыжником и заставленное по краям полосатыми торговыми навесами пространство, упирающееся в набережные и башни моста. Остается только взять правее и мы на месте...
Ага, вот и втайне ожидаемый мною неприятный сюрприз. Хотя сомневаюсь, что его готовили специально к нашему прибытию. Скорее всего, совпадение из числа тех, которые называются «нарочно не придумаешь». В жизни, как ни странно это прозвучит, происходит очень много совпадений — гораздо больше, чем кажется сочинителям модных светских романов вроде мадемуазель де Скюдери.
Полукольцо шумливой и нездорово оживленной толпы охватывало гранитное подножие мостовой башни, в точности уподобясь волнам морского прилива, затопляющим прибрежную скалу. Даже висевший над сборищем гул отдаленно напоминал урчание с размаху вгрызающейся в землю воды. По большей части в число собравшихся входили молодые люди, и мне некстати вспомнилось, что всего в нескольких кварталах от нас расположен Каролинум, Пражский Университет, и прилегающие к нему Масляные Лампы — равноправное владение студиозусов, разнообразного ворья, цыган-мадьяров, дешевых шлюх, наемных убийц, уличных комедиантов и неудачливых алхимиков, не добившихся возможности занять дом на Златой уличке. Тот же Двор Чудес, только слегка облагороженный присутствием учащейся братии. Отче Густаву следовало бы принять в расчет, что питомцы Каролинума и их находящиеся не в ладах с законом приятели куда опаснее, нежели мирные обыватели. Университет — город в городе, со своими законами и привилегиями, скрыться там проще простого, особенно если вам помогут.
В другой день появление черной кареты инквизиторов и марширующей вокруг охраны непременно сопровождалось бы истошными воплями «Ату, божьи собачки!» и парой-тройкой прицельно запущенных булыжников, но сегодня у общества имелось иное развлечение. Издалека я его не очень хорошо видел, хотя этот тип взобрался как можно выше, нахально взгромоздившись на каменный сапог основателя моста Карла IV, зато отлично слышал. Должно быть, отголоски проникли и за задернутые шторы экипажа святых отцов, потому что наша процессия остановилась на полпути к воротам Клементины.
Рвущаяся в осеннее небо песня, впрочем, справедливо заслуживала пристального внимания со стороны братьев святого Доминика.
...Друзья, прощайте, с Богом, карта бита,
Расклеилась картонная повозка.
А в двух шагах — Великий инквизитор,
Кадавр больного западного мозга.
Теперь пойдет забава для костей,
Где вместо струн натянутые вены...
Ах, лучше б на базаре я лишился челюстей,
Ах, лучше бы упал по пьяни в Сену!..
Хэй, пусть Мадлен купит черный креп,
Жан, сбей с ворот наш труворский герб.
Смерть за меня допоет рондель,
Хэй, по счетам платит...
— Псы! Псы вынюхивают! — истошный вопль не позволил мне дослушать последнюю строчку. Впрочем, я догадывался, какое слово отлично рифмуется с «рондель». Толпа колыхнулась, озираясь, и мгновенно рассыпалась на множество маленьких групп, больше похожих на сердитые осиные рои, готовые зажалить до смерти любого противника. Певец, невысокий рыжеватый блондин в ярко-зеленой куртке с алыми полосами, забросил за спину пузатенькую лютню и бесстрашно сиганул вниз, камешком нырнув в разноголосый людской водоворот. Хотелось бы знать, кто он: студент, актер или просто неплохой исполнитель песен собственного сочинения? Лучше бы ему теперь быть поосторожнее — святая инквизиция не прощает подобных шуток над собственной персоной.
Расстановка сил и настроение на Крижижовницкой резко изменились, причем к худшему. Первым это почуял многоопытный фон Цорн, короткими жестами заставив свой отряд сомкнуться вокруг кареты и следующей за ней арестантской колымаги. Я заколебался: удрать или остаться? Несколько шагов в сторону — и я уже не имею никакого отношения к грозным инквизиторам, став одним из случайных зевак, невовремя оказавшихся на площади. С другой стороны, герр Мюллер не преминет устроить мне выволочку за позорное бегство. А что бы сказал мой дедушка, узрев, как внучок пытается сделать ноги в момент опасности?
При мысли о дедушке и том, что он мог бы изречь, мне всегда становится нехорошо. Моему деду, Меуригу ап Кинллайту, следовало родиться лет триста или четыреста назад, драться с англичанами за независимость родного края, героически пасть в очередной битве и не отравлять родным жизнь. Но, увы, мечты редко сбываются, потому мой дед живет сейчас, слывет самым большим сквернословом в Гуиннеде и окрестностях, и искренне презирает родного внучка за бесхарактерность и стремление ни во что не вмешиваться. Дед ненавидит священников любой разновидности, а потому, когда до него дошел слух, что я поступил в иезуитский колледж, он пообещал меня проклясть. Наверное, так и сделал. Какое счастье, что нас разделяет половина Европы и воды Па-де-Кале, ибо мы не можем мирно сосуществовать в одном доме, в одном городе и даже в одной стране.
Я все-таки решил не покидать место грядущей баталии и спустя миг горько пожелал об этом. Студенческой толпе, подзуживаемой мальчиками фон Турна (черные плащи роились здесь во множестве — правый берег Влтавы и Старо Място искони считались их законной вотчиной, где-то здесь крылось тайное обиталище пана Матиаса и его преданного сторонника, старшего из братцев Клаев — Игнациуса), которому в отличие от мсье Валленштейна, не грозило крушение карьеры и опала Матери-Церкви. Они жизнерадостно взревели и пошли на приступ.
Несколько последовавших мгновений я стараюсь лишний раз не вспоминать. Вокруг экипажей вскипело орущее и размахивающее тяжелыми предметами Нечто, состоящее из тысячи лиц с застывшим на каждом одинаковым выражением детски-варварского стремления крушить и разносить все увиденное вдребезги и пополам. По стенкам кареты мелким частым градом застучали вывернутые из мостовой камни, схваченные с лотка фрукты и все, что в горячке подворачивалось под руку. Пронзительно завизжала ни в чем не повинная лошадь, несколько особо удачливых камней прорвали плотную ткань занавесок на окнах и наведались во внутренности кареты. Оттуда, словно игрушечный чертик из табакерки (да простит меня святой Доминик за подобное сравнение!), возник отче Густав, попытался что-то выкрикнуть и столь же стремительно канул обратно, точнехонько получив по физиономии капустным кочашком. Пребывавшие во чреве повозки вместе с ним отец Лабрайд и Маласпина здраво предпочли вообще не высовываться наружу.
Веселье нарастало. Студенческая братия не решалась броситься на нас и задавить числом, опасаясь многообразного огнестрельного и колющего вооружения подчиненных фон Цорна, зато вовсю пользовалась безнаказанной возможностью закидывать господ инквизиторов всякой дрянью и выкрикивать оскорбления, порой не лишенные крупиц истины. Мы продвигались через это улюлюкающее скопище со скоростью улитки, штурмующей облитый клеем лист бумаги, однако спасительные ворота Клементины становились с каждым шагом все ближе и ближе. В монастыре, похоже, заметили наше бедственное положение, и нашли единственный выход из положения.
Тяжелые дубовые створки, окованные полосами железа, вдруг распахнулись, появилась цепочка людей, кто-то взмахнул рукой и спустя миг ухнул слитный залп полутора десятков мушкетов. Оружейные дула пока целились в небо, переполошив всех окрестных ворон и голубей, шумным облаком закружившихся над крышами домов, но достигнув требуемой цели. Площадь оторопело примолкла, заполонившая ее толпа, поняв недвусмысленный намек, нехотя расступилась, над спинами лошадей торопливо свистнул кнут, фон Цорн рыкнул на ландскнехтов, приказывая держать строй, и мы на рысях влетели в убежище, в какой-то миг показавшееся мне недосягаемым. Ворота неспешно затворились, надежно отсекая оставшиеся снаружи вопли и угрозы.