Перевернутое отражение
Наследие Дж. Уэбба: общий обзор
У русскоязычного читателя имя Джеймса Уэбба (1946–1980) не вызывает ровным счетом никаких ассоциаций. Британский исследователь остался почти незамеченным отечественными учеными, обращавшимися к теме западного эзотеризма[266]. Между тем Уэбб с полным основанием может быть назван самым полным выразителем подхода классического рационализма. За свою недолгую карьеру ему удалось создать всеобъемлющую концепцию западного эзотеризма, описав с ее помощью колоссальный пласт разнородных явлений конца XIX — начала XX века. Отметим, что и у зарубежных исследователей, как ни странно, работы Уэбба не пользуются большой популярностью. О них знают, ссылки на его исследования мы можем найти во всех основных работах по теме[267], но серьезно концепцию Уэбба не разбирают и не изучают. О причинах такого отношения мы поговорим в конце главы, сейчас же заметим, что идеи Уэбба в значительной мере повлияли на исследования западного эзотеризма в новоевропейском подходе. Относительно недавно, в 2008 году, на немецкий язык была переведена вторая книга дилогии Уэбба «Оккультный истеблишмент»[268], а в 2009‐м — первая, «Оккультное подполье»[269], вышедшая в 1976 году. Сам факт обращения немецких издателей к книге более чем тридцатилетней давности не может не наводить на размышления.
Уэбб — английский историк с блестящим образованием, выпускник Хэроу и Тринити-колледжа, посвятил всю свою короткую жизнь изучению западного эзотеризма. Из-под его пера вышло три объемных монографии: «Flight from Reason» (1971), «The Occult Establishmen» (1976) и «The Harmonious Circle: The Lives and Work of G. I. Gurdjieff, P. D. Ouspensky and Their Followers» (1980). Первые две книги — дилогия, посвященная истории смерти разума и выходу на поверхность той совокупности идей, которую он именует «отвергнутым знанием»[270] и которая менее чем за век заполнила собой западный мир. Фактически их нельзя назвать двумя частями единого исследования, это как будто одно и то же исследование, написанное дважды и освещающее проблему с разных сторон. Не зря немецкие переводчики издали сначала лишь вторую часть: в ней, как и в первой, содержатся все основные идеи британского исследователя, разнится лишь ряд примеров, на которых автор эту концепцию иллюстрирует. Вот как сам Уэбб в «Оккультном истеблишменте» характеризует идею дилогии:
«Оккультный истеблишмент» в меньшей степени является продолжением, скорее это отдельный том. Совершенно не обязательно читать «Оккультное подполье», чтобы понять аргументы, приводимые в настоящей книге. Введение и первая глава содержат всю информацию, необходимую для того, чтобы показать роль оккультизма в развитии тех тем, которым посвящена книга. Но также и те, кто читал «Оккультное подполье», найдут лишь несколько страниц неизбежных повторений. Автор верит, что аргументы каждой книги поддерживают друг друга… «Оккультное подполье» было посвящено общему кризису мысли XIX века, главным аспектом которого было оккультное возрождение. «Оккультный истеблишмент» также связан с оккультным, но на сей раз с его проявлениями в политике и обществе, в якобы «научных» или «рациональных» теориях о человеке и вселенной, которые, казалось бы, ничего общего не имеют с иррациональным[271].
Книги Уэбба охватывают огромный спектр явлений: от истории гнозиса и герметизма до хиппи и битников середины 1960‐х годов. Третья работа «Гармоничный круг», посвященная истории Г. И. Гурджиева, является первым фундаментальным научным исследованием жизни кавказского «учителя танцев».
Главной причиной обращения британского исследователя к теме западного эзотеризма стал интерес к истории Третьего рейха, точнее к ее бэкграунду, с легкой руки Луи Повеля и Жака Бержье сведенному к влиянию страшных тайных обществ, как пешками на шахматной доске манипулировавших историческими событиями первой половины XX века, преследуя свои скрытые цели[272]. Так Уэбб вышел на тему «оккультного», но, как выяснилось при близком рассмотрении, повсеместно употребляемый термин не нес в себе никакого четкого смысла, он использовался повсюду как нечто само собой разумеющееся, но все в нем видели что-то свое. Для того чтобы четко определить его значение, Уэббу пришлось провести исследование истории западной культуры, которое, начавшись с зарождения христианства, сфокусировалось на оккультном возрождении XIX–XX веков. Итак, «оккультное» британский исследователь определяет следующим образом:
Оккультное — это отреченное знание. Оно может быть знанием, которое активно отвергается культурой истеблишмента, или знанием, которое само исключает себя за пределы общепринятого и одобренного, так как видит свою несовместимость с царствующей мудростью. Термин «оккультное» означает «скрытое», и в этой идее лежит ключ к запретности проявлений оккультного. Нечто может быть скрыто из‐за своей огромной ценности или благоговейно спрятано от посторонних глаз профанов[273].
Таким образом, «оккультное» само по себе не имеет бытия, оно является побочным продуктом культурного мейнстрима, его тенью. Но история этой тени, согласно Уэббу, очень напоминает одноименную сказку Андерсена, в которой тень отделяется от героя и живет своей пугающей жизнью. Ровно то же происходит и с «оккультным»: оно живет своей жизнью и врывается в культуру истеблишмента, изменяя и подчиняя ее себе в конце XIX и в особенности в XX веке. Уэбб не считал себя историком, его дилогия — попытка социологического исследования темы, которая, как он думал, по недоразумению была проигнорирована серьезными исследователями. В 1970‐е годы интерес к западному эзотеризму сильно возрос — в основном из‐за быстрого распространения по миру новых религиозных учений, во многом черпавших вдохновение в ее темах. В Великобритании на момент написания книги Уэбба уже были исследования по отдельным темам эзотеризма, но ни на туманном Альбионе, ни в мире вообще не было всеобъемлющей работы, амбициозно пытающейся объять необъятную историю всего феномена. Такое исследование и предпринял Уэбб.
Подход Уэбба к «оккультному» отличается крайней суровостью, можно даже сказать — беспощадностью. Здесь он ближе к Эко, чем к Йейтс. Западный эзотеризм в дилогии предстает конгломератом заблуждений, безумных гипотез, сложнейших умопостроений за гранью здравого смысла, антинаучных теорий, показной театральности и им подобного. На протяжении всех двух книг Уэбб не устает иронизировать над изучаемым предметом, нарочно подбирая как можно более компрометирующие подробности (благо предмет это вполне позволяет). Если дилогия — история иррационального, то Уэбб предстает как бескомпромиссный апологет рациональности, подвергнувшейся серьезнейшей атаке в XX веке. При этом нельзя сказать, что он не видит проблемы в рациональном мировоззрении. Скорее материалистический рационализм вызывает в нем недоумение, ведь именно он стал главной причинной возникновения «оккультного возрождения» середины XIX века, продолжающегося по сей день[274]. Интересно, что, хотя значительная часть дилогии посвящена установлению скрытых от поверхностного взгляда связей между политикой, искусством, идеологиями, наукой и «оккультной традицией», Уэбб далек от спекулирования в конспирологическом духе. Напротив, он очень четко маркирует конспирологию как часть «отверженного знания». Приведем здесь слова самого Уэбба, которые, на наш взгляд, полезно держать в уме исследователям (зачастую религиозным), ищущим повсюду скрытые связи и заговоры:
Вряд ли необходимо добавлять последнее предупреждение, но в качестве собственной защиты я должен его добавить. Нигде я не поддерживаю идею о том, что тайные общества скрытно руководят ходом истории. Это времяпрепровождение я оставляю для тех часто восхитительных, а порой страшных, всегда посвященных Высоких Иррационалистов[275].
Социология оккультного
При оценке наследия Уэбба не стоит забывать, что его труды вписываются в определенное направление исследований, называемое «социологией оккультного». Это направление обрело широкую популярность среди ученых конца 1960‐х — начала 1970‐х годов. Вклад Уэбба будет лучше понятен, если прежде сказать несколько слов о том направлении, частью которого Уэбб являлся. «Социология оккультного»[276] — широкое направление исследований, корни которого восходят еще к Эрнсту Трёльчу (начало XX века) и его «мистической религиозности». Напомним, что Трёльч дополнил введенное Вебером деление секта/церковь особым типом религиозности — мистицизмом. В отличие от институциональной специфики веберовских групп, мистицизм не был формой организации, он представлял собой аморфное явление, основанное на внутреннем рационализованном опыте мистика. Хотя свою теорию Трёльч обосновывал на примере протестантизма, в чертах мистицизма легко можно угадать ту самую интериоризацию религии, о которой много будут писать социологи после 1960‐х годов. Некоторые авторы усматривают в мистической религиозности Трёльча прообраз описания феномена нью-эйдж.
Если Трёльч лишь запустил процесс изучения аморфной религиозности, то ситуация 1960‐х заставила ученых всерьез к ней обратиться. Именно тогда возникают «невидимая религия» Т. Лукмана и «секулярная религия» Э. Бейли. Обе эти концепции направлены на рассмотрение процесса трансформации религии из общественного явление в частное. В эти же годы в среде социологов, изучающих развитие Новых религиозных движений, или НРД, возникает ряд теорий, в которых поиски основ вероучительного синкретизма новых религий связываются с представлением о личной религии. Это направление позже стало именоваться «социологией оккультного»[277]. Термин «оккультное» вошел в широкий оборот с легкой руки американского писателя Колина Уилсона. Вышедшая в 1971 году книга Уилсона «Оккультное» охватила огромный спектр идей от эпохи эллинизма до середины XX века. Работа Уилсона в строгом смысле не является научной, ее автор — писатель, движимый идеей коммерческого успеха. Под «оккультным» Уилсон подразумевал «некую способность, которой мы все обладаем, однако человеческие существа избавились от нее, ибо она стала им мешать»[278], другое название этой способности — «способность X»[279]. Иными словами, Уилсон впервые, пусть и с помощью ненаучного допущения, объединил огромный пласт разнородных явлений, связав их с религиозным бумом 1960‐х. Эта идея и нашла отражение в разработках Колина Кэмпбелла, Марчелло Труцци, Эдварда Тириакьяна и Джеймса Уэбба.
В 1972 году Колин Кэмпбелл в статье «Культ, культовая среда и секуляризация» предложил сместить фокус с постоянно рождающихся и умирающих движений на некую объединяющую их основу. Так он сформулировал известную теорию культовой среды, «культурного подполья общества… включающего все девиантные системы верований и ассоциирующиеся с ними практики»[280]. Среди элементов, образующих эту среду, Кэмпбелл называет парапсихологию, магию, спиритизм, нетрадиционную медицину и оккультизм, а одной из базовых структурных черт — девиантность разделяемых внутри нее вероучительных норм по отношению к так называемой традиционной религии и культуре. Все эти черты недвусмысленно указывают на существование «среды» до возникновения многообразия НРД. Сходных идей придерживался и современник Кэмпбелла Эдвард Тириакьян, о котором мы уже упоминали в предыдущей части, в том же 1972 году опубликовавший статью «К социологии эзотерической культуры»[281]. Напомним, что Тириакьян предложил развести термины «оккультизм» и «эзотерика», обозначив ими разные измерения проявления новой религиозности. Разграничив эзотерику и оккультизм как теорию и практику, он сформулировал общеисторический концепт эзотерической культуры, существование которой мыслится в оппозиции культуре экзотерической, а история уходит в глубь веков.
Построения Кэмпбелла и Тириакьяна были обобщены в концепции «мусорной корзины истории», одновременно выдвинутой Марчелло Труцци и Джеймсом Уэббом. Труцци предложил рассматривать оккультизм как «мусорную корзину для знаний, признаваемых девиантными в той или иной степени»[282], имея в виду знания, отвергаемые традиционной наукой, религией или культурой. В одной из своих статей он обратил внимание на появившийся в современной ему массовой культуре интерес к девиантному знанию. В самой общей форме этот интерес нашел выражение в обыгрывании историй о демонах и ведовстве в литературе, кино и музыке. Для Труцци это явление было закономерным следствием рационализации общества. Популяризация девиантных знаний в современности, по его мнению, с неизбежностью делала их банальными, превращая из серьезных верований древности в развлекательную мишуру. По словам Труцци,
пока эти массовые явления представляют собой игривое и несерьезное противостояние со сверхъестественным […] они являются способом очищения от страхов и мифов, до сих пор присутствующих в нашем обществе. Чем больше мы устраняем эти старые страхи и мифы, тем больше развиваем натуралистический рационализм, научный взгляд на Вселенную[283].
Можно сказать, что «социология оккультного» впервые обратила внимание широких кругов религиоведческой и социологической частей научного сообщества на существование особого синкретичного феномена «отверженного знания», который позже стал именоваться «западным эзотеризмом». Именно социологи оккультного подчеркнули как его аморфность, так и значение для формирования вероучений и мифологии новых религий. Кроме того, они обратили внимание на то, что современная им массовая культура начинает обращаться к сюжетам оккультного. Теперь вновь вернемся к теории Уэбба.
Социология «оккультного» Дж. Уэбба
В основе возникновения оккультного, по Уэббу, лежит дихотомия двух частей общества: подполья и истеблишмента. Последний в истории культуры всегда создавал общую тенденцию развития и существования социума, в то время как первое было побочным эффектом этой тенденции. Господствующая культура истеблишмента вытесняла на обочину запрещенные, непризнанные формы знания, эти формы еще в раннехристианскую эпоху сформировали особый слой в жизни обществ, называемый Уэббом «оккультным подпольем»:
это подполье отверженного знания, состоящее из еретической религиозности, отброшенных социальных схем, отвергнутых наук, забытых видов умозрения, в своем ядре содержит ряд доктрин, которые могут объединяться разнообразными способами, это объединение известно как оккультизм[284].
Таким образом, формирование оккультного происходит посредством вытеснения культурой истеблишмента всего того, что ей не подходит, все выброшенное не исчезает, а создает особый фон (по образному выражению Уэбба, «перевернутое отражение общества»[285]), который начинает оказывать влияние на сам истеблишмент и на развитие культуры в целом.
В социальном отношении подполье наполняет особый тип людей, строящих свое мировоззрение на иррациональных началах. Согласно Уэббу, их ни в коем случае нельзя назвать эскапистами, скрывающимися в вымышленном мире своих фантазий от жестокости окружающей реальности,
у них есть своя собственная реальность мистицизма и магии, пришествия Господа «во славе», «странных областей за пределами смысла». Открыто признать, что могут быть силы за пределами материального восприятия, силы и власти неизвестной природы, требует мужества[286].
Иррационализм — влиятельная движущая сила истории, альтернативная рационализму и наравне с рационализмом формирующая художественные, религиозные и политические аспекты жизни. Фактически подполье наполняют люди, осознанно отвергнувшие то, что составляет ядро культуры истеблишмента. Причем это отвержение может проявляться не только в создании магических братств, тайных лож и сект. Марксизм, согласно Уэббу, строится на тех же иррациональных посылках и базируется в тех же социальных группах, которые формируют «оккультное подполье».
Сначала влияние «оккультного подполья» было ярко ощутимо в борьбе с ересями начала христианской эры и Средних веков, но позже граница между истеблишментом и подпольем начала размываться, и инспирации стали более явными и более действенными. Наиболее полно выход «подполья» на поверхность происходит в XIX веке, когда с точки зрения истеблишмента теряет легитимность долгое время принятая форма общения с иррациональным, выраженная в виде официальной церковной жизни. Усиление рационализма и материализма ведет к нарастающей конфронтации между истеблишментом и подпольем, конфронтации, подпитываемой жаждой человека найти место иррациональному в своей жизни.
Культура истеблишмента позднего XIX века базировалась на капитализме, индивидуализме и стремлении к прибыли, тем самым она противостояла выбору идеализма, чье царство было не от мира сего, чьи категории мысли были апокалиптическими, основывались на концепции абсолютных ценностей и черпали вдохновение в традиции мысли, которая была отвергнута в рамках европейской истории[287].
Эта конфронтация приводит сначала к лавинообразному росту различных проявлений оккультного подполья в жизни общества начиная с середины XIX века, а затем и к выходу оккультного из подполья и попытке захвата и трансформации культуры истеблишмента. Так, согласно Уэббу, национал-социализм, утопический большевистский социализм, психоанализ, контркультура 1960‐х и иные значительные движения XX века были продуктом «оккультного», которое, выйдя из подполья, стало подчинять себе культуру истеблишмента, тем самым меняя установившееся с начала христианской эры наполнение истеблишмента и андеграунда.
История «оккультного»
Истоки отверженного знания лежат в первых веках по Рождестве Христовом, когда на фоне многообразия философских и религиозных течений, родившихся в эпоху эллинизма (герметизм, гностицизм, неоплатонизм, мистериальные культы, магия, астрология), возникает новая религия, ставшая за короткое время религией империи и всей ойкумены. Причиной нахлынувшего синкретизма новых учений было ослабление рационализма,
ставшее последствием того, что переизбыток разума был невыносим. Это привело к поиску убежища в более обнадеживающей интерпретации вселенной. «Лучше жесткий детерминизм астрологической Судьбы, чем страшное бремя повседневной ответственности»[288].
Но новые учения недолго могли свободно существовать на территории ойкумены. Становление христианства и всего западного мира напрямую связано с борьбой против альтернативных теорий, объясняющих место человека в мире, его отношение к духовному и способы его спасения. В ходе теологических дебатов возникает понятие о ересях как учениях, не совместимых с христианским мировоззрением. Согласно Уэббу, эти учения имеют в себе много общего, основной почвой для их объединения служит иррационализм, но, кроме того, есть еще и целый спектр различных идей, в значительной степени разделяемых частями «оккультной традиции»: мышление по аналогии и симпатический закон подобия одной части космоса другой части[289]; идея тайного знания, порождающая элитаризм закрытых сообществ[290]; предпочтение мистических озарений и экстазов рациональному познанию[291]; магические практики, выражающиеся в системе действий, направленных на подчинение себе духовных сил[292]; синкретизм в познании, объединяющий в единую систему разрозненные подходы и теории[293]; склонность во всем усматривать чудеса[294]. Роль объединителей «отверженного знания» в единую «традицию» сыграли два фактора: 1) христианство как господствующая сила в религиозной, культурной и идеологической жизни; 2) единые принципы функционирования отверженных учений и общность в мышлении их последователей. Это в итоге и привело к формированию единого поля «отверженного знания», загнанного в подполье, но проявлявшего себя в виде ересей в Средние века.
В эпоху позднего Средневековья западный мир переживает новое испытание — нашествие новых знаний и теорий с Востока из арабского мира — иудейские и мусульманские влияния, а с ними и переводы уже подзабытых идей мыслителей эпохи эллинизма. Этот вызов дает импульс к развитию «оккультной традиции» на новом витке, который приводит к первому «оккультному возрождению»[295] в эпоху Ренессанса. Уэбб описывает сложившуюся ситуацию следующими словами:
В XII веке нашей эры Запад вновь столкнулся с иным способом мышления, до этих пор европейская мысль веками была плотно закупорена в бутылке предписанных спекуляций. Ренессанс представляет собой культурное освобождение из смирительной рубашки папства, Реформация то же освобождение, но выраженное в религиозных терминах. То, что некоторые из мятежных пророков закончили основанием тираний более гротескных, чем те, от которых они сбежали, является общим местом всей человеческой природы[296].
Именно такая ситуация служит поводом к огромной популярности рассматриваемых идей среди мыслителей Возрождения. Приход рациональности Нового времени загоняет «оккультную традицию» вновь в подполье, делая ее отверженной не по религиозным, а по научным причинам: «оккультная традиция» не согласуется с постулатами, провозглашаемыми научной революцией. Но в то же самое время в основание новой рациональности была заложена бомба замедленного действия. Компонентами взрывоопасной смеси на этот раз стали следующие: «оккультная традиция»; тяга к рационализации всех аспектов жизни и пренебрежение религиозностью, приводящие к атеистическим настроениям; «протестантская ментальность», ведущая к атомизации и дроблению религиозных сообществ на бесконечное число осколков-сект[297]. Все это в сумме и создало условия, при которых началось новое «оккультное возрождение», согласно Уэббу, не прекратившееся вплоть до момента написания второй части дилогии.
Смерть разума происходит в промежутке между 1848[298] и 1865[299] годами. Расцветает множество течений, оформивших новое возрождение (религиозность огненных штатов, спиритуализм, французский оккультизм Леви, Вронского, британский Бульвер-Литтона и т. п.), но эти явления могут быть скорее следствием, чем причиной. К этому времени люди разочаровались во всемогуществе разума, в его все объясняющих концепциях, в материализме и атеизме, которые оказались неспособны дать твердую почву для существования, но вернуться назад в мир христианства было уже нельзя. О причинах этого Уэбб говорит следующее:
Такое бегство становится невообразимо сложным. В 1859 году было издано «Происхождение видов» Дарвина и разразилась великая битва между эволюционистами и теми, кто все еще придерживался буквального понимания Творения, описанного в Бытии. Тем временем историки делали все возможное, чтобы уничтожить представление о Новом Завете как неизменном нарративе. «Жизнь Иисуса» Ренана появилась за два года до «Истории возникновения и влияния рационализма в Европе» Уильяма Лекки. Ничто из того, что раньше почиталось священным […] не смогло избежать критики со стороны научного метода. Таким образом, для большинства мыслящих людей простое возвращение в покой христианства стало неудовлетворительным, хотя оно и было распространенным. Религия видела в новой научности врага. Так и было. Для христианства, как его понимали в XIX веке, новые теории о человеке и вселенной значили полную катастрофу… Для некоторых сомневающихся такой конфликт означал погружение в состояние «темной ночи души», в которой свобода человека от Божественного провидения ощущалась реальной и очень страшной[300].
В такой ситуации необходимо было что-то третье, не относящееся к науке, но и не выражающее традиционную религию. Этим третьим и стала «оккультная традиция», по Уэббу, проявившая себя в бесконечной череде форм. Чтобы дать хотя бы общие представления о границах и формах выражения «оккультной традиции» в XIX–XX веках, кратко перечислим ее проявления, приводимые и очень подробно разбираемые Уэббом в дилогии: новые религиозные движения (мормоны, христианская наука, вера Бахаи, неоиндуизм Вивекананды и т. п.); спиритуализм, теософия, антропософия, учение четвертого пути; французский оккультизм, ставший почвой для деятельности проклятых поэтов, английский оккультизм, породивший плеяду творцов, проявивших себя в различных сферах (Кроули, Фарр, Мазерс, Йейтс), русский оккультизм[301], сформировавший во многом атмосферу Серебряного века; мистическое возрождение в католицизме конца XIX века, сконцентрировавшееся на поиске, с одной стороны, чудес, а с другой — врагов Церкви (в том числе в форме борьбы с масонством); новые течения, строящие систему альтернативного объяснения природы человека (психоаналитические теории Фрейда и Юнга)[302]; националистические движения, зачастую ищущие поддержку в мифах о корнях и истоках нации и противопоставлении своей расы враждебным захватчикам (ирландский, польский национализм, фёлькиш-движение в Германии и российский антисемитизм); новые идеологии национал-социализма и коммунизма; контркультура 1960‐х годов, включающая в себя антипсихиатрию Р. Д. Лэнга, движения хиппи и битников, уфологию и наркокультуру. Это лишь краткий и далеко не полный список всех проявлений «оккультного возрождения» последних двух веков. Уровень обобщения поистине огромен, как огромен и набор фактов, приводимых автором в подтверждение своей концепции. Вот несколько общих тенденций, которые Уэбб находит в «бегстве от разума» XIX–XX веков:
1) увлечение идеями «оккультной традиции» в основном в интеллигентских кругах;
2) вегетарианство, движение за права женщин (Уэбб обращает внимание на значительное число представительниц прекрасного пола во главе многих «оккультных» движений тех лет: Блаватская, Безант, Фарр, Кингсфорд и многие другие), доброта к животным, выразившаяся в движении против вивисекции[303], социальный утопизм, обращенность к мифам прошлого, которые должны обосновать будущее нации;
3) соработничество двух мировоззрений — художественного и оккультного, породившее «религию искусства»[304], что в равной степени оказало влияние как на «оккультизацию» культуры (проклятые поэты, романтизм, символизм), так и на театрализацию «оккультной традиции» (магические ритуалы, имена-псевдонимы, театральность мистерий).
Список черт и характеристик такого рода можно продолжать долго, общий объем дилогии Уэбба превышает тысячу страниц, причем в ней почти нет повторов.
Итак, надеемся, что нам удалось кратко описать основную проблематику работы британского исследователя. Теперь перейдем к критическому анализу положений дилогии.
Влияния и критика
В своей жизни Уэбб проделал лишь одно глубокое исследование (в данном случае глубина исследования напрямую сопряжена не только с текстуальным анализом, но и с погружением в атмосферу движения и непосредственным общением с его последователями) отдельного аспекта западного эзотеризма — изучение гурджиевского движения в книге «Гармоничный круг». В дилогии он преимущественно пишет по второисточникам либо изучает первоисточники, но обобщает их через призму критической литературы. Уэбб сам выражает благодарность коллегам и друзьям Фрэнсису Кингу[305] и Элику Хоуву[306] за материалы и советы, внесшие неоценимый вклад в его исследование. Немало он опирается и на известные работы по отдельным аспектам изучаемой темы. Например, значительное влияние на его прочтение гностицизма оказали труды Ганса Йонаса. В текстах есть не только ссылки на «Гностицизм», но и прямые парафразы идей из труда Йонаса. Так, в шестой главе «Оккультного подполья», описывая спектр так называемых тайных традиций, сформировавших его ядро[307], Уэбб напрямую опирается на идею эллинистического синкретизма как почвы, взрастившей герметизм, гностицизм и неоплатонизм, идею, заимствованную из Введения к книге Йонаса. И характеристики, данные гностицизму, вытекают из положений Йонаса, как и сам термин «гностическая религия»[308]. В описании каббалы основным источником для Уэбба, разумеется, служат исследования Гершома Шолема. Следует он за Шолемом и в определении каббалы как «иудейского гностицизма»[309], что, безусловно, создает образ единого поля отверженного знания, которое имеет внутри себя немало общих черт. Этот образ дополняется теориями Фрэнсис Йейтс, к работам которой (наравне с исследованиями О. Кристеллера и Д. П. Уолкера) автор обращается, описывая ситуацию эпохи Возрождения. Идеи «герметической традиции» Йейтс легко угадываются в истории «отверженного знания», приведенной нами выше.
Социально-философской базой для его теории, объединившей политику, культуру и «отверженное знание», стали построения Эриха Фромма. Уэбб характеризует то общее, что связало национал-социализм, марксизм и оккультизм, следующим образом:
Есть фундаментальное родство между национализмом, социализмом и оккультным мировоззрением. Великие светские кредо XIX века возникли как часть предложенного веком решения кризиса сознания. Религия и национализм, как писал Эрих Фромм, вместе с любой верой, «не важно сколь абсурдной и унижающей человеческое достоинство», выполняют одну и ту же функцию — связи человека с другими людьми и приюта, избавляющего от отчуждения. По мнению Фридриха Хира, «светские системы наших дней являются мирской теологией». Функция, которую исполняло вдохновленное и руководимое Христом средневековое общество, была в некоторой степени узурпирована светской религией Страны и Народа. Эти идеи могут создать ощущение общей цели и облегчить ужас, испытываемый рациональным человеком в его отчужденности даже от самых близких. Рост национализма и социализма имели место в одно и то же время и как ответ на одни и те же причины, что и Оккультное возрождение[310].
За Фроммом следует Уэбб и в широком понимании религии и ее места в жизни общества, а за противопоставлением иррационального и рационального, как двух противолежащих полюсов в культуре, угадываются черты двух фроммовских типов религии — «авторитарного» и «гуманистического». Проанализировав влияния на теорию Уэбба, можно смело заключить, что она действительно являлась выражением духа классического рационализма. Уэбб проводит колоссальные обобщения, которые связывают между собой античность и модерн, гностицизм и декадентство, национал-социализм и религиозность огненных штатов. Для современных исследователей очевидно, что любое столь серьезное обобщение будет чревато ошибками и подгонками, но они были нормальны для эпохи всего лишь 40–50-летней давности, тот же «Гностицизм» Йонаса — яркое подтверждение этой тенденции. С другой стороны, Уэбб следует за гуманистическим пафосом теории Фромма, которая предлагает ранжированное деление идеологий, религий, культурных систем на два принципиально противоположных лагеря: борцов за добро и адептов зла. Однако Уэбб не выдерживает до конца разоблачительного настроя и проявляет дифференциацию в описании «оккультных» учений. Так, еще во втором томе дилогии он оставляет заметку об «учителе восточных танцев»:
Здесь не место для рассмотрения деталей системы Гурджиева, которая, вероятно, возникает из сочетания западного оккультизма и некоторых восточных учений. Идеи, по-видимому, представляют собой перевод традиционной доктрины на язык XX века. В этом аспекте работы Гурджиева сопоставимы с идеями Юнга. Сам Гурджиев не любил оккультистов и теософов, считая такие группы рассадниками заблуждений. Но он обнаружил, что его идеи встретили положительную реакцию в таких кругах[311].
Как видим, учение Гурджиева оказалось слишком сложным, чтобы в деталях рассмотреть его в рамках дилогии, для его серьезного описания потребовалась целая отдельная монография — отметим, очень высокого класса. Труд Уэбба о Гурджиеве, пожалуй, до сих пор можно назвать лучшим, хотя и в некотором отношении устаревшим исследованием по истории движения «четвертого пути». В книге хорошо заметно изменение отношения к предмету исследования с иронично-отстраненного на серьезный и вовлеченный. Быть может, если бы у Уэбба было больше времени для пересмотра своих идей, он бы переоценил эвристическую роль всеобъемлющих и обобщающих концепций. Как бы там ни было, об этом можно только догадываться.
Влияние идей, изложенных в дилогии, достаточно обширно, и здесь мы остановимся лишь на самых ярких его выразителях. Прежде всего очевидно взаимовлияние работ Уэбба и Элика Хоува. Мы уже говорили о благодарности, которую Уэбб выражает Хоуву за советы. У самого Элика Хоува в монографии, посвященной истории ордена Золотой Зари, можно встретить указание на то, что главной темой его многолетних исследований является изучение «устойчивых пережитков древних герметических верований, таких как астрология, алхимия, каббалистика, ритуальная магия и т. д.»[312]. Здесь очевидна прямая перекличка с идеями Уэбба; в сноске на этой же странице есть неоспоримое подтверждение такой догадки:
Тем, кто собирается вступить на эту неизведанную территорию, в качестве карты-путеводителя можно порекомендовать превосходную книгу Джеймса Уэбба «Бегство от разума»… Г-н Уэбб демонстрирует непрерывность исторической традиции оккультных верований и устойчивость оккультного «андеграунда», который продолжает свое существование вопреки господствующей официальной идеологии[313].
Вообще, как представляется, Уэбб оказал немалое влияние на своих британских коллег, как старших, так и младших современников; именно в их работах мы найдем реминисценции из текстов Уэбба. Марко Френчковски (Marko Frenschkowski) предполагает, что идеи дилогии оказали значительное влияние на докторскую работу Николаса Гудрик-Кларка[314] «Оккультные корни нацизма». Правда, прямых ссылок на Уэбба в книге Гудрик-Кларка всего три[315], но очевидно, что сама идея рассмотрения взаимовлияния нацизма и западного эзотеризма не с конспирологических, а со строго научных позиций восходит к теориям Уэбба, да и общий настрой «Оккультных корней…» в целом идет в русле теории Уэбба. Конечно, фактические данные и глубина подачи демонстрируют значительную разницу в двух исследованиях, но это не меняет общей тенденции. В значительной степени Гудрик-Кларк опирается на исследования Уэбба и в «Традициях западного эзотеризма», когда пишет разделы, посвященные Месмеру, Элифасу Леви, французскому эзотеризму начала XX века. Правда, в целом к теории «бегства от разума» британский профессор относится критично. В частности, в разделе, посвященном Месмеру, можно встретить следующую характеристику:
согласно Джеймсу Уэббу, историку оккультизма XIX–XX веков, оккультизм может пониматься как «отверженное знание», ересь иррационализма в постпросвещенческую эру. Эта эпистемологическая стратегия исключения сравнима с ересиологическими ярлыками, которые церковь использовала, чтобы дисквалифицировать эзотерических диссидентов (особенно гностиков, герметиков, мистиков) в ранние века[316].
Но, несмотря на это, общий тон выводов об антинаучности теорий Месмера и ее маргинальности вполне следует духу теории «отверженного знания».
Уэбб был первым, кто описал генеалогию печально известных «Протоколов сионских мудрецов» не только в социокультурном контексте, но и с привлечением бэкграунда западного эзотеризма, который сыграл в становлении «Протоколов…» решающую роль. Именно такой подход к «Протоколам…», развив и детализировав историю фальшивки, взял за основу Умберто Эко в ряде своих текстов: «Serendipities», «Прогулки в литературных лесах» и «Пражское кладбище».
По мнению Томаса Хакля[317], исследование Уэббом истории психоаналитической теории Юнга, культурно-исторического фона, на котором она развивалась, стало прототипом для уже упоминавшийся нами книги Ричарда Нолла «Тайная жизнь Карла Юнга». Если сравнить эти работы, то действительно можно обнаружить, что разоблачительный пафос, направленный на срывание маски с Юнга-ученого со стремлением обнаружить Юнга-эзотерика, как у Нолла, так и у Уэбба один и тот же.
Значительное влияние Уэбб оказал и на творчество Воутера Ханеграаффа. Детально на описании этого влияния хотелось бы остановиться в следующей части, в главе, посвященной творчеству голландского исследователя. Здесь лишь отметим, что общий разоблачительный настрой и пафос рационализма, противостоящего иррациональному, не близок Ханеграаффу, но сама идея «оккультного подполья» и его формирования в оппозиции к принятой культуре истеблишмента послужила базой для создания ханеграаффовской концепции западного эзотеризма. Более того, именно в трудах Уэбба мы впервые сталкиваемся со столь любимой Ханеграаффом метафорой западного эзотеризма как «мусорной корзины истории». Во «Введении» к «Оккультному истеблишменту» Уэбба читаем следующие строки:
…важность этого подполья отверженного знания трудно переоценить… Часто его анализ может быть не более чем копанием в мусорном баке общества, но хорошо известно, что мусор есть неотъемлемая часть природы человека[318].
Русскоязычному читателю идеи Уэбба могут показаться знакомыми, если ему известна книга американского журналиста Питера Вашингтона «Бабуин мадам Блаватской», в которой излагается история западного эзотеризма от спиритуализма XIX века до учения «четвертого пути» и антропософии середины XX века. У Вашингтона достаточно много ссылок на Уэбба[319], но интерес здесь представляет не это, а тот факт, что во многом книга Вашингтона является изложением целого ряда тем и идей, предложенных Уэббом. Мы здесь не стремимся уличить американского исследователя в плагиате, а просто указываем на тематическое и композиционное сходство двух работ[320]. Причем «Бабуин мадам Блаватской» гораздо меньше по объему, хронологически последователен и лишен большой теоретической базы Уэбба; возможно, именно за счет этого он воспринимается легче и был даже переведен на русский язык.
О значении теории Джеймса Уэбба для истории изучения западного эзотеризма сказано немало; теперь проанализируем ее недостатки. Во-первых, обобщения, охватывающие всю историю человечества одной теорией, страдают поверхностным отношением к деталям, а именно детали и являются главным доказательством эвристичности большой теории. Как уже отмечалось, Уэбб многое писал по второисточникам и в выводах следовал другим ученым, специально исследовавшим тот или иной аспект западного эзотеризма. Такая несамостоятельность делает его легкой мишенью для критики, и все замечания, предъявленные Йейтс и Элиаде, будут с полным основанием адресованы и Уэббу, но только в гораздо большем объеме, так как его теория претендует на всеохватность.
Во-вторых, само противопоставление рационального и иррационального является прямым следствием подхода классического рационализма и чрезмерно упрощает сложность движений западного эзотеризма. Мы уже отмечали и еще не раз повторим, что далеко не всегда те или иные течения в ней базировались на иррационализме. Да, безусловно, формы выражения рационального в эзотеризме могут сильно отличаться от привычных нам, но при этом они все равно могут оставаться формами выражения именно рационального.
В-третьих, на примере Уэбба мы видим классический случай, когда общая теория подчиняет себе многообразие фактов. У Уэбба есть объяснительная модель, и он выбирает из истории только то, что в нее легко укладывается, снабжая все богатым иллюстративным материалом, и при этом не заботится о фальсифицировании своей гипотезы. Прочитав более тысячи страниц, мы нигде не нашли ни самокритики, ни рефлексивного отступления от выбранной позиции. У читателя складывается ощущение, что автор описывает реальное положение вещей, в то время как он лишь излагает свою личную позицию, предлагая эвристический конструкт для понимания реальности. Такой подход можно также назвать признаком классического рационализма.
В-четвертых, заметим, что при всей фундаментальности теория Уэбба никогда не была широко известна в сравнении, например, с теорией Йейтс. Наверное, причиной тому является размазанность аргументов в огромном массиве фактов и бессистемность изложения материала. Порой складывается ощущение, что автор был поражен количеством подтверждений своей гипотезы и задался целью непременно привести их все, да еще подробно раскрыв каждый пример. Саму же теорию он излагал мимоходом[321]. Это сделало текст Уэбба, написанный в общем-то легким стилем, сложным для чтения, и, как следствие, сильно снизило его популярность.
Но все же в начале главы мы охарактеризовали теорию Уэбба как несправедливо забытую. Вернемся сейчас к этой характеристике. Несмотря на большое количество недостатков, нельзя закрыть глаза на то, что британский исследователь проделал титанический труд по систематизации и осмыслению истории западного эзотеризма. В ходе этой работы он выдвинул ряд концепций (оккультное как отверженное знание и мусорная корзина истории, противостояние иррационального и рационального, диалектика андеграунда и истеблишмента), некоторые из которых задали тон в последующем изучении темы, другие же остались невостребованными, хотя имели немалый потенциал[322]. Главная проблема заключается в том, что, несмотря на фактически существующее влияние Уэбба на новоевропейский подход, его наследие никогда в его рамках не было подвержено сколько-нибудь серьезному анализу[323].