— А откуда ты его знаешь?
— Да… — судорожно соображаю я, что придумать. — Их к нам в школу привозили, ну, типа по обмену опытом, или как это называется…
— Ну-ну, — хмыкает мама, — я вижу ты нормально опытом обменялся. «Блин», и что ты там ещё принёс? Теперь ясно откуда.
Ясно ей. Я только улыбаюсь.
— Иди ужинать, кастрюля на плите…
Я кормлю Раджа перловкой с мясной обрезью, а сам угощаюсь гречкой с тушёнкой. Давненько я такого не едал. Тушёнка отличная, надо сказать. Ставлю уверенный зачёт.
— Мам, а ты будешь?
— Ешь. Я уже поела.
В половине восьмого начинаются «Весёлые ребята».
Легко на сердце от песни весёлой
Она скучать не даёт никогда
И любит сердце директор столовой
И любят сердце обжоры повара.
Между прочим, кино в 1934 году снято, обалдеть. Тысячу лет этот фильм не видел. Больше всего жду любимую ещё с несмышлёного детства фразу:
«Мы ритипити… мы ритипитировали».
— Мам, а мне в детстве этот момент нравился? — пытаюсь я прояснить биографию Егора Брагина.
— В детстве, — качает она головой. — Да ты и сейчас ещё из детства-то не вышел, дитя неразумное. Я, кстати, Рыбкиных позвала на Новый год.
Рыбкиных? Это мою менторшу Наташку с родителями? А почему так смущена? А-а-а, Наташка с отцом, похоже, живёт. Без матери…
— Ты не будешь возражать? — тушуясь, спрашивает она.
Да чего теперь-то возражать, если уже позвала? Нет, конечно.
— Не буду, если математикой меня мучить не станет. А так я совсем не против. И тётя Валя придёт?
— Придёт, наверное. Как чувствовать себя будет.
После фильма начинается «Время», но его мне пока смотреть не хочется. Я переключаю на вторую программу и смотрю телеспектакль «Ночь ошибок». Раньше я его не видел, а там Калягин, Даль, Коневский, Неёлова, Константин Райкин. Постановка Козакова. Немного небрежная, кстати, постановка, но всё равно неплохо.
После спектакля начинаются «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады», перенесённые на сегодня с новогодней ночи. Это из-за игры ЦСКА с канадцами. Но на «Бони М» я срубаюсь, и волнующие звуки диско проносятся мимо меня.
В воскресенье снова встаю пораньше. Радж укоризненно наблюдает за моей растяжкой и завтраком.
— Ну всё-всё, не дуйся, уже иду, — говорю я ему и действительно иду одеваться.
Народу на улице почти нет. Пёс бодро вышагивает по плотному снегу, демонстрируя желание погулять подольше. Ночью немного подморозило, небо очистилось и сейчас светит яркое солнце.
Посторонних я не замечаю. Никто меня не пасёт, везде спокойно. Это, конечно, хорошо, но нужно подумать о том, что предпринять. Лучше всего было бы нанести контрудар. Как вот только это всё обставить…
Мы идём по Весенней, проходим мимо хлебного, где я бросил свои покупки, мимо гостиницы, мимо школы. В ней я, вероятно, и учусь. Дальше идём мимо драмтеатра и законсервированного на зиму фонтана. Доходим до Набережной, шагая мимо памятника героям войны.
Настроение у меня хорошее, да и у Раджи тоже. Я наслаждаюсь видом улиц. Вот оно, первозданное, свеженькое, родное. Запах детства… Меня переполняет чувство, что передо мной белый лист, чистый, как этот снег. А значит я могу написать на нём любую историю.
Река вся во льду, заметённая снегом. Белая гора правого берега видна, как на ладони. А вот тут, кстати, чуть подальше, обкомовские дома, но не обязательно, чтобы Каховские проживали именно в них. Они могут обитать в любой из этих сталинок с большими полнометражными квартирами.
Можно попробовать в справочном бюро узнать, было такое рядом с главпочтамтом. Но не в воскресенье, конечно. Оно вообще, насколько я помню, чаще закрыто было. Прохожу мимо. Да, вот и оно.
Дальше наш маршрут проходит мимо больницы. Таня завтра в ночь, надо будет как-то вырваться. Пообещал же…
— Долго вы, — говорит мама, когда мы возвращаемся домой.
— Погода хорошая, — отвечаю я. — Дошли до Набережной, а там через Пушкина, мимо главпочтамта и домой.
— Ну и молодцы. Чем заниматься будешь? Надо бы примерчики порешать.
— Порешаю, каникулы ещё длинные. Успею. Давай фотки посмотрим.
— Фотографии? — чуть поднимает брови мама. — Ну возьми в шкафу альбом, знаешь где лежит. Мне обед надо готовить.
Знаю-знаю, как не знать. Припомнить только не могу. В понедельник нужно будет всю квартиру прошмонать, чтобы действительно знать, где что находится. А то, как слепой щенок буду сейчас тыкаться в поисках альбома.
Шкаф… Скорее в книжном, чем в посудном, правильно, доктор Ватсон? Радж утвердительно помахивает хвостом. Он поел и выглядит вполне счастливым. Молодец, хороший пёс. Я провожу рукой по его шерсти. Ну пойдём, посмотрим. Открываю дверки нижней тумбы и сразу вижу альбом. Вернее два. Один в голубой клеёнчатой обложке с нарисованным малышом. Второй большой, тяжёлый, с коричневой тиснёной обложкой.
Беру голубой. Малыш сидит и держит на ниточке воздушные шарики. Чуть ниже располагается надпись: «Наш ребёнок». Ну, давай знакомиться, Егор Брагин. На первой странице приклеена фотография свёртка с хмурым лицом, похожего на гусеницу. Дальше заполнены рост и вес по месяцам. Теперь я знаю, когда у «меня» появились зубы, когда я начал ползать, а когда ходить.
Методичная у меня мама. Листаю страницы. Мама держит меня на руках, я в панамке и совершенно голый сижу на балконе с морковкой в руке, вот я постарше вгрызаюсь в огромную дольку, скобку, как говорил отец, арбуза. А вот мы втроём. Мама, папа я, дружная семья…
Вот я с каким-то мужиком с ружьём, вот деревня и гуси, атакующие испуганного меня. А вот первомай, и я сижу на загривке у отца.
Перехожу к другому альбому, к более общему, не посвящённому исключительно моей персоне. Молодые родители, на природе, на картошке, в компании друей, отец в полевой форме, беременная мама, мама со мной, опять мы вместе. В общем, обычный альбом. Классика.
А вот и что-то не совсем обычное. Толпа военных в странной форме без опознавательных знаков. Зелёные человечки. Все весёлые, в обнимочку. Мир, дружба, жвачка. Батя тут же стоит. Забавно смотрятся рослые чернокожие дядьки в танковых шлемах. Похоже, Африка. Аккуратно вынимаю фотку из уголков и читаю на обороте. Браззавиль-75. Ну вот всё и стало понятным. Оттуда перебрасывали войска и боевую технику в Анголу.
Видать, там он и нашёл свой конец. Я подхожу к шкафу и выдвигаю ящик. Тут документы. Отлично, изучу завтра. Моё внимание привлекает красная коленкоровая коробочка. Ну-ка, что это. Я снимаю крышечку. Ух ты! Медаль необычная какая… И удостоверение. Беру его в руки.
EL CONSEJO DE ESTADO DE LA REPUBLICA DE CUBA.
Otorga a: БРАГИН Андрей Прокофьевич.
Кубинская медаль за Анголу… Необычная. Планка почти как на советских медалях, но чуть более короткая, будто приплюснутая. Потянута полосатой муаровой лентой. А сама медаль из золотистого металла, с большой звездой, лавровой ветвью и картой Анголы.
Родитель-то мой герой оказывается…
В дверь звонят. Я аккуратно убираю награду на место.
— Кто это? — спрашивает мама и бежит открывать.
Радж несётся за ней.
— Здравствуйте, а Егор дома?
— Здравствуй, Серёжа. Дома он, проходи.
— Здорово, — говорю я, выходя в прихожую. — Тихо, Радж, тихо.
— О, привет. Ну-ка покажись, человек-гора, Егорка с раной.
— Но-но, полегче, серый волк, — улыбаюсь я, приглядываясь к своему дружбану.
— Чё делаешь? — спрашивает он, проходя в комнату.
— Фотки смотрю, — показываю я на альбомы.
— А, классно. Ну, рассказывай, как ты до жизни такой докатился.
Сергей выше меня. Он длинный и тощий. Не сказать, что ботаник, но и не рейнджер, прямо скажем. Немного нескладный, но похоже нормальный парень. Подружимся.
— Да чего рассказывать-то? — пожимаю я плечами.
— Я вот от бабушки приехал вчера, а мне говорят, что тебя отметелили интернатовские?
— Меня отметелили? — удивляюсь я.
— Ну не меня же.
— Это ещё кто кого, надо посмотреть.
— Ой, да ладно, не п… — он осекается и смотрит в сторону кухни, — не свисти, короче.
— Серёжа, пообедаешь с нами? — спрашивает мама, выглядывая из кухни. — У нас бигус сегодня.
— Можно, — кивает он. — Спасибо.
— Ну как там бабушка твоя? — спрашиваю я.
— Нормалёк. Джинсы мне подарила. Слушай, Гóра, пошли в кино в «Космос». У меня билеты есть. Брат покупал, хотел с Алёнкой сходить, но она заболела. Зырь, два билета, места козырные. Через час начало.
— Что за фильм?
— «Синьор Робинзон», до шестнадцати. Рапик сказал, чёткое кино. Там негритянка сексы пуляет. И типа, — он понижает голос, — там прям сношаются.
— Блин, да его уже все видели, сто раз. Старьё. Ничего другого нет?
— Кто все-то? Я не видел, да ты и сам тоже не видел. Всё равно, билеты куплены уже. Пошли, говорю. Чё дома-то сидеть? Каникулы же. Слушай, а ты «д’Артаньян и три мушкетёра» посмотрел?
— Нет, блин, — качаю я головой. — Меня же в пятницу выписали только, а в больнице нельзя было.
— Ты чё материшься-то? — спрашивает Серёга и снова с опаской поглядывает на кухню.
— Да это не матерок, блин, — отвечаю я. — «Блин» я сказал, глухарь.
— Ещё «бигус» скажи, — качает он с сомнением головой. — Ну и как ты теперь жить будешь? Я даже не знаю, когда его повторят. В смысле, кино.
— Может, на старый новый год. В крайнем случае, книжку перечитаю. Всё равно же книга лучше.
— Не, ну там свои моментики. Не знаю… Типа «берет прекрасен», или там «имя, сестра, имя». Ты ж даже и не поймёшь, о чём речь, если что. Ты завтра-то придёшь?
— Нет, мать не отпустит. У меня вроде как постельный режим, а я и так дома не сижу. А у тебя риск распития напитков и даже табакокурения.
— Ну это само собой. Вадя уже джин раздобыл «Капитанский», а Серёга Бельков шампанское надыбал. Ну и девчонки же будут. Ты чё подводишь?
Я только руками развожу. Пить с детьми капитанский джин в новогоднюю ночь не самая лучшая перспектива. Может ещё и в бутылочку поиграем?