— Так слово с меня взяли, граф, мол, никому открываться не должен, кроме собратьев, которые там присутствовали.
— Вон оно что, — пробормотал Алексей Петрович и быстро прошел к своему столу, поковырялся с замком и извлек из ящика какую–то бумагу, и с ней в руках подошел к поручику, — читай, — приказал ровным голосом.
— Сей аттестат выдан… — начал он и быстро пробежал глазами по строкам, из которых явствовало, что канцлер имеет право входить в любую из европейских масонских лож и признается человеком с правом владения высшего титула тех лож.
— Уразумел? — спросил обескураженного поручика Бестужев—Рюмин, — Бумага эта подлинная и прислана мне из Англии из самой наиглавной ложи, членом которой я с тех пор и считаюсь. Так что не скрытничай, а докладывай по порядку все, как есть.
— Слушаюсь, — покорно склонил голову Кураев и подробно изложил весь обряд посвящения, где он происходил и кто там присутствовал.
— Молодчина, — похвалил его граф, — премного тобой доволен. Сам–то не вступил в ложу? И правильно сделал. Баловство это все, но вред может немалый принести. Сам понимаешь, что болтать лишнее ни о ложе, ни о нашей встрече ты не должен, а потому подай завтра бумагу по начальству с просьбой предоставить тебе отпуск. Напиши, будто на излечение поедешь в свое имение. Где оно у тебя?
— Возле Твери, — пояснил Кураев.
— Вот и поезжай с Богом, отдохни от забот, от разъездов, а как мне понадобишься, я тебя сам разыщу.
… А уже на другое утро граф Алексей Петрович Бестужев—Рюмин бодрым шагом входил в приемную императрицы и сердито приказал выскочившему из соседней комнаты камер–лакею:
— А ну, мил человек, доложи, кому положено, что канцлер российский с важным донесением явился на доклад к императрице.
На удивление, его приняли довольно быстро, и, когда он лишь переступил порог царского кабинета, то увидел стоящего сзади Елизаветы Петровны в роскошном парике с прядями, достающими до пояса, Ивана Ивановича Шувалова.
— Что у тебя стряслось, граф? — чуть сморщив нос, высокомерно глянула в его сторону императрица.
— Нам бы, государыня, с глазу на глаз переговорить, — внутренне сжавшись и глядя в глаза Шувалову, попросил канцлер.
— Какие такие секреты у тебя, про которые нельзя при ближнем моем человеке говорить, — тем же неприязненным тоном заявила Елизавета Петровна, — говори, говори, не стесняйся.
— Да уж нет, государыня, погожу, — и не думал сдаваться Алексей Петрович, не отрывая глаз от переносья Шувалова. Тот почувствовал, что канцлер не уступит и счел за лучшее удалиться.
— В академии мне быть надобно, матушка, — низко поклонился он императрице, — дозволь поехать. Да и граф вон как смотрит на меня, не ровен час, укусит вдруг.
— Я ему покусаюсь, — засмеялась Елизавета Петровна, довольная, что щекотливый вопрос удалось решить миром, — такую трепку задам, будет у меня долго помнить, как друзей моих обижать. Слышишь, граф? — проговорила, подставив Шувалову для поцелуя румяную щеку.
Алексей Петрович дождался, когда за Иваном Ивановичем закрылась дверь и, подойдя к столу, за которым сидела императрица, положил перед ней на стол лист бумаги с написанными столбиком фамилиями.
— Что это? — спросила она, близоруко щурясь. — К награде, что ли, всех их представить решил? Все они мне известны, из почтенных семейств люди. Поясни, чего под нос мне за бумагу суешь.
— Все они в тайное общество входят, — развел руками канцлер
— Быть того не может, — привстала с кресла императрица. При этом Бестужев заметил, как побелели ее, бывшие еще минуту назад румяными, щеки и оттопырилась нижняя губа.
— Врать я, государыня, с детских лет не обучен, а уж на старости и совсем не пристало. Да и вы меня доподлинно знаете: не бывало такого, чтоб я непроверенные сведения к вам нес. И тут все правильно изложено.
— С какой целью то общество составлено? — более спокойно спросила Елизавета Петровна и повернула бумагу со списком к свету.
— На мой взгляд, государыня, баловство одно, — усмехнулся канцлер, довольный произведенным эффектом, — истину ищут.
— Чего? — не поняла императрица.
— Истину, говорю. Как правильно жить, не знают. Так что, я и думаю, баловство одно.
— Вроде как в возрасте все, а дурью занялись, тьфу, — кинула бумагу на стол императрица и притопнула ножкой, румянец вновь вернулся на ее красивое лицо, — а он, — кивнула вслед ушедшему Шувалову, — там состоит? — граф видел, как это важно было знать для нее, и, поколебавшись, ответил:
— Про него пока ничего худого сказать не могу, но многие ближние друзья его в то общество вхожи.
— Хорошо, — императрица поднялась, давая понять: разговор окончен, докладывай неукоснительно мне лично, коль что новое узнаешь.
— Слушаюсь, государыня, — граф ловко наклонился к столу и подобрал бумагу, свернул, сунул за манжет кафтана, пошел к двери.
— Постой, — остановила его императрица, — а с какой стати ты вдруг этим делом занялся? Ты бы лучше за государями иноземными так смотрел да все о них знал. Какая корысть тебе в том, Алексей Петрович?
— Корысти никакой, — остановился он и хитро блеснул глубоко посажеными глазами, — только в моих делах, чтоб знать, что по заграницам делается, надо ведать, и что под собственным носом творится. А иначе, — он поднял руку и ребром ладони провел по горлу, будто старался отрезать голову.
— Тебя не переделаешь, — недовольно буркнула Елизавета Петровна и отвернулась к окну.
А канцлер, весело насвистывая, прошел по дворцовым переходам, подмигнул часовому возле лестницы, отчего тот необычайно смутился, и с крыльца призывно махнул кучеру, подремывающему на козлах.
— Домой прикажете? — спросил тот, когда Алексей Петрович, покряхтывая, вскарабкался в коляску.
— Успеется домой, гони–ка лучше за город, где погулять одному можно без посторонних глаз.
К себе Алексей Петрович вернулся уже под вечер, пропитанный лесным духом, в пыльных башмаках, и, не переодевшись, направился в кабинет, где тут же засел писать послание к своему агенту в Германию.
"Узнай непременно, — просил он агента, — посещает ли король Фридрих масонскую ложу и как часто…" Потом кликнул секретаря и велел зашифровать свое письмо, и завтра же отправить с курьером.
17
Став московским сыщиком, Ванька Каин во многом переменился. Перво–наперво, снял он огромный дом в Зарядье, близехонько от Мытного двора, где постоянно крутились беглые солдаты, разные фабричные люди, оставшиеся без работы, да и множество иных личностей, которым темная ночь — родная матушка, а чистый месяц — строгий батюшка. Со многими из них Ванька быстро перезнакомился, просил захаживать к нему в гости, а принимая их, выведывал, где кто чего покрал, умыкнул, куда добычу свою отнес.
Во–вторых, набрал себе Иван команду из надежных людей, с которыми хаживал по рынкам и базарам, приглядывался, чего там творится, слушал разные разговоры, сиживал подолгу в кабаках и опять слушал и слушал пьяную болтовню, безошибочно отличая, кто из говорящих — истинный вор, а кто больше болтает, на себя же наговаривает.
В-третьих, по настоянию Аксиньи взял к себе в дом хозяйкой разбитную деваху из фабричных, Лизку Кирпичникову, которая могла и на стол подать, и, когда хозяина в доме нет, с гостями перетолковать, да и весь дом в порядке, в чистоте поддерживать. Она же, Лизка, справила Ивану, не без Аксиньиной помощи, бархатный сиреневый кафтан и епанчу из доброго сукна, и стал Каин в тех одеждах похож если не на сына дворянского, то за гостя торговой сотни всяк его принимал.
Капитан–исправник сыскного отделения, Елисей Кузьмич Кошкадавов, под чьим началом служил теперь Иван Каин, по началу отнесся с недоверием к новому подчиненному, но пойти против воли Сената не мог. Он попробовал поставить Каина в караул, надеясь, что тот сам сбежит с тяжкой службы, но Иван выдержал ночное дежурство, а под утро заглянул в участок, прошел прямиком в кабинет к самому Кошкадавову и положил перед ним на стол тяжелый кошель, приятно зазвеневший серебряным звоном.
— Обронил кто–то ночью… — пояснил Иван и, круто развернувшись, ушел вон.
Капитан–исправник торопливо, закрыв дверь на засов, пересчитал деньги вышло за полсотни рублей, почти его полугодовое жалование. Кошкадавов выждал несколько дней, не объявится ли хозяин. Никто не назвался, и тогда он начал потихоньку тратить деньги: накупил обновок жене и детям, чаще стал захаживать в кабаки. Еще через какой–то срок в его кабинете оказался точно такой же кошель, а в нем все те же полсотни целковых. Более на караул Ивана Каина не снаряжали. А еще через месяц службы Каин втолкнул в кабинет к капитану–исправнику четырех подозрительного вида мужиков.
— Принимай в штат, — не то попросил, не то потребовал он у Кошкадавова, — цены нет мужикам этим. Ухари, одно слово.
— На кой они мне нужны? — насупился было Елисей Кузьмич. — Воры с большой дороги…
— Так и я оттуда же пришел, — рассмеялся ему в лицо Иван, — по маленькой мы и не хаживаем, привычки нет, — пришедшие с ним мужики громко заржали, предерзко поглядывая на капитана–исправника.
— Нету местов свободных, — попробовал посопротивляться для вида Елисей Кузьмич, но уже понял: пропал, сгинул и никогда, ни разочка, не сможет отказать нагло ухмыляющемуся Каину.
— То не беда, выдай аттестат, а пропитание они сами себе сыщут, спокойно согласился Иван. — Так говорю?
— Точно, нам бы гумагу лишь, что в полиции, в Сыскном приказе на службе, а остальное сладится… — прогнусавил один из них. Вздохнув, Кошкадавов кликнул секретаря и велел записать имена ивановых дружков.
— Говорите прозвания свои, — заскрипел пером секретарь.
— Кувай… Легат… Остолоп… Жулза… — спокойно назвались они. Капитан–исправник лишь рот открыл от удивления, а Ванька пояснил:
— Зачем христианские имена писать, коль на такую службу пошли…
На вторую неделю ванькиной службы пришла бумага с запросом из Московского Сената: интересовались, как обстоят дела с новым сыщиком. Кошкадавов вызвал Каина и показал ему бумагу.